Моя голова гудит от информации и сложных, многоуровневых формулировок. Но эта усталость почти приятная, как после изнурительной тренировки. Несмотря на крайне странный и все еще слегка пугающий меня бэкграунд, я чувствую, как заново «расцветает» мой мозг. Чувствую профессиональный азарт, который в последнее время начал атрофироваться под гнетом офисных интриг.

Пока иду к «Медузе» под аккомпанемент стука собственных каблуков, достаю телефон. Нахожу нашу со Славой переписку. Перечитываю наши последние сообщения - и мое сердце сжимается в тугой, болезненный комок. Они… односложные. Суховатые. Носят сугубо информативный характер. Я понимаю, что он там очень занят, потому что привык выкладываться на все сто, и в этом мы с ним полностью похожи. Но мне все равно не хватает тех наших переписок… о книгах, фильмах и обо всем на свете.

Сажусь в салон, включаю музыку. Отсчитываю время вперед, на плюс пять. Господи, у него там уже третий час ночи. Слава, наверное, десятый сон видит. Уставший и вымотанный. Представляю, как он лежит в огромной, холодной гостиничной кровати - со скомканным у талии покрывалом, с заброшенной за голову рукой, дышит ровно и уверенно. Я провела с ним всего одну ночь в одной постели, но уверена, что вот так он спит почти всегда.

Один… или нет?

Трясу головой, отгоняя эту ядовитую мысль. Я не должна так думать. Я должна ему верить. Теперь, когда я точно знаю, где он проводил все те вечера, когда не отвечал на мои сообщения, нет ни единого повода для сомнений. Даже если у Вольской номер через стенку. Даже если она… вдруг решит заглянуть к нему в гости в шелковом халате на голое тело и с бутылкой шампанского.

Господи, Май, перестань, черт подери, себя накручивать!

Я несколько раз порываюсь ему написать. Простое: «Как ты там, мой уставший Дубровский?». Но тогда придется рассказать и про Форварда, и всю эту кашу, в которой мне придется вариться с ним… бог знает сколько времени. А как о таком рассказать по телефону? Как объяснить всю сложность и двусмысленность ситуации в нескольких сообщениях? Вспоминаю свою собственную реакцию на их с Алиной совместную командировку - и становится дурно. Слава в своем праве подумать то же самое. Мне ужасно страшно, что какие бы слова я в итоге не подобрала, он все равно услышит только: «Я буду долго-долго работать с твоим отцом». Взбесится, потребует прекратить.

И… это разрушит все. Потому что, господи… я не готова выбирать между любимым человеком и… работой всей своей жизни.

Убираю телефон в сумку. Разберусь с этим потом. Возможно, когда он найдет время позвонить больше чем на пару минут, чтобы сказать, как его «заебали эти безрукие…».

Когда подъезжаю к своему дому и уже собираюсь спускать «Медузу» на парковку, замечаю в тени деревьев знакомый хищный силуэт черного внедорожника.

Это машина Григорьева. И Сашка стоит рядом - курит, и оранжевый огонек сигареты вспыхивает и гаснет в темноте, как светлячок. Он сначала как будто даже меня не видит - смотрит куда-то в сторону, напряженный так сильно, что я угадываю это просто по тому, как двигается его рука, когда он снова и снова подносит фильтр к губам.

После того нашего откровенного разговора, мы больше не виделись. Звонки и переписки так же сами собой сошли на нет. Кажется, мы сказали друг другу достаточно, чтобы окончательно расставить точки над «i» и поддерживать даже простое дружеское общение вдруг стало невероятно сложно.

Просто так, с бухты барахты, просто чтобы снова поговорить о жизни, Григорьев ни за что бы не появился. По крайней мере точно - не без приглашения. Он всегда был чуть ли не самым деликатным из всех моих знакомых.

— Саш? - зову его по имения. - Ты что здесь делаешь?

Он вздрагивает, оборачивается. В тусклом свете фонаря вижу его уставшее, с темными кругами под глазами лицо.

— Привет, Пчелка. - Сакшка криво усмехается, но улыбка даже близко не касается его глаз. - Жду тебя.

— И… давно ждешь?

— Примерно… - Бросает взгляд на часы, мотает головой. - Не важно. Так и подумал, что ты как обычно, спасаешь мир в своем офисе.

