Через несколько дней стало ясно, что в противостоянии Рычагова и Смушкевича верх одержал последний. Казалось бы, теперь у Ивана Долгих в жизни и на службе должна начаться долгая белая полоса. Но не случилось. Сначала-то да. Его почти сразу повысили до командира эскадрильи, той самой 5-й где были собраны все новички и залётчики.
А вот потом Иван с удивлением стал замечать, что коллектив, как бы это сказать, вежливо от него отгораживается. И ладно бы только начальство, хрен с ним, но изменилось и отношение простых лётчиков. Вот вроде бы его никто не ругает, не высказывают претензий, но всё общение сводится к официалу. Уж, казалось бы, в своей эскадрильи всё должно быть нормально, но и молодые, глядя на других, начинают вести себя насквозь официально. Попробовал зазвать других комэсков на пьянку, у всех нашлись срочные неотложные дела.
В конце концов Иван не выдержал и прижал сослуживца, которого ещё несколько месяцев назад считал своим лучшим другом: «Давай. Коля, колись, что это за байда?» Тот ему и выдал: «А что ты хотел, Ваня? Все помнят, как ты по аэродрому бегал и своим же товарищам трибуналом грозил. После того раза и так к тебе с опаской относиться стали, а сейчас, когда наверху гайки закручивают, чего от тебя ждать вообще не понятно. Убрать тебя из дивизии начальство боится и оставлять тебя тут — страшно».
Вот такой вот вышел разговор. Написал рапорт о переводе в другую дивизию, так оказалось там его принять тоже никто не желает. Совсем уже собрался увольняться к чертям со службы, да Оля уговорила немного обождать. Всё меняется и это измениться, надо только потерпеть немножко, сказала. Мудрая у него жена. В итоге как она сказала, так и вышло.
Где-то в середине мая вызвал его комполка и с нескрываемым облегчением сообщил, что старшего лейтенанта Долгих затребовали из управления кадров ВВС. И, не иначе на радостях, добавил, что служить Иван будет, можно сказать, по соседству в формирующемся в районе Волоколамска особом авиационном соединение под началом не абы кого, а дважды Героя Советского Союза полковника Грицевца.
А остальное уже дело техники. Встретили, накормили-напоили, даже в баньке дали попариться. А на утро и предложил ему Сергей Иванович Грицевец возглавить первую в ВВС КА эскадрилью высотных истребителей. Намекнул, что поручились за него, как за надёжного, проверенного товарища. А что опыта нет, так его в этом деле ни у кого нет. Начинать нужно будет с ноля. С двух машин-прототипов Петлякова[108], которые придется разобрать чуть ли не до винтика, довести до ума, а потом собрать и, всего делов-то, на получившейся чудо-конструкции научится летать. И не просто летать, а эффективно воевать.
От воспоминаний капитана Долгих отвлекла, закреплённая за дежурным по аэродрому, полуторка с ярко жёлтой кабиной, разделённой посередине широкой горизонтальной полосой синего цвета. Автомобиль проехал чуть вперёд, чтобы Иван увидел его из кабины и два раза требовательно пробибикал требуя от пилота спуститься на землю. И это было крайне странно. Ведь начальство, прекрасно знало, как непросто выбраться из герметичной кабины этого самолёта, и всё равно не воспользовалось радио. Но ещё большее удивление капитана Долгих вызвал вылезший из машины, уже генерал авиации, сам комкор Грицевец. Сергей Иванович резко замахал рукой призывая Ивана поторопиться. Ничего другого, как, чертыхаясь и гадая что могло произойти, начать выбираться прямо в скафандре ни оставалось.
— Иван Кузьмич, слушай меня внимательно, — генерал снял фуражку и промокнув платком лоб, словно не зная, что с ней делать дальше, поскрёб ногтем кокарду. Впрочем, уже через секунду Грицевец, даже излишне резким, свидетельствующем о нервном напряжение, движением вернул головной убор на положенное по уставу место.
— Обращаюсь к тебе как к коммунисту и командиру…
— Готов выполнить любую задачу, товарищ генерал! — у Долгих хватило самообладания не показать насколько его удивило такое начало.
— Да не тянись, ты. Ты, сначала послушай, а потом ответь мне… честно… как на духу.
— Слушаю, Сергей Иванович.
Грицевец кашлянул и опять было полез к фуражке, но резко себя оборвал и впился взглядом в глаза успевшему поднять забрало шлема лётчику.
