— Ну… вообще, да. Серьёзные. Сам понимаешь, на хвост княжескому роду не каждый полезет.

— Ладно, — сказал он, резко меняясь в лице. — Садись. Поехали. Есть у меня один человечек. Может подсказать. Есть одна идея.

— Какая?

— Помимо краски-«пятиминутки», есть ещё термокраска.

— Термокраска? — переспросил я.

— Ну да. Такая, что на солнце становится красной, а в холоде — снова чёрной. Типа хамелеон. — Он сказал это тоном, как будто объясняет ребёнку, почему снег мокрый.

Я посмотрел на него… потом на машину… потом всё-таки открыл дверь и сел в пассажирское.

— И зачем нам к «человечку»?

— Затем, что такая краска не по-детски дорогая. И у неё есть серийный номер. Просто так её не купишь. Чтобы работать с ней, нужно оборудование. И если мы хотя бы примерно поймём, в какой цвет они перекидывают машины, можно будет выяснить, кто их красил.

— А как мы поймём цвет? — спросил я.

— Вот поэтому и нужен человечек. — Он завёл двигатель. — По чёрно-белой фотографии я тебе не скажу точный тон. Но если это чёрный, то по оттенку можно вычислить серию. А серия выводит на поставщика.

Мы тронулись.

Сначала город. Утренние улицы — знакомые, но каждый раз будто другие. Имперская застройка всегда рифмуется с прошлой жизнью — панельки, кирпичные пятиэтажки, торговые точки внизу. Но здесь всё чуть смещено, чуть более аккуратное, чуть раньше построенное. Будто кто-то начал переписывать историю в девяностых, но начал не рукой, а магией.

Магия здесь всегда была. Это чувствовалось по мелочам: по ширине тротуаров, по странно гармоничным развязкам, по системе жилых кварталов, которые выглядят, как будто их тщательнее планировали.

Империя существовала веками — и в том, как выглядел город, это чувствовалось. Не в помпезности, не в роскоши — в порядке. В постепенном, спокойном взрослении инфраструктуры, в логике улиц, в том, как дом постепенно переходит в другой, словно город строили люди, которые не боялись смотреть на сто лет вперёд.

Мы свернули с центральной магистрали.

Пошли районы поспокойнее.

Потом — выезд за город.

Потом — просёлочные дороги, где асфальт уже уступал место утрамбованной земле.

Потом — склады. Длинные ряды, бетон, металл, заборы, пустота между ангарами, как в застывших промзонах прошлого века.

И только после этого — финальный поворот.

Мы подъехали к ангару. Огромному, серому, с ржавыми линиями на стыках, но — живому. Того типа, который или давно работает, или давно скрывает работу.

Я перевёл взгляд на Евгения — скептически, настороженно.

За всю дорогу мы почти не говорили. Он молчал — думал. Я молчал — считал улицы и отмечал маршруты.

Теперь же он заглушил мотор, посмотрел на ангар и сказал:

— Приехали.

Тут меня осенило.

— Слушай… а чего мы ему просто не позвонили? Не отправили в чат? — спросил я. — И, кстати, что если у меня на телефоне вообще цветопередача сбитая?

Женёк только вздохнул:

— Да даже если бы позвонили — он бы трубку не взял. Сейчас сам всё поймёшь.

Мы вышли из машины и пошли к ангару.

Ангар выглядел так, будто видел пару войн и пережил три смены владельцев. Но я слишком хорошо знал этот тип мест: снаружи убитые, внутри — могут крутиться дела, о которых лучше не знать.

Подходя ближе, я услышал, как долбит бас. Именно долбит: низкие частоты били по земле так, что у меня под кроссовками вибрация пошла. И стало ясно, что Евгений имел в виду — человек внутри и правда ничего бы не услышал. Ни звонка, ни уведомления.

То есть логично: хочешь результата — приезжай лично.

Женёк открыл дверь так, будто это его собственный гараж, и рявкнул:

— Лёша! Лёшааа!

И когда дверь раскрылась шире — наружу вывалился уже не просто бас, а вся звуковая волна. Тяжёлый рок, такой, что уши начали сами прятаться внутрь головы. Звукоизоляция у ангара, судя по всему, стояла хорошая: снаружи почти не слышно было, а внутри всё гудело так, что штукатурка бы осыпалась, если бы она там была.

Но стоило Женьку крикнуть — музыка резко затихла.

