А еще я начинаю понимаю прелесть и вкус айс-латте, который пью литрами, радуясь тому, что из кабинета потихоньку выветривается запах одеколона Костина и его мерзкое, липкое присутствие.

Аудит, который Костин затеял в моих бумагах, наконец закончился. Его служебная записка - простыня на десяти страницах - приземлилась на стол Резника, как увесистый томик английского классика. Я ждала подвоха, какого-то сокрушительного удара, но вместо этого получила мелочные придирки: неправильно оформленные подписи, пара просроченных сроков по отчетам, несколько нестыковок в датах. Ничего, что могло бы стать поводом для серьезного нагоняя. Резник, конечно, попытался раздуть из этого драму - его глаза блестели злобным торжеством, когда а очередной «летучке» он вручил ее с шипящим: «Исправить, Франковская, немедленно». Но я обратила внимания, как поджались его губы, когда он понял, что ничего серьезного не нарыл. Это была маленькая, но все равно победа. Я сидела в своем кабинете, пила ледяной лимонад и, подписывая исправленные документы, представляла, как Резник давится своим кофе и бессильной злобе.

После того вечера на смотровой площадке, изменилось что-то еще. Он тогда подвез меня домой - конечно, снова немного погоняв и, пользуясь моей беспомощностью, снова полапав прямо на высоких скоростях, но когда подвез до дома - даже не попытался поцеловать. Просто серьезно сказал, что хоть мои СМСки он читает как поэму, пора нам поднимать нашу «дружбу» на следующий уровень и переходить к звонкам. Мы стали ближе — не то чтобы я могла это четко объяснить, но что-то в наших разговорах стало проще, теплее. Я больше не вздрагиваю, набирая его номер, не прокручиваю в голове тысячу сценариев, прежде чем написать. Мы созваниваемся не каждый день, но довольно часто. В основном, это короткие разговоры, иногда глупые, иногда глубокие, о музыке, о его байке, о том, как он однажды пытался приготовить пасту и чуть не спалил кухню. Его смех - низкий, чуть хриплый - стал для меня чем-то вроде якоря, удерживающего в моменте, когда все остальное начинает расшатываться.

Но пару дней назад я написала ему уже довольно поздно, около полуночи, после очередного долгого дня в офисе. Просто шутка, мем про людей, который присылают голосовые без предупреждения, намекая на то, что в последнее время он в основном так и делает. И… Слава не ответил. Утром прислал лаконичное «Ха! Прости, Би, замотался» - и все. Никаких объяснений, никаких намеков. Не то чтобы я ждала от него полного поминутного отчета - у нас нет обязательств друг перед другом, только эта странная, теплая дружба, балансирующая на грани чего-то большего. Но мой разум, как всегда, рисует худшее: другая девушка, случайная ночь, возможно даже, ничего серьезного. Он молодой, свободный, чертовски привлекательный. Почему бы и нет? Я представляю его с кем-то - не Алиной, нет, этого мой бедный маленький исцарапанный ревностью мозг попросту не вынесет, — а с какой-нибудь беззаботной красоткой, которая не боится поддаться его обаянию.

Я убеждаю себя, что это - нормально, стараясь гасить непозволительное собственничество. Это его жизнь - было бы странно, если бы молодой красивый, горячий и не обретенный никакими обязательствами мужчина, вел затворнический образ жизни. В нашем дружеском тандеме это - исключительно моя прерогатива.

Но спрятаться от ревности все равно не получается, и я ненавижу себя за это.

Я отбрасываю эти мысли, как надоедливую муху, пытаюсь сосредоточиться на еще одной «проблеме». На моем столе — очередной подарок от Павла Форварда. Огромный букет белых пионов, перевязанный шелковой лентой, и коробка эксклюзивных конфет от Ladurée, привезенных из Парижа, где он был в командировке. Записка, написанная его аккуратным почерком: «Майя, это просто немного французской расслабленности, ничего личного. П.Ф.» Я закатываю глаза, чувствуя, как раздражение смешивается с легким чувством вины. Он думал обо мне даже в Париже, и это должно льстить, но вместо этого ощущается удавкой, мягкой, но настойчивой.