— Нашу границу на Минском направлении пересёк немецкий самолёт. Служба слежения гарантирует, что это снова высотный разведчик. Если его курс не изменится, а с чего бы ему меняться, то очень скоро эта сука пролетит над Москвой. Сейчас он идёт на высоте десять тысяч метров, — генерал сделал паузу, давая подчинённому время осмыслить сказанное.
— Его «наша Рыжая» засекла? Так ведь, Сергей Иванович?
— Иван, вот зачем ты меня спрашиваешь! Знаешь же, что я не могу тебе утвердительно ответить, — Грицевец обозначил улыбку, и моментально снова стал предельно серьёзен.
— Главком ВВС генерал-лейтенант авиации товарищ Смушкевич запросил у товарища Сталина разрешение на посадку, а при невозможности, уничтожение этого самолёта.
Капитан Долгих только огромным усилием воли остался стоять на ногах под тяжестью обрушившегося на него предчувствия.
— Вот-вот, — прекрасно понимая о чём подумал капитан, продолжил генерал, — ты же понимаешь, предлагая такое, товарищ Смушкевич заявил, что гарантирует результат. Вот и ответь мне, как коммунист коммунисту — если будет дано добро, ты его собьёшь? Или пока не поздно отказаться? Я готов взять ответственность на себя, хотя конечно, сам понимаешь, какие могут быть последствия. Но если ты взлетишь и не собьёшь, то твою эскадрилью могут и расформировать.
— Что я могу сказать, Сергей Иванович, — Долгих еле удержался от искушения сесть прямо на бетон взлётной полосы, — в экипажах я уверен на 100%. Вот в технике… пожалуй на 80. Особенно если немец заберется на тринадцать и выше. А он ведь сможет гад. Мы выше тринадцати километров пока не забирались.
— Значит, не сможешь? Отбой?
— Я такого не говорил. Дайте подумать, тащ генерал.
— Правильно, ты подумай, подумай. Я уже не говорю про то, что если собьёшь, то считай капитанские петлицы отработал полностью. Да и Знамя получишь, сам представление напишу. И экипажи не обидим, да вся эскадрилья получит поощрения. И нас с товарищем Смушкевичем выручишь, мы, считай, на своих должностях тоже авансом. Но это самое маловажное. Ты подумай. Если всё получиться, то получается высотные истребители уже докажут, что не зря мы с ними возимся, столько средств вбухиваем. Как майор говорит: «Или вы только реглан носить, да пайку лётную жрать горазды?» Всё не зря⁈ А⁈ Сколько ты жизней этим спасёшь!
— Товарищ генерал! Всё я понимаю. Не надо меня агитировать. Сами же просите честно, по-ленински ответить. Я думаю.
— Ты, только это, думай быстрее, Иван Кузьмич! В любой момент Яков Владимирович может меня к телефону вызвать.
— А к чему такая срочность, товарищ генерал, Самолёту-то наверно несколько часов лететь.
— Несколько часов! А ты учёл, что его более трёх часов назад засекли над границей. А сколько времени прошло пока это до главкома дошло? А потом до товарища Сталина? А пока ты поднимешься, да пока его московский «Редут» выцелит. Да мало ли что!
— Тогда чего время тянуть. Мы готовы! Я только за ракеты волнуюсь. Самолёты, сами знаете, Сергей Иванович, только что тщательно проверили. Не могут же сразу две машины из строя выйти. А на тринадцать тысяч мы практически поднимались, правда, без ракет на внешних подвесках. Но там в скафандре дело было. Причину неисправности мы уже нашли и устранили, а движки, уверен, тринадцать вытянут.
— Хорошо коль так.
— Только слишком рано нам тоже взлетать нельзя. Баки-то, считай, почти половину убрали вес облегчая.
— Понимаю. По моим прикидкам у вас ещё минут 15–20 до взлёта. Пусть командир второго экипажа сюда спуститься, сам ему объясни, что к чему. Если товарищ Сталин добро не даст я сам к вам подъеду и скажу, что отбой. Если даст, то по радио услышите стандартное разрешение на проведение учений. Решено задействовать радио в самый последний момент. Поэтому пока передам тебе вводную на словах. Немец летит прямо от Варшавы и похоже не считает нужным как-то хитрить. Если так и будет, то пролетит по линии Можайск — Кубинка — Одинцово. При подлете к столице направление он наверняка сменит, поэтому встречай его над Можайском. Сейчас его высота десять тысяч. Скорость двести пятьдесят. Есть вопросы?
