Но когда взгляд натыкается на знакомые детали, которые я видела на красивых фото «Шершня» - хочется улыбнуться. И на секунду загрустить, потому что я действительно скучаю за его фото, цитатами и короткими, но всегда очень точными заметками.

С беззвучным вздохом падаю обратно на подушки и пытаюсь понять, что же изменилось.

Все?

Или ничего?

После того, как мы буквально проорали в глаза друг другу признания в любви, очевидно, что это никакое не минутное перемирие на поле боя, после которого мы снова выйдем к барьеру. А еще я абсолютно точно знаю, что больше не смогу ему соврать, придумать грязную ложь про то, что это «просто увлечение и порыв плоти».

Я не знаю и поступаю «очень по-взрослому» - просто запихиваю эти мысли подальше. Минимум – до того, как выберусь из кровати на маленькую экскурсию. Тем более, что к этому буквально подталкивает раздающийся из глубины квартиру тихий стук ножа по доске. И почти сразу вслед за ним – умопомрачительный, дразнящий все мои вкусовые рецепторы аромат чеснока, трав и специй.

Дубровский… снова готовит? Кажется, он делает это почти всегда, когда мы сталкиваемся на одной территории. Как там говорят в интернетиках? «Искала медь, а нашла – золото»?

Я сажусь на кровати. Одеяло - тяжелое, шелковистое — сползает, обнажая плечи и бедра. На коже отчетливо видны следы его пальцев, напоминающие о недавней буре. Я легонько придавливаю их и жмурюсь от легкой приятной боли.

Голос разума – очень слабый, нужно это тоже признать – настойчиво требует немедленно вернуть все на свои места: одеться, взять себя в руки и снова упаковать наши отношения в безопасную обертку отчуждения и сугубо рабочих контактов.

Но я… не могу.

Вместо того, чтобы быстро одеться и придумать миллион причин снова сбежать, плотнее кутаюсь в одеяло, как в тогу, подбираю край, чтобы оно не волочилось по полу, делаю глубокий вдох и иду на запах. Босиком по прохладному полу.

Слава стоит у плиты, спиной ко мне. В коротких шортах, которые висят так низко, что очевидно выдают отсутствие под ними чего бы то ни было. Мягко переступает с ноги на ногу, пока сосредоточенно переворачивает на сковороде два больших, розовых стейка лосося. Рядом, на столешнице – огромная миска с зеленым салатом, помидорами и баклажанами, заправленными чем-то ароматным.

Он слышит мои шаги и тут же поворачивается.

На красивом лице - ни тени злости, ни намека на желание выяснить отношения здесь и сейчас. Только легкое напряжение и осторожность, с которой серебряный взгляд путешествует по моему телу снизу вверх, задерживаясь на губах, а потом – на глазах.

Он как будто тоже ждет. Чего? Что я снова придумаю причину сбежать?

Я тоже замираю в паре шагов от кухонной зоны. В моменте совершенно теряюсь, что сказать и с чего начать. «Привет»? «Доброе утро» (хотя за окном ночь)? «Секс был офигенный, но мне пора»? Каждое слово кажется неуместным и абсолютно точно фальшивым.

Взгляд падает на шипящие на сковороде аппетитные стейки.

И слова находятся сами собой.

— Пахнет невероятно, - говорю, слегка откашлявшись, потому что голос звучит хрипло, как будто после долго молчания. - Но предупреждаю сразу: если ты рассчитываешь на ответные кулинарные шедевры с моей стороны, то зря. Я готовлю редко и… без энтузиазма.

Слава смотрит на меня секунду или две, прежде чем уголки его губ медленно ползут вверх.

— Я люблю готовить, Би, - проводит языком по губам, прихватывая маленькое стальное колечко. – Так что с этим проблем не будет. Но, в свою очередь, тоже должен тебя предупредить: когда я простужен и у меня заложен нос, я могу громко сопеть во сне. Очень громко.

— Оригинальный способ предупредить, что ты храпишь, - поджимаю губы, стараясь не смеяться.

— Ну, чисто технически, это не совсем храп… - Слава, как будто слегка смущенно, потирает штангу в брови.

Выглядит таким невероятно милым в эту минуту, что я невольно смеюсь - легко, свободно, как не смеялась уже очень давно.

