— Господин Крайонов? — уточнил он.

— Да, — кивнул я. — Мне нужно посмотреть записи с камер кладовой с кормами. И желательно за последние несколько дней.

— Это возможно, — коротко ответил он. — Но сначала нам придётся оформить бумаги. Князь не любит, когда кто-то смотрит его внутренние системы наблюдения без следа.

«Конечно, — подумал я. — У кого-то камеры для безопасности, у кого-то — для контроля. Здесь — второе».

Нас провели в небольшой кабинет рядом. Стол, два стула, шкаф с папками. Старший охранник достал заранее подготовленные бланки.

— Подпись о неразглашении, — пояснил он. — И подтверждение, что вы берёте на себя ответственность за любую информацию, которую увидите на записях. Это стандартная процедура.

Я пробежался глазами по тексту. Стандартный имперский юридический язык: много слов, смысл которых сводился к одному — «если что-то где-то всплывёт, виноватым будете вы». Меня такие бумажки не пугали.

В моей прошлой жизни это было в порядке вещей. В работе всё держалось не на честном слове, а на договорах, подписанных тройным слоем бюрократии. После нескольких сотен подписанных мной папок с грифом «Секретно», бумага о неразглашении при просмотре камер меня уже не пугала. Да и трепаться мне особо не с кем было — из друзей у меня был только Серёга.

— Есть ручка? — спросил я.

— Конечно.

Я подписал, поставил дату, получил на руки копию. Банка всё это время стояла на столе, как немой свидетель. Старший охранник пару раз бросил на неё взгляд, но вопросов не задавал — видно было, что ему уже объяснили по внутренней связи, о чём речь.

— Нянечка где? — уточнил я.

— В соседней комнате, — ответил он. — Ей сейчас задают вопросы наш специалист и представитель князя. Если вы хотите говорить с ней, это будет чуть позже. Сначала записи, потом — согласование.

— Меня устроит такой порядок, — сказал я. — Записи важнее.

Он кивнул и показал на дверь:

— Тогда пройдёмте в операторскую.

Комната была набита техникой. Несколько мониторов в ряд, под каждым — пульт, клавиатуры, переключатели. На экранах мелькали разные места поместья: ворота, часть парка, какой-то коридор, небольшой зал, кусок кухни. У одной из панелей сидел парень лет двадцати пяти, с лёгкими кругами под глазами и той особой позой, в которой люди проводят слишком много времени на стуле.

— Вот, — сказал старший охранник, подводя нас. — Кладовая с кормами. Камера первая, камера вторая.

На одном экране показали вид от двери: стеллажи уходили вдаль, узкий проход, знакомая планировка. На другом — более близкий угол, захватывающий середину стеллажей.

— Мне нужно увидеть, как эта банка, — я показал на стоящую у меня в руках, — оказалась не на своём месте. Для начала — текущие сутки.

Оператор быстро ввёл команды и отмотал запись назад. Картинка побежала в обратную сторону, превращая движение людей в странный танец. Несколько раз в кадре появлялись детективы, которые успели приехать до меня. Стиль одежды у них был свободный — точно не работники поместья. Но ни один из них не подошёл к тому месту, где я нашёл улику.

Вероятнее всего, я поступил бы так же, не будь у меня дара. Уж точно — всё стоит на своих местах.

Файл видео записи уже подходил к концу. Я собирался попросить перейти к следующему файлу, когда на экране появилась она.

Девушка.

На экране появилась девушка.

Я сразу понял, почему оператор напрягся ещё до её появления. Он был молодым, двадцать пять лет максимум. Покрасневшие глаза, быстрые, чуть дёрганые движения. И это не напряжение профессионала — это эмоциональный фон. Личное. То, что выливается в микродрожь пальцев, в едва заметное движение плеч, в задержку дыхания.

Именно эти реакции и выдали момент.

Он, ещё до появления девушки, чуть подался вперёд, будто заранее знал, что сейчас на экране возникнет что-то важное. Его левая рука зависла над клавишей перемотки — жест человека, который готов нажать в нужную долю секунды, но пока ждёт точку. Так нервничают только тогда, когда на экране появляется тот, кто тебе не безразличен.

