— А если бы этот генерал-лейтенант Попов, как его — Маркиян, на самом деле Тимошенко доложил?

— Маркиан. Но как видишь не только не доложил, но и меня предупредил. Люди не слепые и не глухие, они понимают, что сейчас лучше со мной дружить, а не со Штерном. Всё что мы делаем согласовано и получило полную поддержку Иосифа Виссарионовича.

И то, что ты сейчас услышал и понял, самая малость. В планах создание воздушных армий. Один округ — одна воздушная армия, плюс авиация дальнего действия и ещё некоторые соединения центрального подчинения. Вот так вот, братец.

— Охренеть!

— Штерн мужик башковитый, но сейчас он, то ли от злости, то ли от отчаянья совершил непростительную ошибку. И мы ему не спустим. Не потому, что такие кровожадные, а просто времени и так в обрез, а если ещё и палки в колёса нам будут ставить, вообще ничего не успеем. Придётся обратиться напрямую к товарищу Сталину, но несколько часов это подождёт. А сейчас я всё-таки хочу узнать, как у тебя с ногами.

— С ногами то. А вот смотри.

Полковник встал, походил по комнате, а в конце даже сделал несколько приседаний.

— Мне говорили, что тебе ноги просто раздавило. Признаться удивлён, думал на костылях припрыгаешь, если не в кресле-каталке.

— Да я сам сначала думал, всё отлетался… и отходился. Мне ведь доктор первым делом, как я очухался, предложил ампутацию, чего говорит гангрены дожидаться, всё одним кончится.

— А как же тогда… — не договорив, Смушкевич указал глазами на ноги полковника.

— А ты, Яков, — с некоторым напряжением, обратился к генерал-лейтенанту на ты Грицевец, — моё личное дело не читал?

— Каюсь, руки не дошли. Хотя, конечно, запросил, где-то оно тут в столе лежит. Но что я о тебе такого не знаю, что там написано?

— Например, почему ноги мне не отчекрыжили.

— А ты расскажи.

— Хорошо. После столкновения только и успел увидеть, что ноги у меня основательно так прижало. Увидел и отрубился, даже боль не успел почувствовать. А очнулся уже в госпитале. Доктор волынку свою завёл, вы же понимаете — открытый перелом голени правой ноги, осколочный перелом бедренной кости левой ноги, множественные повреждения мягких тканей, как правой, так и левой ног. И дальше в том же духе, да нудно так: бу-бу-бу, бу-бу-бу. Гангрена бу-бу-бу. Будем, говорит, готовить вас к операции. А я не соображаю ещё толком. Хорошо, говорю, к какой операции? К ампутации, да вы не волнуйтесь на правой ноге у вас даже колено останется.

Грицевец мотнул головой, как-бы отгоняя неприятные воспоминания и достал пачку папирос:

— У тебя курить можно?

— «Герцеговина Флор». Смотрю кучеряво живут товарищи полковники. Дай и мне, — Смушкевич достал пепельницу и поставил её прямо на одну из папок, лежащих на краю стола.

— Да это подарок. Заметка была в газете, что я в аварию попал. Вот завалили передачами просто. Чего только не шлют и носки шерстяные и махорку, и даже апельсины один раз. Представляешь? А уж снедь разную всем отделением ликвидируем.

— Ну а что, правильно. Лётчиков, дважды Героев у нас, наверное, по пальцам одной руки можно пересчитать.

— Четверо нас. Ты, я, Гришка Кравченко[43] и Сергей Денисов[44]. Успели подсчитать пока «загорали» на больничных койках.

— Я так-то стараюсь не курить. А то столько нервов, если каждый раз за папироску хвататься, тут дышать нечем будет.

— Правильно. Скажи, Яков, а правду говорят, что Серёга Денисов спивается?

— Верно. Есть такое дело. Боюсь снимать его придётся. Не знаю только дальше, что с ним делать. Ладно, потом решу. Не будем отвлекаться, рассказывай, как дальше дело было.

— А дальше… стыдно вспомнить, дальше я орать стал, доктора обматерил, с тумбочки какие-то пузырьки поскидывал. Жуть в общем. Потом, конечно, сто раз извинялся, да и доктор, его, кстати, Игорь Яковлевич зовут, на меня вроде зла не держит. Говорит паника одна из типичных реакций.