Он делает последнюю, глубокую затяжку и бросает сигарету на асфальт, придавливая ее носком туфли.

— Что-то случилось? - Идиотский вопрос, потому что «случился пиздец» - написано буквально у него поперек лица. Подхожу ближе. - Выглядишь хреново, Григорьев.

— Чувствую себя так же, - он вздыхает, проводит рукой по волосам. — Майя, мне… нужна твоя помощь. Прости, я реально просто больше не знаю…

Он спотыкается на полуслове, а я замечаю движение на заднем сиденье его машины. Там, свернувшись калачиком под пледом, спит Кирилл. Он всегда казался мне достаточно рослым для своих семи лет, но сейчас выглядит крохотным зайцем.

— Юля привезла его вчера вечером, - глухо объясняет Саша, проследив за моим взглядом. - Просто… сунула мне в руки и уехала. Она была вообще не в себе, Пчелка. Кажется, пьяная. Несла какую-то чушь про то, что устала все это вывозить.

Я смотрю на спящего Кирюху, и сердце сжимается от жалости.

— Вчера? - переспрашиваю не просто так. Насколько я помню из его рассказов - в правдивости которых у меня нет ни единой причины сомневаться - Сашка воевал с ней даже за право провести с сыном хотя бы час. И то - под ее строгим надзором. А теперь - оставила на сутки? - И… она как-то это объяснила?

— Она просто исчезла. - Он снова достает сигарету, но не закуривает, а просто вертит ее в пальцах. — Не отвечает на звонки, на сообщения. Дома ее нет. Я не знаю, где она, Майя. И я, блять, не знаю, что делать.

Замечаю в его глазах растерянность. И какую-то отчаянную, мужскую беспомощность, из-за которой хочется его обнять.

— У меня рейс завтра днем, Пчелка. - Он с трудом выдыхает воздух через стиснутые зубы. - Я не могу его отменить. Я пытался найти няню, обзвонил все агентства. Но я, понимаешь… я… не могу оставить сына на несколько дней с совершенно чужим человеком. Кирилл и так напуган, не понимает, что происходит. Я не прошу тебя взять его, Пчелка - я знаю, что ты занята. Но, может, у тебя есть кто-то знакомый? Всего на пару дней. Потом я поменяю график и… как-то все это разгребу.

Сашка замолкает на полувдохе, как будто собирался сказать его много всего, но взял себя в руки. Вижу, как напряжены его плечи и буквально кожей чувствую, что он на грани.

В моей голове проносятся десятки вариантов. Но все они - не то. Сашка прав, я не могу взять Кирилла к себе - я сама пропадаю на работе с утра до ночи, тем более - завтра, когда у меня «свидание» с парочкой министров. Наташа? У нее Катя, свои заботы. И ремонт полным ходом, насколько я знаю.

Как бы я ни старалась найти альтернативу единственному пришедшему на ум варианту, ее просто нет.

Достаю телефон, нахожу номер, который не набирала уже несколько недель.

— Мам? Привет. - Выдерживаю паузу, когда слышу ее встревоженный немного сонный голос. - Прости, что так поздно. У меня к тебе очень большая просьба.

Быстро, сбивчиво, объясняю ситуацию, стараясь вежливо игнорировать ее всплывающие тут же вопросы - про Сашу, про Юлю, про Кирилла. Почти жду упреков, в духе: «Вспомнила о матери, неблагодарная?!» Но она молчит. А потом спокойно и деловито, как будто я попросила полить цветы, говорит:

— Конечно, привозите. Постелю ему в твоей старой комнате. Ужин у нас остался. Дети же не виноваты, что родители…

На этот раз ей все-таки хватает деликатности промолчать.

Если честно, я все равно слегка оглушена ее реакцией. Хотя примерно понимаю, почему так, и какие надежды зажглись в ее сердце. Мать видит в этом не мою помощь другу, а шанс на то, что мы с Сашей - которого она до сих пор обожает и считает самой невосполнимой потерей - снова будем вместе.

— И… что она сказала? - Сашка смотрит с волнением, тоже прекрасно в курсе дела характера своей несостоявшейся тёщи.

— Поехали, - стучу ладонью по двери его машины. - Мои родители о нем позаботятся.

Он выдыхает с таким облегчением, как будто я только что сотворила чудо.