Вот только сейчас, по моим ощущениям, обороняться нам было не от кого.

Шакал больше не выл где-то вдали. А вот сверчки уже возобновили свои беззаботные трели.

Мы с Мухой двигались молча. Аккуратно перебирались от укрытия к укрытию, постоянно прикрывая друг друга. Таким образом мы преодолели где-то пятьдесят метров и наконец добрались до тел душманов.

Их было трое. Все они лежали за большой кучей битых кирпичей, что находилась в некотором отдалении от дувала, за пределами двора мельницы.

— Они что? Друг друга постреляли? — спросил Муха тихо.

— Как видишь, — я присел у одного тела. Проверил пульс.

Это был мужчина лет сорока. В его груди чернела огнестрельная рана. Душманы перевязали его, но, по всей видимости, дух схлопотал коллапс лёгкого и просто захлебнулся собственной кровью.

Следующим оказался боевик с перерезанным горлом. Он лежал несколько ближе к куче кирпича. Просто валялся на спине, словно брошенная кукла. Словно солдатик, которого оставила на полу небрежная рука ребёнка. Его лицо замерло в спокойном выражении. На горле я заметил глубокий разрез. Его убили ножом.

— Этот тоже готовый, — сказал я, пересаживаясь на второе колено.

Муха ответил не сразу. Он прислушался к спокойному ветру, гулявшему по холму. Ветер этот, ещё недавно казавшийся неприятно тёплым, посвежел. Приятно обдувал лицо и шею.

— Там ещё один, — позвал я Муху.

Мы аккуратно и тихо обыскали трупы. Не найдя ничего особенного, прошли ещё несколько метров к другому телу, которое я заметил. Оно лежало немного ниже по холму, на низком, но густом ковре из трав, которым порос склон.

Душман оказался худоватым, но высоким. Я сразу обратил внимание на лицо — тёмное, костлявое, оно было обращено к небу. Труп лежал на спине. Лицо врага застыло в странной гримасе — некой смеси удивления и бессильной злобы. Его рот остался открытым и искривлённым. Единственный глаз смотрел в небо.

— Одноглазый, — опустился рядом с ним Муха.

— Кандагари, — сказал я. — Про него упомянул Джамиль в своей чайхане. С ним же говорили духи, когда мы сидели в сарае.

— Спекся, голубчик… — ехидно прыснул Муха. — Он, видать, их вёл.

Муха задумался. Ещё раз осмотрел тело.

— Интересное кино получается, — сказал он. — А чего это они стали друг друга стрелять? Чего не поделили?

— Возможно, у него были разногласия с командиром, — сказал я, осматривая три отчётливых раны на торсе духа.

Они перечертили его тело от паха до левого плеча.

— Душмаешь, есть ещё кто-то? — насторожился Муха. — Думаешь, не он с нами разговаривал?

Внезапно ещё ниже по холму, у небольшого, скрюченного дерева старой абрикосы, мы услышали хруст сухой травы.

— Ну его же кто-то убил, — сказал я задумчиво. — Пойдём. Только аккуратно и тихо.

Мы вскинули автоматы, торопливо, заходя с обеих сторон от дерева, принялись приближаться к месту, откуда исходил странный звук.

Когда я первым заглянул за дерево, то увидел его. Крупный, крепкий душман стоял на ослабевших ногах и опирался о дерево плечом. В руке он держал низко опущенный пистолет. Второй — зажимал рану внизу живота.

— Стой! — крикнул я, вскидывая автомат.

За спиной душмана появился Муха. Он, не сводя мушки с врага, медленно обошёл его полукругом и застыл слева от духа.

Душман еле держался на ногах. Тяжело, хрипло дышал. Я заметил, как левая штанина его шаровар до колена пропиталась кровью. Прилипла к бедру.

Дух на нас почти никак не отреагировал. Он только поднял полноватое лицо. Когда его осветила луна, я узнал этого человека.

Муха крикнул духу что-то на дари, но тот даже не дрогнул. Он просто уставился на меня своими блестящими в лунном свете глазами.

— Харим, — не удивился я.

— Ты знаешь эту падлюку? — прохладно спросил Муха.

— Встречался с ним у мечети, когда ходил к Мулле. Он представился сыном одного из старейшин. А ещё — мирным хлеборобом.

Муха сплюнул.

— Хлебороб, мля. По нему сразу видать, какой он хлебороб.

