— Значит, нечего было и начинать.

Оказывается, разбором полётов старики не ограничились и, пообещав заняться нашим воспитанием уже всерьез, перешли к вопросу раздела трофеев.

Святозар сразу начал с наказания, внимательно при этом отслеживая реакцию ребят на свои слова.

Так, он объявил, что все вынесенное мной из лагеря в одиночку разделу не подлежит и что долю мне с моих трофеев кругу отстегивать не надо. Объяснил это наказанием ребятам за то, что бросили меня одного.

Общую добычу (восемь лошадей и целый десяток переметных сумок с добром) решили делить на троих поровну. При этом две лошади велели передать кругу как долю от трофеев, а остальное разделить, притом с этим тоже непросто. Лошадей велели продать и пообещали с этим помочь, а вырученное серебро уже разделить. Просто не по статусу нам такие скакуны, да и кормить подобных лошадей нужно зерном, что в нашем положении невозможно.

Самое смешное, что содержимое переметных сумок без меня никто и не подумал смотреть, поэтому, говоря о разделе трофеев, если не брать во внимание лошадей с седлами, говорили, по сути, непонятно о чем, но это было дело поправимое.

Когда закончили и с этим тоже, старики, переглянувшись между собой, как то дружно собрались и ушли, а мы наконец-то смогли спокойно поговорить.

Правда, начался разговор совсем не спокойно.

Дмитрий нервно произнес:

— Будь они прокляты, эти лошади вместе со всем добытым добром. Семен, я правда не видел, что Степку ранили, заметил уже, когда ты его перевязывал и сразу подъехал.

— Да ладно тебе переживать, обошлось же, — попытался успокоить его Степка, я же отвечать не торопился, прокручивая в голове все события, а потом после довольно продолжительной паузы спросил:

— А выстрел из самопала ты слышал?

— Выстрел слышал и татарина падающего видел, а Степку раненого — нет хоть и осмотрелся вокруг. Если бы видел, что он ранен, сразу примчался бы помогать.

Честно сказать, мне очень хотелось ему верить, хоть и не забыл свои мысли в тот момент боя о том, что ему хабар важнее товарища. Так-то вроде искренне говорит, но чужая душа — потемки, вот и думай теперь.

Понятно, что эти мысли я оставил при себе, но для себя решил присмотреться к парню, особенно когда трофеи будем делить.

Чтобы поменять тему разговора, спросил:

— А почему лошадей восемь? Из же вроде меньше было, когда вы со Степкой уезжали.

— По дороге остальных прихватили, — как бы отмахнулся Дмитрий. Видно было, что волнуют его сейчас совсем даже не лошади.

Засиделись с ребятами допоздна, вспоминая свои приключения и делясь планами на ближайшее будущее, а когда разошлись, я даже с трудом помню, как укладывался спать в своём шалаше. Казалось, не успел залезть, как вырубился. Утром же проснулся с мыслью, что хочу в баню, прямо до зубовного скрежета хочу…

— Вот же мама Маша, до сих пор не простила. И откуда в ней столько злости, ведь знаю, что до сих пор меня за сына почитает, а простить не может, — в сердцах выпалил Князь, откладывая письмо в сторону.

— Да, тётя Маша она такая, кремень, а не женщина, её никакие невзгоды не способны сломать. Видел бы ты, как она моих ратников гоняла за то, что кирпичи её внука взяли без спросу для очагов, им серебром пришлось откупаться, только чтобы оставила их в покое, — с улыбкой подтвердил собеседник.

— Всегда удивлялся, что у тебя с ней получалось ладить. Зная её отношение к твоему отцу, странно, что ты к ней по-доброму относишься.

— А как иначе? Это она на отца шипела, а меня привечала и часто защищала от гнева батюшки, сам же знаешь, каким я был малым.

— Ладно, Игнат, расскажи лучше про сына, ты же наверняка пообщался с племянником, каким он стал?

— Ага, как же, побщаешься с такой-то бабушкой. Видел его, можно сказать, только мельком, а потом, как ни просил тетю Машу дать с ним поговорить, нет и всё. Даже подарок от меня для него не приняла. Обижена она сильно на нас, да и, говоря по правде, есть за что.

