— Я тебя сейчас загрызу, Дубровский, - зыркаю на него через плечо, когда терпение рвется окончательно.
И бодаю его - насколько получается - бедрами.
Слава смеется и… звонко, от души, отвешивает мне шлепок.
Пищу, не готовая к таким играм, но через секунду тепло растекается по ягодице, превращая мое и без того окончательно оторванное желание с ним трахаться - в жизненную необходимость.
Он наваливается сверху, ладони находят мои запястья, фиксируют плотно прижатыми к матрасу.
И я чувствую, как член уверенно растягивает складки, влажные и адски чувствительные после вчерашнего секса. Мягко, но глубоко, одним плавным, уверенным движением. Стону, утыкаясь лицом в подушку, которая пахнет им. Он заполняет меня полностью, и я чувствую, как внутренности сжимаются вокруг него, принимая и обволакивая.
Слава начинает двигаться. Медленно, тягуче, почти лениво. Это не вчерашний яростный, животный секс. Это - другое. Это - наслаждение. Он не просто трахает меня, он - изучает. Каждый толчок - выверенный, глубокий, как будто находит внутри меня какие-то новые, потаенные точки удовольствия. Член заполняет полностью, гладкий, горячий, и от нашего плотного контакта я чувствую буквально каждую вену под бархатной тонкой кожей.
— Охуенная, Би, - шепот и горячее дыхание Славы обжигают мне ухо. - Кайфуешь, ммм?
— Да… - Принимаю еще один толчок с каким-то животным стоном. - Еще… Еще, пожалуйста…
— Мало…? - Усмехается, пока его рука скользит по моей спине, зарывается в волосы, слегка оттягивая их, заставляя меня прогнуться еще сильнее. - Так сжимаешь - просто пиздец…
Он ускоряется, движения становятся более резкими, более глубокими.
Я подхватываю ритм, двигаюсь ему навстречу, мои стоны становятся громче, бесстыднее.
Бедра с силой вбиваются в мои. Влажные, бесконечно пошлые шлепки наших тел смешиваются с шумом дождя за окном.
Я чувствую, как волна подбирается к самому краю. Тело дрожит как под напряжением. Мышцы внутри начинают судорожно сжиматься.
— Кончай для меня, Би, - приказывает, опуская мою голову до упора вниз, так, что мне приходится выгнуть спину почти под прямым углом. Член влетает уже на запредельной скорости. Накачивает похотью. - Давай, покажи мне…
И я, как будто ждала именно этих слов, кончаю.
С криком, который тонет в подушке. Накрывает волной такого острого, всепоглощающего удовольствия, что я на несколько секунд теряю связь с реальностью и просто лихорадочно вибрирую, пока Слава продолжает двигаться внутри, подхватывая волны моего оргазма, усиливая их, доводя меня до того, что уже мой рот начинает выкрикивать что-то грязное, животное: «Блядь… да да…, да, Дубровский…!»
Он загоняет член до самого основания, пробивает только что налетевший оргазм с новой силой, сладкими спазмами куда-то в живот, а потом - частыми волнами по телу.
Движения члена становятся тяжелыми, короткими, беспорядочными.
Слава выходит из меня в последний момент, и я чувствую, как его горячее, густое семя ложится на бедра, на поясницу.
Он падает рядом, тяжело дыша, и притягивает меня к себе. Я лежу, уткнувшись носом в его грудь, слушая, как бешено колотится сердце.
— А ты, оказывается, и так умеешь, - наконец, нарушаю тишину. Голос у меня снова сонный, тягучий, как мед.
— Как «так»? - Дубровский целует меня в макушку. Нежно поглаживает по боку, так осторожно, как будто не он минуту назад чуть не вытрахал из меня душу.
— Почти…. - усмехаюсь и ерзаю животом по кровати, - … романтично.
Он смеется. Низко, хрипло. Шершавая ладонь находит мою задницу и еще разок ощутимо ей отвешивает. Я снова взвизгиваю, но мне до чертиков нравится этот собственнический жест.
— Не привыкай, Би, - посмеивается, встает и забрасывает меня на плечо. Тащит в душ, пока я болтаюсь вниз головой и пялюсь на его мускулистую задницу. - Это было в виде исключения. Отсосешь мне, а? Пиздец надо.
— Дубровский! - вспыхиваю, но тут же прыскаю от смеха - смущеннного и счастливого.