Я долго перебираю варианты в голове, прежде чем ответить: «Павел Дмитриевич, это лишнее. Я ценю внимание, но мое отношение не изменится». Ответ приходит через полчаса: «Майя, это просто жест от мужчины, который восхищается красивой женщиной. Не драматизируй». Его слова звучат легко, но я чувствую в них давление, скрытое за непринужденной галантностью. И, конечно же, обращаю внимание на изящный переход на «ты».

Кладу телефон экраном вниз, возвращаюсь к работе, но как только начинаю вникать в суть, телефон снова оживает.

Сперва я даже не понимаю, что происходит. Сначала «падает» одно уведомление, потом второе, третье - шквал сообщений в мессенджерах, как град, бьющий по крыше. Хмурюсь, открывая первый попавшийся чат. Наташа. «Май, ты это видела?!» Ссылка. Кликаю, и экран заливает заголовок, от которого у меня холодеет спина: «NEXOR Motors: “Зеленое” будущее на костях ветеранов».

Сердце дергается от «предвкушения» очередной катастрофы.

Я прокручиваю статью, и каждое слово - как удар молотком.

Это не просто заметка. Это журналистское расследование, опубликованное на портале, который славится тем, что рвет корпорации в клочья. В центре — история Виктора Семеновича Петрова, слесаря-инструментальщика, проработавшего в Elyon Motors 25 лет. Его фотография - усталый мужчина с сединой, стоящий на фоне рабочего цеха, - бьет прямо в сердце. Он рассказывает, как его, предпенсионера, уволили одним днем после слияния с NEXOR. «Оптимизация, - сказали ему. Без объяснений, без благодарности за четверть века работы!» - слова подобраны ровно так, чтобы превратиться в правильный, нужный для широкой огласки триггер.

Но и это еще не все. Журналист, явно с чьей-то подачи, добавляет яда: «По словам Петрова, он пытался обратиться к новому HR-директору, Майе Франковской, но его обращение было проигнорировано. Видимо, в блестящем будущем NEXOR нет места для «старой гвардии», даже если это блестящее будущее построено на ее костях…».

Я замираю, чувствуя, как кровь отливает от лица.

Пальцы дрожат, пока я прокручиваю статью дальше.

Петров? Пытаюсь выковырять из своей головы кого-то с такой же фамилией, но это нонсенс - в стране десятки тысяч людей с такой фамилией. И я бы точно запомнила, если бы кто-то обращался ко мне напрямую.

Но почему-то именно мое имя - в центре этого кошмара. Открываю соцсети - и там уже тоже буря. Хэштег #NEXOR_Против_Людей взлетает в топы. Твиты, посты, репосты - множатся, как вирус. Профсоюзы, телеграм-каналы, даже какие-то левый паблики подхватывают историю, пережевывая ее с наслаждением. «NEXOR Motors топчет рабочих ради «зеленого» имиджа!», «Где справедливость?!», «Позор Франковской!»

Я откидываюсь на спинку кресла, цепляюсь в подлокотники, чтобы не растечься кипящей лужей и пытаюсь вдохнуть. Воздух в кабинете моментально становится густым, как сироп.

Это, блин, не просто статья.

Это атака.

Очень прицельная. Очень грамотная и спланированная.

Кто-то точно знал, как ударить - не только по компании, но и по мне. Представляю, как Резник уже потирает руки, готовясь спустить на меня всех собак. Но в то, что это его рук дело… как-то с трудом вериться. Он объявил личную вендетту мне, и все его действия влияли в основном только на меня. Но вот это - удар по всем, причем довольно ощутимый.

Господи.

Телефон снова вибрирует, как оса в банке. На меня обрушивается новая порция завирусившихся уже ссылок, отдельных цитат из статьи. Часть из них уже настолько вырваны из контекста и перекручены, что я невольно вспоминаю тот наш разговор с Дубровским, когда он рассказывал про свою аварию. «Правда никому не нужна, главное - заголовки» - эхом в памяти его слова. Актуальные до сих пор, сейчас - так особенно.

Амина входит без стука - с шоком на лице и чашкой кофе.

— Майя, тебе срочно в переговорную, - говорит, дав сделать мне пару спасительных глотков. Их горечь отрезвляет и немного проясняет в голове. - Резник собирает антикризисный штаб.