Внезапно Харим что-то проговорил. Голос его хоть был хриплым и слабым, но в тоне всё ещё чувствовалась твёрдость. Отстранённая, отчаянная твёрдость человека, который уже смирился с судьбой.

Муха нахмурился.

— Он говорит, что узнал тебя. Говорит, что так и думал, что ты будешь среди тех шурави.

Я не ответил Мухе. Жестом приказал Хариму бросить оружие. Тот посмотрел на свой окровавленный ТТ. Хмыкнул. Потом произнёс несколько слов на дари.

— Упрямый сукин потрах, — прошипел Муха. — Хочешь, значит, чтобы мы силой тебя разоружили. Ну ничего… Это можно…

Потом Муха сказал ему ещё что-то. Душман рассмеялся.

— Ты гляди, у нас тут смельчак, — хрипло проговорил Муха. — Смерти не боится. Ещё и угрожает, что если мы его застрелим, то у нас будут проблемы с ихними старейшинами.

— Это уже неважно, — покачал я головой. — Переведи ему мои слова, командир.

Муха вздохнул. Несколько мгновений потоптался на месте, сжимая рукоятку и цевьё автомата.

— Давай. Передам, — кратко ответил он.

Тогда заговорил я.

— Ты проиграл, Харим. И знаешь, что? Думаю, прикончить тебя прямо сейчас будет справедливо. Ты помогал Муаллим-и-Дину отправлять афганских детей на смерть. Хотел устроить взрыв на площади и погубить своих же собратьев. Мне плевать, что там скажут потом старейшины. По крайней мере, эти места станут спокойнее без такого ублюдка, как ты.

Муха перевёл. Он проговаривал последовательно за мной каждое слово. Каждое предложение.

И с каждым предложением Харим менялся в лице. Он всё сильнее и сильнее хмурился. Глаза его делались злее с каждым моим словом, что доносил до него Муха.

Когда старлей закончил, душман оскалился. Посмотрел на меня исподлобья, а потом что-то прошипел.

— Он говорит… — в некотором замешательстве пробормотал Муха, — что он не желал смерти своему народу.

— Передай ему, — равнодушно продолжил я, — что это уже не важно. Важно, что он сделал. И чего больше сделать не сможет.

Муха передал.

Харим, выслушав его, вдруг кратко застонал, согнулся от боли. Потом медленно сполз по бугристой коре старого дерева к его корням. С трудом уселся на землю. Но пистолета из рук не выпустил.

Мы с Мухой наблюдали за этим, как каменные, недвижимые статуи, окружившие Харима.

И тогда Харим заговорил. Он говорил медленно, с трудом, но и с достоинством. Голос его постоянно срывался в хрип и кашель. Иногда — в едва сдерживаемый стон боли.

В этот момент мне сложно было сказать — рана ли мешает ему говорить, или же тяжесть тех слов, которые немолодой уже душман решил нам сказать.

Муха смотрел на раненого Харима с каменным лицом. На нём не дрогнула ни одна мышца, когда дух закончил свой очень краткий, но несомненно важный рассказ.

— Что он говорит? — спросил я.

— Он говорит, — начал Муха безэмоционально, — что он не желал всего того, что творил здесь проповедник. Но поступить иначе не мог.

Харим, тем временем, снова скорчился от боли. Сильнее прижал окровавленную руку к раненому животу.

— Брешет, — заключил Муха. — Все они брешут, когда поджимать начинает.

— Можно это проверить, — сказал я.

Муха вопросительно заглянул мне в глаза.

— Это как же?

— Скажи ему вот что, командир: если он хочет, чтобы проповедник больше не творил своих дурных дел, пусть расскажет нам всё, что знает о нем. И пообещай ему, что в таком случае мы найдём и уничтожим Муаллим-и-Дина.

Муха поджал губы. Потом едва заметно кивнул. И стал переводить.

Когда он закончил, Харим не ответил сразу. Он просто молчал, уставившись в одну точку.

— Эй! Ну как там! — крикнул вдруг Волков, показавшийся у мельницы.

Муха чертыхнулся. Он зло обошёл дерево и закричал замкомвзводу в ответ:

— Ты че вытворяешь⁈

— Вас долго нету! Ни весточки, ни звука! Вот и решил спросить!

— Балда! А вдруг нас тут втихую порезали, а? Ты б тогда был третьим на очереди под снайперскую пулю! Ану, быстро в укрытие! И без команды не высовываться!