С этими мыслями Муслим и пришёл на заседание. Дамеш (он ее поискал глазами прежде всего) сидела около самой двери, тонкая, красивая, молчаливая, такая скромная, что, кажется, и слова не скажет наперекор. Но он знал, она как дикая кошка, притаившаяся в своем углу. Только зазевайся, и сейчас же с шипением прыгнет на тебя. Потом Муслим перевел взгляд на Серегина, тот сидел за председательским столом и записывал что-то в блокнот.

«От него все зло,— подумал Муслим.— Ишь, сидит, что-то записывает, не иначе как к выступлению готовится, Интересно, кто еще из членов бюро собирается ее защищать. А вон, вон! Как вошел, так сразу же и подсел к ней. Кажется, его зовут Кумысбек, тоже джетысуец. Всегда рекомендует себя как дядя Сагатовой. Ну, на него-то, положим, наплевать—птица небольшого полета. Все равно ничего умного не скажет».

Серегин кончил писать, засунул блокнот в карман и поднялся.

— Товарищи!—сказал он, оглядывая собравшихся.— Считаю заседание партбюро открытым. На повестке дня только один вопрос: статья о нашем заводе в «Советской Караганде». Для сообщения предоставляю слово главному инженеру Муслиму Мусину.

Муслим встал и вышел на середину комнаты, постоял, помолчал, подумал, потом поглядел на директора. Каир сидел рядом с Серегиным, перед ним на столе были разложены исписанные листки бумаги, он читал их и хмурился. Потом взял один из листков и быстро что-то написал на нем толстым красным карандашом на том месте, где обычно кладут резолюцию. Затем отодвинул бумагу и посмотрел на Муслима.

— Так, дело-то вот какое, товарищи,— начал Муслим,—вы все читали в «Советской Караганде» статью о нашем заводе. Статья большая, эрудированная, талантливая, иначе и быть не может, потому что писал ее молодой специалист, наш коллега, инженер Дамеш Сагатова.

Муслим хвалил статью еще минуты три, а потом ска зал, что статья-то, конечно, хороша и написана она с самым лучшим намерением, но действительность завода автор знает недостаточно, в фактах путается, а что касается основной мысли статьи о технике старой и новой и отставании завода по линии рабочего изобретательства, то...

— ...то простите мне мое шуточное сравнение,— улыбнулся Муслим,— завод — это высокопородная корова, от которой мы хотим получить молоко. Для этого нужно, как известно, две вещи — уход и корм. Вся наша техника и есть тот самый корм, который мы задаем корове, рассчитывая на удой. Это, надеюсь, понятно?

Каир поглядел на Муслима и вдруг расхохотался.

— Какие же, однако, у вас аульные образы,— сказал он.

— Ну, как же, ведь я сам из аула!

— Мальчишкой пас коров! — шепнула Дамеш соседке, та фыркнула: то, что Муслим из кулаков, знали все. Вслед за Дамеш засмеялось еще несколько человек, Муслим бросил на них быстрый взгляд и продолжал:

— Техника и дает питание тому огромному организму, который мы называем заводом. Но ведь, товарищи, кормить корову можно по-разному, можно давать ей кукурузу, а можно и полынь. То, что предлагает нам инженер Саратова, и есть полынь. Как говорят, все это не в коня корм, товарищ Саратова. Поверьте уж мне, старику!

— Мусеке, если это так, то, может, мы сдадим нашу капризную корову на мясо, а выпишем из Ленинграда другую, с хорошим удоем? — сказал Каир.

Муслим сдержанно улыбнулся:

— А вот об этом надо спросить Дамеш Саратову,- сказал он, разводя коротенькими руками.— Если она настаивает на своем предложении, а мы ее поддержим, то ждать от нашей коровки будет действительно нечего. Но тогда вряд ли Ленинград нас спасет.

Дамеш сидела красная от волнения. Муслим посмотрел на нее, не скрывая торжества. Директор-то молчит, не захотел расшибать лоб, и вообще, дело-то безнадежное. Подожди, девочка, это еще только начало. Ты кошечка, а я нар, который -разгрызет череп каждому, кто станет ему на пути.

— Вы кончили? — спросил Серегин.—Так... Кто хочет еще высказаться? — Все молчали.— Так, может, тогда вы скажете, Платон Сидорович? Вы же начальник технического отдела.

