— Ты невыносим, - закатываю глаза, давая ему прочертить дорожку поцелуев по моей скуле. В моей голове тут же появляются картинки того, что мы обязательно будем делать в этой библиотеке, и пальцы на ногах приятно нетерпеливо поджимаются. – Дубровский, я хочу идти покупать этот чертов ковер прямо сейчас.
— У нас план, - он все-таки держится в границах разума. Хотя его тело, упираясь и твердея прямо мне в живот, явно тоже не против прижать меня к любой плоской поверхности. – В моей остается спальня, кухня и гардеробная. Надо поменять кровать, как думаешь?
Он все-таки меня целует - глубоко, жадно, сбивая дыхание. Его поцелуи всегда обещают что-то горячее, запретное и на грани фола. Я тут же охотно ему отвечаю, забывая про инженера, коробки и весь остальной мир.
— А еще, - бормочет он, отрываясь от моих губ, чтобы поцеловать в шею, раз теперь у нас много места, сделаем мастерскую.
— Мастерскую? - Я мгновенно трезвею. - Какую еще мастерскую?
— Ну, небольшую, - он невинно хлопает ресницами. - Просто стол, пара станков, тиски…
—Дубровский, я требую вынести этот вопрос на семейное голосование. – Отшатываюсь в поддельном ужасе, пока Слава заливается смехом.
— Это не справедливо – у меня нет никаких шансов против тебя и твоего упрямства, Би! И чем тебе не нравится идея? Поставим фрезерный станок между книжными полками. Будешь читать мне вслух, пока я…
— Боюсь представить, что же такое мне придётся тебе читать, чтобы перекричать этот шум.
Он снова притягивает меня к себе, и мы хохочем, как два идиота, стоя посреди этого хаоса.
Мы — дома.
В этот момент раздается мелодичный дзынь лифта.
— Игорь, - Слава бросает взгляд на часы и крайне нехотя выпускает меня из объятий. Но ту же забрасывает руку мне на плечо. - Веди себя прилично, Би, и не ешь меня глазами. Нам нужны серьезные, взрослые решения, в конце концов.
— Я — сама серьезность, - соглашаюсь елейным тоном и в отместку уверенно и ощутимо щипаю его за бок.
Двери бесшумно разъезжаются.
Но на пороге стоит не Игорь.
На пороге стоит моя мать.
Она смотрит на нас. На меня — растрепанную, босую, в его футболке, коротких шортах и стянутых до самых щиколоток теплых толстых гольфах. На него — полуголого, с заметной щетиной и змеящимися по груди и рукам татуировками. На его руку, которая по-хозяйски лежит у меня на плече. На наш бардак в коридоре.
Секунда. Две. Три. Время растягивается в бесконечность молчания. Мы стоим, застыв, как фигуры в музее восковых фигур. Сцена под названием: «Приплыли».
Я вижу, как ее взгляд - острый, как скальпель - препарирует нас со славой без намека на хотя бы попытку понимания. Выражения ее лица трансформируется с космической скоростью - из удивленного становится бледно-серым, а потом - каменно-ледяным.
В конце концов, становится брезгливым, и мне инстинктивно хочется сделать шаг вперед, чтобы прикрыть собой Славу. Не делаю это только потому, что он тоже все видит и абсолютно понимает, и длинные пальцы на моем плече на секунду выразительно сжимаются – ему явно не нужно, чтобы за него, почти двухметрового, вступалась пигалица.
— Майя? Доброе… утро. – Голос моей матери похож на треск льда.
Я тяжело вздыхаю. Шумно, так, чтобы она точно услышала. Весь мой счастливый, ленивый воскресный мир рушится. Легко не будет. Я знала это, пятой точкой чувствовала, поэтому и не спешила их знакомить. Не потому, что хотела выбрать какой-то идеальный момент или заслужить ее одобрение – плевать вообще. Просто до последнего берегла Дубровского от знакомства с полной предубеждения женщиной.
— Мама. Привет. – Прижимаюсь к Славиному боку, нарочно. Потому что ей явно хочется, чтобы я превратилась в испуганную девочку и попыталась оправдываться. – Ты что тут делаешь? Почему без предупреждения?