— Испугался значит?

— Испугался. Да. А кто бы не испугался? Минуту назад ты молодой здоровый лётчик. Между прочим, весьма успешный, в чинах и званиях. А потом машина, выскочившая на полосу, бах — удар и темнота. Через мгновение открываешь глаза, и ты безногий калека. Брррр… даже сейчас пробирает, как вспомню что я пережил тогда.

Раз уж такой разговор. За те двое суток, даже успел подумать, а зачем я такой Галине. Не лучше ли…

— Да ты что! А дочки!

— Да я те дни вообще не соображал. Морфий ещё кололи, порошками какими-то сыпали. Вообще лечили очень хорошо, уход великолепный…

— Ну! Не тяни.

— Лечили. Только доктор всё ноги мне нюхал и в глаза не смотрел. Да я и сам понимал, дёрганая боль — это воспаление, а значит ещё день-два и всё равно лягу под нож.

— И…?

— На третий день, ближе к обеду, вдруг замечаю суета началась. Игорь Яковлевич заглянул, потом заведующий отделением, потом сестры чистоту в палате начали наводить. Ну как наводить и так у нас чисто. Тряпками вроде что-то протёрли с места на место кружки переложили. Газеты забрали, цыкнули, чтоб кто курить не вздумал. Меня к тому времени в общую палату перевели, ещё три человека лежали, выздоравливающие. Сейчас то понимаю, специально. И присмотреть и от глупых мыслей отвлечь.

В общем, припожаловал ко мне ни кто-нибудь, а сам Николай Николаевич Бурденко, главный хирург Красной Армии.

— Сильно. Но, с другой стороны, сам говоришь, четверо нас всего таких — дважды Героев. Значит он тебе ноги спас?

— Нет. Всё было гораздо интересней. По моему излечению вообще кино снимать можно.

Полковник Грицевец приосанился и повадил плечами изображая из себя кинозвезду.

— В общем, если отбросить всякие там политесы, то Николай Николаевич предложил мне попробовать новый противовоспалительный препарат. Новый в том смысле, что его только-только начали испытывать на людях и какие будут побочные эффекты ещё никто не знает. Вернее, про один уже знают. Понос.

— Понос?

— Представь себе. Этот препарат оказывается убивает всех микробов без разбора, и вредных, которые гангрену вызывают, и полезных.

— А есть и такие?

— Оказывается есть.

— Ясно. Ты, конечно же, согласился?

— А что мне было терять?

— Верно. Нужно написать в наркомат здравоохранения пусть скорее начинают выпуск этого препарата.

— Пенициллин. Его из плесени делают. Представляешь?

— Да хоть из ослиной мочи, если вместо гангрены оно кости сращивает. Ты не хуже меня знаешь сколько лётчиков ежегодно бьются! А если война!

— Ну не всё так просто. Уколы пенициллина остановили воспаление, но и только. А вот чтоб кости правильно срослись на мне другую новинку испробовали. Аппарат Спрынова-Илизарова называется.

— А это что за зверь?

— А это, вместо гипса проткнули мне кости стальными спицами крест-накрест и затянули хомутами снаружи. Сам не поверил бы, но уже через несколько дней, когда дырки, что они во мне навертели, подзатянулись, начал на ноги вставать. Доктор, этот самый Спрынов, кажется, сам не верил. Можно сказать не отходил от меня. Да и другие врачи и студентов ко мне водили, и сами каждый день — соберутся человека три и давай мне ноги ощупывать, да температуру мерить. Док даже пошутил как-то: «Вам, товарищ полковник, медаль нужно дать, как лабораторной мыши-испытателю».

— Сильно. Всё равно, надо в наркомат письмо писать. Пусть внедряют поскорее и аппарат этот и пенициллин, тысячи жизней можно спасти.

— Да я разве против⁈ Я двумя руками за.

— Что ж, значит дела у нас даже лучше, чем я рассчитывал. Но скажу прямо, летать много у тебя не получится. И на боевые я тебя пускать не собираюсь, даже не проси.

— Да как так то, Яков Владимирович!

— А вот так, Сергей Иванович. Пусть молодые летают, а ты мне для другого надобен?

— И для чего же, товарищ генерал-лейтенант авиации? А то у меня от любопытства уже нога зачесалась.