Я сажусь на переднее сиденье. Саша - за руль.

В салоне так тихо, что слышно посапывание Кирилла. Когда на повороте с него сползает плед, переклоняюсь через сиденье, чтобы поправить, и чувствую легкую грусть, когда он, как бы невзначай, во сне трется щекой об мою ладонь. В душе зреет нехорошее предчувствие насчет Юли, но я всеми силами душу в себе эту мысль. И ту, другую, подсказывающую, что я как раз очень даже в курсе причины ее «загула». Хотя, какая к черту причина может быть, чтобы просто вышвырнуть на сутки ребенка?

По дороге к родителям мы почти не разговариваем. Тишина в салоне машины больше не кажется напряженной или враждебной; она стала другой - хрупкой, наполненной невысказанными словами и общей тревогой. Я смотрю на проплывающие за окном огни, но боковым зрением вижу, как Саша снова и снова берет в руки телефон. Экран вспыхивает, освещая его сосредоточенное, осунувшееся лицо. Он набирает один и тот же номер, ждет, а потом с глухим, бессильным вздохом кладет телефон обратно на панель. Он не говорит ни слова, но я вижу, как напряженно сжаты его челюсти, как подрагивают пальцы, стискивающие руль. Он искренне беспокоится о Юле. И я, на удивление, не чувствую ни тени злорадства. Только какое-то странное, отстраненное сочувствие. И держу свои комментарии при себе. Сейчас не время для вопросов и уж тем более - советов, о который Григорьев и так не просит.

Мы паркуемся во дворе моего детства. Старые, разросшиеся яблони, качели, на которых мы с Лилей когда-то долетали до самого неба, а потом - украдкие Сашкины поцелуи, когда он возвращал меня домой после кино. В последний раз мы были здесь вместе… когда я носила на пальце маленькое колечко, с которым он попросил меня быть его женой. Как будто в прошлой жизни.

Когда Саша глушит мотор, на заднем сиденье раздается сонный, недовольный вздох - Кирилл проснулся.

— Пап? - Слышу тонкий испуганный голос. - Мы где?

— Мы в гостях, Кир, - Саша оборачивается, и его голос мгновенно становится мягким, успокаивающим.

— У моей мамы, - обозначаю свое присутствие, и Кирилл радостно улыбается - наверное, я кажусь ему островком чего-то знакомого во всем, что он не понимает. - Спорим, она там уже пирог печет, вкусный, с яблоками. Или нет, наверное - торт.

Его глаза моментально загораются восторгом. Сашкины в ответ - немой благодарностью.

Мы поднимаемся на лифте на наш этаж. Я держу Кирилла за одну руку, Саша — за другую. Он безумолку тарраторит о том, что они много гуляли, что папа водил его в океанарий и кормил бургерами. Саша смотрит на меня взглядом а ля «Не спрашивай». Хотя я лично не вижу ничего страшного в том, чтобы иногда дать ребенку попробовать то, о чем он буквлаьно слышит из каждой щели. И даже - о, ужас - не вижу ничего страшного в «Пепси», если все это - не на постоянной основе. Но у Юли всегда было строгое табу - на сахар, на сладости, на покупные конфеты, на фастфуд и даже на время, которое Кириллу разрешалось проводить у телевизора. Наташа на этот счет любила пошутить, что пусть потом не удивляется, когда ее сын превратиться в одного из тех мальчиков, которые на перемене, вместо того, чтобы бегать и отдыхать между уроками, будут залипать в телефон друга.

Я свое мнение традиционно держала при себе - как бездетная.

Дверь открывается прежде, чем я успеваю дотянуться до звонка. Мама встречает нас в своем любимом цветастом халате, переднике и явно как раз из кухни. Я слышу запах выпечки в воздухе.

— Проходите, проходите, - ее голос - сама забота. Она смотрит на Сашу с неприкрытой, почти материнской нежностью. Всегда так на него смотрела. Всегда очень его любила - с первого дня, как он однажды пришел к нам в дом, чтобы серьезно попросить у моего отца разрешения сходить со мной на свидание. - Сашенька, как же я рада тебя видеть. Кирилл? Ну ничего себе вырос уже.

Она присаживается перед ним на корточки, с улыбкой, способной растопить ледники. Кирилла она видела, потому что Юля иногда заезжала в гости, если я была здесь или помогала нянчить племянников.