Она уже приезжала – дважды. На новоселье, всей семьей. И через пару дней – по своей инициативе, потому что ей показалось, что в моей новой квартире слишком не хватает уюта и притащила – кто ее просил? – идиотские коврики в ванну. Я поблагодарила, но принципиально даже в руки не взяла, вместо этого предложив кому-то их передарить, потому что иначе они окажутся на мусорке.
— Я что – не могу приехать к дочери просто так? – Она смотрит на Славу как палач – на приговоренного, и изредка – на меня, со снисхождением и раздражением одновременно.
Почти уверена, что в ее картине мира, этого должно быть достаточно, чтобы мы отлипли друг от друга, и тот «маленький факт», что мне глубоко наплевать на ее «хотелки», мою мать злит не меньше, чем то, что я жмусь к подмышке татуированного, прессингованного полуголого парня.
— Мама, это Слава. – Игнорирую ее недовольство, твердо решив, что не дам ей навязать свои правила. - Слава, это моя мама, Раиса Петровна.
Дубровский, хоть его лица я в эту минуту не вижу, дружелюбно здоровается. Предлагает зайти на чай.
Я чуть сильнее сжимаю в пальцах его футболку на боку, прекрасно зная, что абсолютно не важно, что он скажет – даже если бы просто послал ее подальше – моя мать все равно будет смотреть на него вот так как уже смотрит. Словно он неприятное насекомое на ее идеально белой, отглаженной и только что выстеленной скатерти.
Его предложение она, ожидаемо, демонстративно оставляет без внимания.
Зато гору коробок между нашими квартирами изучает с дотошностью препарирующего лягушку начинающего хирурга.
— Майя, - цедит сквозь зубы, - я жду тебя в твоей квартире.
Она разворачивается и идет к моей двери.
Пару секунд смотрю ей вслед, чувствуя, как внутри закипает холодная, тихая ярость. И только потом перевожу взгляд на Славу – он выглядит как обычно, только немного озадачено трет подбородок.
— Слав, прости, что… - пытаюсь найти правильные слова, чтобы хоть как-нибудь сгладить ее хамское поведение.
— Би, да ладно тебе, - он дергает плечами, беззаботно улыбаясь и пихает руки в карманы брюк. – Я в курсе, что выгляжу как парень, которого родители охотнее сдадут в полиции, чем пустят в дом.
— Мне вообще плевать, что она думает.
— Вот поэтому, - Дубровский подвигается ближе и слегка ссутуливается, чтобы прижаться лбом к моему лбу, - не парься. И не ругайся из-за меня, ладно?
Я собираюсь сказать ему, что моя настройка «ругаться всегда» в мою мать вшита по-умолчанию, но вместо этого просто киваю и иду вслед за ней.
Она за порогом, разглядывает небольшой хаос в центре моей студии, который я собиралась убрать уже после визита Игоря. Для ее помешанного на чистоте и порядке мозга все это выглядит как сошествие всадников Апокалипсиса. Для нее это просто подарок – идеальная сцена для драмы под названием «Страшно неблагодарная дочь».
Я становлюсь в метре от нее, скрещиваю руки на груди и запускаю мысленный таймер – даю ей десять минуть, после которых – не важно, на какой ноте мы остановимся – она уйдет. Я не собираюсь тратить свои единственные выходные на ее истерику и неоправданные ожидания.
Дверь за мой спиной едва успевает закрыться, как мать тут же резко поворачивается на пятках и заряжает в меня громкое, как сирена:
— Ты с ума сошла?! - Ее крик бьет по ушам, рикошетом отскакивая от голых стен. - Ты в своем уме?!
Я морщусь, уже раздумывая, не стоит ли сократить время на таймере до пяти минут. Вряд ли ей нужно больше, чтобы облить меня и Славу помоями с ног до головы. С этой задачей моя мать справится секунд за тридцать.
— Кто это?! Что это за… за… - Она не может подобрать слов, задыхается от возмущения. – Он уголовник?! Он же весь… господи, в наколках!
— Это татуировки, - пытаюсь говорить спокойно, не поддаваясь на ее провокации. Объяснять разницу между тем и другим – задача неблагодарная, но я делаю это не для нее, а для нас. Ставлю галочку напротив пункта «ну, я хотя бы попыталась».
— Что?! Боже, Майя, он наркоман?! – Она, конечно, не слышит. Даже не пытается услышать. Начинает метаться по комнате и стук ее каблуков неприятно колотит по барабанным перепонкам. – Майя, я поверить не могу, что ты связалась с этим… отбросом!