— О! Жека, здорова! — донёсся голос.

Голос звучал молодо. На вид я ожидал увидеть парня лет двадцати пяти максимум.

Но когда я подошёл и увидел говорившего…

Перед нами стоял мужик лет тридцати пяти. Заросший, не стриженный, весь в пятнах краски — даже лицо. На руках стойкие следы, которые давно въелись в кожу и уже не отмоются ничем. Типичный мастер, который работает и не парится, как он выглядит. Лицо доброе, но глаза хитрые — сразу видно, коммерсант по духу.

Он перевёл взгляд на меня, оценивающе, но без неприязни:

— О! Новый друг?

— Ага, знакомься, это Роман. Частный детектив. А я — это… пока что его неофициальный водитель, — хохотнул Женёк.

— Приветствую, приятно познакомиться, Алексей, — сказал я.

— Давай без формальностей, — отмахнулся он. — Зови просто Лёша. Не настолько я старый, чтобы «выкать», — ухмыльнулся он. — Вы в гости, на чай, или по делу? — спросил он, вытирая руки о тряпку, которая сама была уже частью его кожи.

— Мы к тебе с вопросом.

Женя замялся, пытаясь сформулировать… и вышло так себе. Я шагнул вперёд:

— Разрешишь, я объясню?

Лёша кивнул.

— У нас есть ситуация, — начал я. — Машины исчезают. Есть только чёрно-белые снимки с камер наблюдения. У меня в телефоне — копии этих снимков. Женёк сказал, что ты хороший спец по покраске. Что можешь определить тон и возможный её состав даже по фотографии. Нам нужно понять, может ли это быть термокраска. Та, что меняет цвет от тепла и холода. Мы думаем, что это хамелеон.

Лёша на секунду задумался, глядя куда-то поверх моей головы, будто смотрел на надпись, которую видит только он.

— В теории… могу попробовать, — сказал он. — Но лучше, конечно, оригиналы. С камер. То, что ты держишь в телефоне — это уже вторая копия. Потеря качества будет.

Я искренне удивился:

— То есть вы можете по чёрно-белому кадру определить тон?

— Ну… если знать, точно знать, какой это цвет. Чёрный, красный, серебристый — что-то из этого. Тогда — да, попробую определить оттенок. Но сто процентов никто не даст. — Он пожал плечами. — В идеале нам нужен хотя бы кусочек этой машины. Хоть пластмасса. Хоть микрочип краски.

Я усмехнулся:

— Если бы у нас был кусочек машины — думаю, меня бы никто не нанимал.

— Ну, значит, работаем с тем, что есть, — сказал Лёша.

Я развёл руками:

— Ну… что имеем — то имеем.

Я всё-таки сомневался. Не в компетенции Лёши — здесь вопросов не было, — а в самом принципе: насколько вообще реально определить по чёрно-белому снимку, хамелеон это или нет.

Поэтому решил уточнить напрямую.

— Лёш, без обид… Я, конечно, не сомневаюсь в твоём опыте, но как это вообще возможно? Определить хамелеон по фото?

Он снова поднял взгляд в сторону над моей головой. По лицу было видно: человек не разбрасывается словами. Он не ищет, как соврать, не подбирает оправданий. Он выбирает формулировку — аккуратно, точно, чтобы сказать правду и быть понятым. Именно это и отразилось во взгляде: не хитрость, не неопределённость, а попытка объяснить так, чтобы даже дилетант понял суть.

Он перевёл взгляд на меня и спокойно начал:

— Смотри, Ром. Я тебе разложу по факту. Сказать на сто процентов, что это хамелеон, — по снимку не сможет никто. Даже я. Хоть я и работаю с красками столько лет, что могу почти закрытыми глазами на ощупь понять состав. Не цвет, само собой, но хотя бы фирму — да.

Я кивнул: понимал. И правда, были у меня знакомые реставраторы — могли по запаху клея сказать, насколько он концентрированный, или определить акриловую краску по первому мазку. Так что в целом логика понятна.

Лёша продолжил:

— Но с хамелеоном всё одновременно проще и сложнее. Проще — потому что у него есть условно десять базовых оттенков в каждой группе. Десять чёрных, десять зелёных, десять синих — и так далее. И у каждого из этих базовых оттенков — свой цветовой выход. Это можно уловить даже на чёрно-белой фотографии, если точно знать исходный тон.