— Ты, наверное, голодный? У меня есть блинчики с мясом, хочешь? И пирог с клубникой в духовке.

Кирюха поднимает на меня взгляд, я в ответ моргаю, типа - ну вот, я же говорила.

Он сразу же охотно кивает, соглашаясь, наверное, съесть вообще все, что ему предложат, если в конце будет обещанный пирог.

Пока Саша с сыном проходят в мою старую комнату, я иду на кухню. Ставлю чайник, достаю чашки. Мне нужно несколько минут, чтобы прийти в себя и переварить этот сюрреалистичный день. Мама заходит следом.

— Какой хороший мальчик, - говорит она, доставая из холодильника тарелку с бутербродами, которые наверняка приготовила как раз к нашему приезду. - И на Сашу так похож. Глаза - один в один.

Я молчу, разливая по чашкам кипяток.

— А Саша… ну как же возмужал, - продолжает она, и я чувствую, к чему она клонит. - Такой серьезный, ответственный. Настоящий мужчина. И видно же, Майя, как на тебя смотрит.

Я возвращаю чашку на стол с таким стуком, что чай выплескивается на блюдца.

— Мам, пожалуйста, не надо.

— Что «не надо»? - Она делает вид, что не говорит ничего такого и вообще не понимает, в чем дело. - Я просто говорю то, что вижу. Такие мужчины, Майя, на дороге не валяются. Это, может, судьба, что вот так у них с Юлькой колотится. Сразу же было понятно, что на чужом несчастье свое эта змеюка не построит.

— Хватит! - Я не выдерживаю. Голос звенит от плохо сдерживаемого раздражения. - Хватит, мам! Это все в прошлом. Мы с Сашей — просто друзья. И мы никогда не склеим то, что давным-давно разбилось. Это невозможно!

— Почему же невозможно? - Ее голос становится обиженным, в нем появляются хорошо знакомые мне нотки «а мне с моего жизненного опыта - виднее». - Если есть любовь…

— Нет никакой любви, - выпаливаю я, и с опозданием понимаю, что мы на кухне уже не одни.

На пороге стоит Саша. Понятия не имею, как долго. Но по его лицу, по тому, как потемнели его глаза, по тому, как застыла на губах так и не появившаяся улыбка, понимаю, что он слышал как минимум последние слова.

В кухне повисает оглушительная, невыносимая тишина.

— Спасибо вам большое, Елена Викторовна, - говорит абсолютно ровным, дружелюбным голосом - абсолютно вразрез с тем, что я вижу в его взгляде. Но это же Григорьев - из всех моих знакомых он, пожалуй, единственный, кто настолько владеет своими чувствами. - Кирилл пошел умываться, но думаю, съест все, что вы перед ним поставите.

— Сашенька, может, поужинаешь с нами? - Мать суетится, пытаясь разрядить обстановку. - Я сейчас быстро на стол накрою…

— Нет, спасибо, мне пора. - Ей - с благодарностью улыбается, а на меня смотрит с усталостью и мольбой.

— Спасибо, что помогла, мам, - моментально понимаю его взгляд, чмокаю мать в щеку и иду к двери, пресекая любые ее попытки усадить его за стол.

В машине мы снова молчим.

Я смотрю в окно и злюсь на себя за резкость и несдержанность. Ему же и так несладко.

— Я заеду к нему завтра вечером, - говорю, когда мы подъезжаем к моему дому. - Побуду с ним, если Юля вдруг… еще не найдется.

— Найдется, блять, - Григорьевская улыбка максимально саркастическая. Пальцы сжимают руль до побелевших костяшек. - Что за хуйня вообще происходит, Май?

Он поворачивается ко мне с немым вопросом на лице. Ругается Саша крайне редко, только когда, как говорится, с чайника срывает крышечку.

— Ее уволили, Саш. Еще на прошлой неделе.

— За что?

Я в двух словах, без подробностей, рассказываю про заказную статью, про то, что стала «гвоздем программы» и как на меня спустили всех собак. И только в конце, стараясь придать голосу максимальную нейтральность, говорю, что за всем этим стояла Юля, и что уволили ее с таком рекомендацией, после которой она может забыть даже о работе в любом приличном месте. Хотя искренне считаю, что она получила по заслугам, выливать на Сашку свой триумф не хочу.

Он какое-то время молча курит. Как будто собирает пазл в своей голове, и теперь, с новыми кусочками, все получается.