Платон Сидорович Романюк, худой старик с лошадиной челюстью и совершенно белыми волосами, вздрогнул, привстал. Он постоянно дремал на собраниях.

— Вы меня? — спросил он с удивлением.

— Да, да,— любезно ответил Серегин,— вас.

Муслим был спокоен. Этот ничего не скажет. Ни да, ни нет, ни за, ни против. Начальство лучше знает, пусть оно и говорит — вот его философия.

— Так что я скажу? — начал Платон Сидорович и остановился.— Я скажу... Я скажу вот что,— он помолчал, подумал.— Что же, конечно, газета — голос общественности. Это все так, товарищи... Все так...

«Да что он все о газете бормочет? — подумал Муслим.— Еще ляпнет чт'б-нибудь по глупости».

— Но ведь и то,— продолжал Платон Сидорович,— и то, надо сказать, любой ярлык на любого можно нацепить. Вот написала товарищ Сагатова, что мы консерваторы. Так что же, значит, это правда? А ты подумала, что это слово значит? Консерваторы в Англии, а мы — советские люди, уважаемая Дамеш Сагатова. Нельзя так...

И он победоносно взглянул на Дамеш. '

— Вы о заводе сказали бы хоть два слова,— нахмурился Серегин.

Романюк откашлялся.

— Я как раз о нем и собирался говорить,— с готовностью продолжал он.—Газ и без пара хорошо горит. Я вот не представляю себе, как это можно задувать печь паром. Ведь пар — это водород, а от водорода сталь пузырится. Нас учили: водорода бойтесь, как огня. Как совместить эти два понятия — добротная сталь и водород, я не знаю.

Муслим был доволен, он переводил взгляд с одного члена бюро на другого. Серегин что-то быстро записывал в блокнот. Неужели же он посмеет выступить против него, Муслима, старого практика, заслуженного инженера? Все может быть! Нельзя понять, как настроены члены бюро. Кто сидит и рассматривает свои руки, кто шепчется с соседом, а мастер прокатного цеха и совсем задремал, видимо, вчера хватил изрядно. Эх, люди, люди, не умеют беречь себя...

И вдруг Муслим услышал голос Дамеш. «Кто же ей дал слово?» — подумал он. Он не заметил, наверно, как Серегин подал ей знак.

«А лицо у нее отчаянное, нервочки-то, наверно, как струны, и смотри, принарядилась-то как! Платье из белого шелка, шея голая, грудь обтянута, талия, как у осы, на шее какая-то погремушка болтается. Да, красива, дьявол... Ничего тут не скажешь: совсем китайская статуэтка из слоновой кости».

— Из того, что здесь сказал главный инженер,— начала Дамеш,— можно сделать заключение, что мой проект столько же способен повысить производительность завода, сколько полынь может повысить удои коровы. Но полынь-то — отрава, а не корм. Что же о ней и говорить как о корме... Так, товарищи?

Муслим незаметно кивнул головой: так, конечно, так.

— Вот и Муслим Сапарович кивнул мне, значит, я его поняла правильно,— продолжала Дамеш.— Но, товарищи, я предлагаю нашей корове не отраву, а высококачественный корм. Обоснование этому — в объяснительной записке, которую я вручила директору. Излагать эту записку тут — значит повторяться, да и к тому же главный инженер и не пожелал утруждать себя аргументацией. Он попросту отрицает то, что я утверждаю, вот и

все! Так что и предмета спора тоже нет. Я только хочу повторить то, что я уже писала: если завод осуществит мои предложения, то семилетний план будет выполнен за четыре года.

— Не бросайте слов на ветер, дорогой товарищ,— сказал Каир.— Это требует доказательства.

— Так прочтите же, наконец, мою записку! — крикнула Дамеш.— Прочтите, там доказано, что пар поднимает температуру печи и сокращает срок выдачи стали, За шесть часов я дам то, на что раньше требовалось восемь часов.

Муслим насмешливо покачал головой и встал.

— Вы действительно утверждаете это в вашей докладной записке,— сказал он,— но только там это сказано чуть-чуть иначе: возможно за шесть часов. Но, моя хорошая, на «возможно» в производстве ничего не строится. Нужна достоверность, установленная практически и теоретически... А «возможно»..,— он пожал плечами,— Его у нас и без вас сколько угодно.