— Ну хоть мельком видел. Так какой он? — настойчиво повторил вопрос князь.

— Да какой, дерзкий и дикий он, как зверёк какой. Смотрит прямо в глаза, и в них читается, что его лучше не трогать, о чинопочитании, похоже, и понятия не имеет, что и неудивительно — при таких-то наставниках.

— Да, Степан — хороший воин и принял долг жизни. Получил я от него весточку.

— Да какой Степан? Помнишь, как мы заслушивались рассказами о похождениях Святозара, которого ещё персы когда-то просили великого князя помочь унять, вот этот Святозар и обучает сейчас твоего сына.

— Подожди, получается рядом с Семеном сейчас одни язычники крутятся? Степан хоть и почитает старую веру, но перетягивать в неё точно никого не станет, просто потому что и Христа тоже почитает наравне, а вот Святозар, насколько я наслышан, из ярых язычников.

— Ну, этим вопросом я не задавался, а вот разузнать немного о племяннике своим людям приказал. Надо сказать, выяснить получилось не слишком много, казаки не особо любят рассказывать о своих, а Семен для них уже свой, но кое-что узнать удалось, чтобы можно было составить какое-никакое мнение. Так вот, незадолго до нашествия татар твой сын в круге побил сразу троих своих сверстников, детей казаков, притом одного за другим, без отдыха между схватками.

— Ну это неудивительно, зная, кто его обучает, — перебил князь.

— В том-то и дело, что учить его Святозар стал именно после этих поединков. Там какая-то нехорошая история была с тем, что вроде долю казаки не выделили семье погибшего в походе сотоварища, и из-за этого тётя Маша с детьми только чудом с голоду не померли. Три года в нищете выживали. Вот твой сын и потребовал в круге разбирательства. Казаки неохотно об этом говорили, и узнать все достоверно с подробностями не получилось, но и этого достаточно, чтобы понять: у парня начали прорезаться зубы.

— Три года голода и нищеты — это почти все время с тех пор, как они пропали, — как-то потерянно прошептал Князь, сжав кулаки.

Игнат между тем продолжил рассказывать.

— Вообще казаки очень уважительно отзываются о Семене, если не сказать восторженно. Во время набега татар, как раз перед нашим приходом, он, по рассказам, с двумя своими товарищами проник в лагерь татар где освободил полон и ограбил целого мурзу, притом не только имущество его присвоил, но и коней увёл, что для кочевника несмываемый позор. У казаков, сам знаешь, такое считается высшей доблестью, так что неудивительно, что он теперь для них стал своим.

— Значит, они его после этой вылазки приняли в казаки?

— Нет, в казаки его приняли сразу после круга, где он сверстников повалял, притом опоясал его, по слухам, сам Святозар. Там об этих поединках тоже много разных слухов ходит. Вроде Семен заставил казаков выкупать своих детей, чтобы он их не калечил.

— Это как так выкупать? — удивился князь. Игнат улыбнулся и ответил:

— Вот я тоже удивился, когда услышал и поначалу даже не верил. Вроде там договорённость была, что бой до первой крови, вот Семен и бил своих противников так, чтобы кровь не пролилась, лишая их сознания. А когда он уже примерялся ломать беспамятным руки и ноги, тогда казаки начали выкупать детей, чтобы те не остались калеками.

— Слушаю тебя, и мне слабо верится, что все это про моего сына, ведь когда его увозили, он был ничем не примечательным ребёнком.

— Тяготы и лишения меняют людей. Знаешь, какое прозвище у Семена среди казаков? Дикий. Говорят, что когда он только появился у них в селении, дрался с задиристыми казачатами всегда до конца. И одному даже кусок уха откусил. Вот и прозвали его так.

— Чудеса да и только, — задумчиво произнес Князь и после паузы продолжил: — Меня на самом деле порадовал твой рассказ, но есть и то, что вызывает беспокойство. Ты же помнишь, что я после их отъезда смог получить у государя дворянскую грамоту на Семена? Вот и представь, если вдруг сын надумает сменить веру, и это дойдёт до государя. Край нужно отправить к нему верных людей, чтобы они присмотрели за ним и не позволили ему совершить глупости.