Значит, либо отношения, либо он очень бы этого хотел. А значит — она здесь бывает. А значит — знает расположение камер. И значит — именно поэтому она смогла зайти в кладовую так, чтобы её не поймала ни одна из двух камер.

Но она всё-таки вошла в кадр.

Я сразу отметил униформу — младший персонал. Одинаковый внешний вид, одинаковые прически, собранные в одинаковый хвост. Перфекционизм княжны.

Служанка вошла под таким углом, что камера у двери поймала только край плеча. Вторая камера, смотревшая вдоль стеллажей, увидела только затылок — голова опущена, подбородок почти касается груди. Это не случайность. Это знакомство с углами съёмки. Это маршрут, отработанный заранее.

Она прошла вдоль стеллажа лечебных кормов и скрылась в мёртвой зоне. Двигалась уверенно, слишком, для случайного захода.

Элисио наклонился ближе.

— Младшая служанка, — пробормотал он. — Но пока не скажу кто. Волосы… с таким цветом у нас человек двадцать. Пока лицо не увидим — бесполезно.

— Настолько? — уточнил я. — Они прям действительно настолько похожи?

— Да, — тихо вздохнул он. — У нас младший персонал вообще отбирается жёстко. Госпожа не терпит визуального хаоса. Её раздражает, если одна слишком низкая, другая сутулая, третья с лишним весом. Поэтому девушек фильтруют по параметрам тела — рост, вес, объёмы — всё в пределах допуска. Разброс — три сантиметра максимум.

Он покачал головой, будто оправдываясь:

— Это не из экономии на форме. Это именно из-за перфекционизма. Ей нужно, чтобы всё было идеально. Поэтому все младшие служанки выглядят одинаково. В движениях, в фигурах, в силуэтах. Отличить можно только по лицу или оттенку волос. И то госпожа уже пару раз обсуждала с дворецким то, чтобы перекрасить всех в один цвет.

«Да, ну это уже клиника», — подумал я про себя. — «Не удивлюсь, если после этого она прикажет перекрасить розы в красный цвет и сделать всем пластическую операцию, чтобы и лица у всех были одинаковые».

Он усмехнулся:

— А вот мужчины — единственное исключение. Охранник не может быть хрупким. Официант не может быть двухметровым амбалом. Там госпожа закрывает глаза на «хаос». Но младший женский персонал… да. Если смотреть со спины и затылка — вы их не различите.

Я едва заметил боковым зрением, как оператор снова дёрнулся. Он знал. Он знал, кто она, ещё до того, как мы это увидим.

Я убрал взгляд с экрана и сосредоточился на нём.

Наблюдать за человеком — куда полезнее, чем за записью. Пальцы. Плечи. Горло. Он нервничал и боялся за неё. Он знает, кто это.

Я заметил — она что-то несёт. До этого был сконцентрирован на охраннике, сейчас переключился больше на запись с камеры.

— Что это у неё в руках? — решил я уточнить.

Элисио чуть подался вперед.

— Это коробки, которые курьеры отставляют у ворот. Не у всех есть допуск в поместье. Поэтому мелкую тару доносит младший персонал. Для более крупных поставок в основном выдаётся пропуск.

— Получается круг подозреваемых сужается. Нужно проверить, кто вчера этим занимался. Предполагаю, у вас всё фиксируется? — я повернулся к адъютанту.

Элисио уже потянулся в карман за телефоном, но на его лице появилась задумчивость, и он остановился на полу-движении.

— Подождите, так вчера не должно было быть никаких поставок. Я как раз сегодня ознакамливался с отчетами по поставкам.

— Тогда продолжаем смотреть запись.

«Хм, становится всё интереснее»,— заметил я про себя.

Девушка вернулась именно к тому месту, где я позже нашёл банку.

Встала так, что перекрыла собой весь обзор. Ни рук, ни корпуса. Только линия плеч. Двигалась слишком точно. Она прятала не только лицо — она прятала всё, что делала.

И в этот момент оператор снова чуть надавил на клавишу ускорения. Я поймал его движение раньше, чем оно случилось.