— А у меня кривая перегородка в носу, так что я тоже довольно громко соплю, когда простужена, - признаюсь я. – И еще я иногда разговариваю во сне.

Слава прищуривается и в серебряных глазах сверкают чертики.

— Пока ты не слишком воодушевился, - тоже посмеиваюсь, - я не знаю ни одной гостайны и не в курсе, как Джордж Мартин собирается закончить «ПЛиО».

— Черт, - Дубровский изображает шуточное разочарование.

Мы снова замолкаем, глядя друг на друга.

Неловкий обмен шутками о сопении и кулинарных талантах – это… как будто первый шаг. Первый маленький, неуверенный шаг по хрупкому мосту через пропасть, которая еще утром казалась непреодолимой.

Мы синхронно не говорим о прошлом.

Мы говорим о будущем. О совместном будущем.

Слава выключает плиту. Вытирает руки бумажным полотенцем.

И идет ко мне. Медленно, не отрывая взгляда.

Останавливается совсем рядом. Так близко, что я чувствую запах его тела – с нотками морозной свежести геля для душа и чего-то еще, его собственного, уникального, кружащего мне голову.

Он протягивает руку, осторожно, почти невесомо, касаясь моей щеки. Убирает упавшую на лоб прядь волос. Его пальцы – просто произведение искусства, как и он сам – теплые и идеально шершавые. Я чуть-чуть по-кошачьи жмурюсь и потираюсь щекой, отпуская внутреннее напряжение на те самые три буквы.

И Дубровский, как будто чувствуя, моментально сгребает меня в охапку вместе с одеялом.

Прижимает к себе крепко-крепко, как будто боится, что я снова исчезну.

Целует. Не как раньше, без голода и ярости, но с такой нежностью и глубиной, как будто заново пробует меня на вкус.

Как будто пытается закрывает дверь между тем, что было – и тем, что сейчас.

Я обвиваю его шею, прижимаюсь еще ближе. Одеяло сползает с моего плеча, и Слава тихо усмехается мне в губы.

— Если ты под одеялом сейчас в том же виде, в котором я тебя оставил, Би, - его взгляд темнеет от желания, - то рискуешь остаться голодной. Очень голодной.

Я улыбаюсь сквозь поцелуй. Я не против. Совсем не против.

Но мой желудок снова издает предательский, громкий звук.

Слава отстраняется, вжимается лбом в мой лоб и смеется.

— Понял – не дурак. Сначала – ужин. Потом – все остальное.

Он подхватывает меня на руки и аккуратно усаживает на высокий барный стул у острова. Поправляет одеяло, подтягивая его до самого носа, так, что в темном окне я кажусь себе похожей на сову, но это абсолютно не смущает – наоборот, окончательно смахивает с нашего вечера остатки формальности.

Я сегодня точно королева, потому что единственное, что от меня требуется – сидеть и с щенячьим восторгом наблюдать, как Слава накрывает на стол: ставит передо мной тарелку с огромным рыбьим стейком, поливает сверху соком из дольки лимона, выкладывает щипцами салат. Получивший на тарелке натюрморт далек от ресторанной подачи, но я готова есть вот так всю жизнь.

— Вино будешь? – Открывает ящик, показывая довольно неплохую коллекцию бутылок.

— Белое, полусухое, - мурчу в ответ и, не в силах сдерживаться, прямо рукой отламываю хвостик от стейка, отправляя его в рот с восторженным урчанием.

Дубровский ставит передо мной красивый бокал на тонкой ножке, себе, подумав, наливает тоже, буквально на пару глотков. Я помню, что он рассказывал – алкоголь не любит не потому, что что-то там, а просто ему чисто технически не нравится вкус.

Мы едим. Молча. Но это абсолютно правильная тишина – уютная, интимная.

Мы наслаждаемся едой, вином и присутствием друг друга.

И это ощущается как возвращение домой после долгого, странного, одинокого путешествия.

— Би, - Слава делает глоток вина, хмурится и его голос снова становится напряженным. – Может, теперь расскажешь, от чего ты меня защищала. Господи, даже звучит странно, с учетом того, что моя обожаемая защитница в половину меня меньше по всем статьям.

Понимаю, что он намеренно разряжает обстановку перед явно непростым разговором, но внутри все равно натягивается.