— Клянусь, Би, без минета - сдохну!
Мы проводим вместе еще один день, и этот день не похож ни на один другой в моей жизни. Он - как отдельная, маленькая вселенная, существующая по своим собственным законам, где нет места для работы, для проблем и прошлого. Есть только мы и пьянящее, почти нереальное «сейчас».
Сначала Слава везет меня на маленькую, почти игрушечную сыроварню, спрятанную в каком-то тупике дороги, как будто ее нарочно стерли с карты ластиком. Здесь пахнет молоком, травами и дымом. Хозяин, бородатый, похожий на гнома пожилой мужчина, встречает Славу, как родного, хлопает по плечу и тут же выставляет на деревянный стол целую батарею тарелок с сырами. Мы пробуем все: нежную, сливочную страчателлу, которая тает на языке, соленую, упругую качоту, пикантный панир. Я смеюсь, когда Слава, морщась, пробует самый острый сыр и тут же запивает его молоком, как ребенок. Он смотрит на меня, на мои измазанные в сыре пальцы, и в его глазах столько тепла, столько неприкрытого, почти мальчишеского обожания, что у меня перехватывает дыхание. Он покупает мне два огромных куска и маленькое ведерко со страчателлой, абсолютно не обращая внимания на мои протесты. Серебряный взгляд непрозрачно намекает, что если я еще хотя бы раз в его присутствии попытаюсь что-то оплатить сама - сидеть я потом точно не смогу.
Хотя мне нравится, что следы от его ладоней на моих ягодицах приятно горят на коже и ощущаются через одежду сладким трением. Я надеюсь, что они останутся со мной надолго. Гораздо, гораздо дольше, чем закончится сегодняшний день и мы вернемся домой.
Потом мы возвращаемся домой, и Слава разжигает гриль на террасе. Я сижу в плетеном кресле, укутавшись в его огромный, пахнущий им свитер, и смотрю, как Дубровский готовит. Он двигается уверенно, красиво, сильные руки ловко переворачивают стейки, нарезают овощи. Он рассказывает о своей учебе в Швейцарии, о том, как скучал по дому, по нормальной, человеческой еде, о своих сумасшедших студенческих приключениях. Я слушаю, и мне кажется, что я знаю его всю жизнь.
— По твоим рассказам и не скажешь, что ты такой… - Я делаю паузу, не в состоянии подобрать правильное слово, и просто жду, пока Слава ставит передо мной тарелку с дымящимся, ароматным мясом.
— Какой? - Он садится напротив, подперев подбородок рукой, и смотрит на меня с любопытством.
— Раскрепощенный, - выпаливаю, и тут же краснею, потому что доказательство его «раскрепощенности» буквально побаливает у меня между ног.
Слава смеется. Низко, хрипло, так, что у меня мурашки россыпью по рукам и плечам.
— А ты думаешь, я шутил про проклятие? - Качает головой, как будто огорчен от всей души. Но потом улыбается и уже игриво подмигивает: - Я тебя уже сейчас хочу, Би. Жду, пока поешь.
— Чувствуется богатый опыт, - пытаюсь перевести разговор в шутку, но голос становится предательски тихим. Я совсем не против, чтобы он взял меня еще разок прямо сейчас. Даже если мясо безнадежно остынет.
— Богатый опыт? - Запрокидывает голову и хохочет - громко, от души. - Би, тут такое дело… Как там шутят на эту тему? До двадцати лет меня ласкал только ветер.
Я так и застываю с ножом и вилкой в руках.
Поднимаю взгляд, ожидая, конечно же, комментарий про то, что это шутка. Как такое может быть не_шуткой?
— Ты шутишь, да?
— Почему тебя это удивляет? - Снова посмеивается.
Ни намека на смущение. Хотя я почти уверена, что девяносто девять процентов моих знакомых мужчин (или вообще все) не стали бы о таком распространятся. Скорее уж приврали бы про активные любовные похождения начиная лет с шестнадцати.
— Ну… просто… - У меня язык не поворачивается произнести вслух, что он буквально лучший любовник в моей жизни. И что все это как-то не стыкуется с его признанием.
Но Дубровский, кажется, и так понимает причину моей оторопи, потому что качает головой, меняет наши тарелки, отдавая мне свой уже порезанный на удобные ломтики стейк, и говорит:
