Трофим кивнул, сглотнул:

— Спасибо, Александр Дмитриевич.

— Филипп, тебе тридцать. Ты помладше, но трудился честно.

Филипп поклонился:

— Благодарю, ваше благородие.

— Гришке и Ивану по двадцать рублей. Вы тоже качали насосы, помогали.

Гришка с Иваном переглянулись, заулыбались.

— Это нам? Двадцать рублей? — недоверчиво переспросил Гришка.

— Вам. Заработали честно. Ночь не спали, рычаги качали, резиденцию отстояли.

Я раздал деньги. Каждому вручил в руки, отсчитывая монеты.

Семен взял свою стопку, повертел в руках, посмотрел на меня:

— Александр Дмитриевич… Не знаю, что и сказать. Такие деньги… Это же…

Голос у него дрожал.

— Семен Михайлович, вы заслужили. Работали не жалея себя. Губернатор оценил ваш труд. Теперь можете семьям помочь, обновить одежду, инструменты купить, отложить на черный день.

Трофим тоже держал свои сорок рублей, смотрел на них, как на чудо:

— Александр Дмитриевич, да вы… вы настоящий барин! Не то что прежний смотритель! Тот бы все себе забрал, нам бы копейки кинул!

Филипп кивнул:

— Правда говорит! Сидоров жадный был, как паук. Все себе греб.

Я строго посмотрел на них:

— Я не барин. Я офицер. И деньги эти не мои казенные, наградные. Вы их заработали своим трудом, своим потом. Я просто распределил справедливо.

Семен вытер глаза рукавом, шмыгнул носом:

— Александр Дмитриевич, дай Бог вам здоровья. Мы за вас в огонь и в воду.

Остальные закивали, загудели одобрительно.

Гришка тихо сказал Ивану:

— Вот это награда! Двадцать рублей! Я столько за полгода не зарабатывал!

Иван шепнул в ответ:

— Батюшка Александр Дмитриевич! Золотой человек!

Я поднял руку, призывая к тишине:

— Хватит разговоров. Деньги получили, прячьте в надежное место. Домой понесете, спрячете, где никто не найдет. И никому не болтайте, сколько получили. Деньги любят тишину.

— Слушаемся! — хором ответили работники.

— А теперь за работу. Филипп, заканчивай деталь. Трофим, доковывай крепления. Семен, проверь чертежи для мельницы Баранова. Гришка с Иваном, подметите пол, уберите стружку.

Работники разошлись по своим местам. Настроение в мастерской поднялось до небес. Филипп насвистывал за станком, Трофим колотил молотом в два раза энергичнее, Гришка с Иваном убирали, переговариваясь и посмеиваясь.

Семен подошел ко мне, тихо сказал:

— Александр Дмитриевич, позвольте спросить. А ваши триста рублей? На что потратите?

Я задумался:

— Часть отложу. Часть на оборудование для мастерской. Токарный станок новый хочу купить, получше прежнего. Материалы запасти, медь, латунь, железо. Чтобы всегда под рукой были, не ждать казенных поставок.

Семен одобрительно кивнул:

— Правильно. В дело вложить, лучшее решение.

Он вернулся к своему верстаку, я прошел к столу у окна. Сел, достал чертежи мельницы.

Триста рублей. Хорошие деньги. Можно многое сделать.

Новый токарный станок рублей сто пятьдесят. Материалы рублей пятьдесят. Останется сто рублей на непредвиденные расходы, на развитие мастерской.

А еще предложение Баташева крутится в голове. Совместное предприятие, производство насосов. С такими деньгами можно вложиться, стать не просто наемным управляющим, а партнером. Доля в прибыли больше выйдет.

Надо подумать. Серьезно подумать.

Но сейчас работа. Чертежи мельницы Баранова ждут.

Я взял перо, склонился над листом бумаги.

За окном солнце светило ярко, в мастерской стучали молоты, звенели напильники, насвистывал Филипп.

Хороший день получился.

Вечер застал меня в размышлениях. Я сидел в своей комнате, при свете свечи, перебирал в уме события дня. Награда от губернатора, радость работников, предложение Баташева все это требовало осмысления.

Матрена Ивановна принесла ужин, щи с говядиной, ржаной хлеб, соленые огурцы. Я поел, но аппетита особого не ощущал. Мысли крутились вихрем.

— Александр Дмитриевич, вы какой-то задумчивый, — заметила хозяйка, убирая посуду. — Может, на воздух выйти? День жаркий выдался, духота в комнате. В саду городском сейчас прохладно, народ гуляет.

Я посмотрел в окно. Солнце клонилось к закату, небо порозовело. Действительно, прогулка не помешает. Голова прояснится, мысли улягутся.

— Пожалуй, пройдусь.

Надел чистый сюртук, темно-синий, застегнул на все пуговицы. Повязал галстук, причесался, взял тростьне для опоры, просто так положено при прогулке.

Вышел на улицу. Вечер теплый, тихий. Воздух настоялся ароматами цветущих лип и акаций. По улице изредка проходили люди: купцы с женами, мещане, мастеровые после работы.

Я направился к городскому саду. Это место недалеко от кремля, за белокаменной оградой. Старые липы, дорожки, посыпанные песком, скамейки, фонтан в центре.

Вошел через чугунные ворота. В саду прохладнее, тенистее. Липы шумели кронами, птицы пели последние вечерние песни. У фонтана сидели несколько дам с детьми. Пожилой господин в цилиндре читал газету на скамейке.

Я пошел по дорожке вдоль ограды, медленно, задумчиво. Трость постукивала о песок.

Впереди, у другого фонтана, их в саду два, на скамейке сидела женщина. Одета просто темно-серое платье, легкая белая шаль на плечах, соломенная шляпка. В руках книга.

Я подошел ближе и узнал ее. Анна Павловна Соколова.

Она подняла глаза от книги, увидела меня, улыбнулась:

— Александр Дмитриевич! Какая приятная встреча!

Я остановился, поклонился:

— Анна Павловна. Здравствуйте. Не ожидал вас здесь увидеть.

— Люблю по вечерам здесь сидеть. Тихо, спокойно. — Она показала на книгу. — Читаю Тургенева. «Рудин». Знаете?

— Слышал. Не читал еще.

— Рекомендую. Там о человеке талантливом, но слабом. Много говорит, мало делает. — Она помолчала, посмотрела на меня внимательно. — Вы не такой. Вы делаете больше чем говорите.

Я усмехнулся:

— Стараюсь.

Анна Павловна закрыла книгу, положила на колени:

— Присаживайтесь, Александр Дмитриевич. Если не спешите, конечно.

Я сел рядом на скамейку, положил трость на колени. Фонтан журчал, вода переливалась в каменной чаше. Приятный звук, успокаивающий.

— Гуляете? — спросила она.

— Да. Хозяйка посоветовала на воздух выйти. Голова от дел болит.

— Много работы?

— Достаточно. Сегодня насосы Баташеву доставлял. Потом в управу вызывали. Потом работники… Словом, вышел насыщенный день вышел.

Анна Павловна слегка наклонила голову:

— В управу вызывали? Что-то случилось?

Я колебался, стоит ли рассказывать. Но она смотрела искренне, заинтересованно. Не из праздного любопытства, а с участием.

— Губернатор наградил. За тушение пожара. Помните, я рассказывал на собрании у Баранова?

— Помню. Резиденцию спасли вашими насосами. — Она улыбнулась. — Поздравляю. Какая награда?

— Денежная. Пятьсот рублей.

Анна Павловна ахнула:

— Пятьсот! Это же огромная сумма!

— Триста мне, двести работникам. Я сегодня раздал им деньги. Распределил справедливо я думаю.

Она посмотрела на меня с одобрением:

— Правильно поступили. Многие бы все себе забрали. А вы разделили. Это достойно.

Мы помолчали. Фонтан журчал, воробьи чирикали в липах. Солнце опустилось ниже, тени стали длиннее.

— Александр Дмитриевич, — тихо сказала Анна Павловна, — позвольте нескромный вопрос. Вы упоминали на собрании, что у вас есть знакомая. В Петербурге. Это серьезно?

Вопрос застал врасплох. Я замер, обдумывая ответ.

Елизавета. Письма ее приходят регулярно, теплые, сердечные. Она пишет о Петербурге, о работе в госпитале, о том, как скучает. Приглашает приехать, когда управлюсь с делами.

Я ее помню, конечно. Помню ее доброту, участие, заботу в те страшные дни после ранения. Но чувства… размываются. Расстояние делает свое дело.

А Анна Павловна рядом. Здесь, в Туле. Умная, образованная, понимающая. С ней легко говорить, не нужно притворяться, изображать что-то.