— … Ну или убить Кандагари первым. Переводите, товарищ старший лейтенант.

Когда Муха перевёл, улыбку как ветром сдуло с лица душмана. Он выдохнул и облизал обветренные губы. Потом наконец ответил.

— Он просит время подумать, — сказал Муха.

— Скажите, у него есть пять минут. После — мы уходим из кишлака и забираем его с собой.

Пока дух думал, минуты тянулись как часы.

Волков, осведомившись у Бледнова, всё ли у них хорошо, вышел на улицу, чтобы осмотреться по приказу Мухи. Затаился где-то во дворе, наблюдая за подступами.

Всё же нельзя было надеяться на авось. Душманы, которые уже наверняка обеспокоились тем, что их человек так долго не возвращается, стали его искать. И не исключено, что они могли найти своего поедльника раньше, чем мы на то надеялись.

Пусть мельница с самого начала казалась мне ненадежным укрытием, другого у нас всё равно не было. Пришлось рисковать. А риску быть найденными добавляло и то, что Анахита призналась нам — один или два раза она встречалась здесь с душманами, чтобы передать им информацию.

— Если бы мне не пришлось с ними видеться, — сказала она в тот раз, — мы бы с дедушкой никогда в жизни не пошли бы в такое гиблое и страшное место.

Уже тогда для меня всё стало очевидно — если в дом к Анахите они пойдут в первую очередь, то сюда, на мельницу, повезёт если в третью. А может и раньше.

— Селихов, — из раздумий меня вырвал Муха.

Я отвернулся от маленького окошка, из которого можно было рассмотреть обратную сторону холма, и степь, что растянулась за ним.

Сейчас, во всё усиливавшихся сумерках, эта степь казалась враждебной и безжизненной. Казалась местом, где под каждым камнем, за каждой сопкой может подстерегать опасность.

— Слушаю, командир, что такое?

Муха, постоянно посматривая на душмана, что сидел всё на том же месте, выглядел обеспокоенным. А ещё сердитым.

— Ты что, правда хочешь отпустить его, если он расколется?

Я вздохнул.

— Стану ли я заключать договор с человеком, собиравшимся взорвать собственных же соседей, а вместе с ними и наших бойцов? Вопрос, думаю, риторический.

— Так значит, нет?

— Нет.

Муха, кажется, немного успокоился. Мне даже показалось, что он украдкой облегчённо выдохнул.

— Тогда зачем весь этот маскарад? — спросил он.

— Чем раньше получим информацию, — сказал я, — тем быстрее сможем её проверить. И тем скорее начнём действовать. Хотя бы через наших информаторов в других поселениях.

Муха задумался.

— Здраво… — покивал Муха. — Да и… Дорога домой долгая. И возможно, будет опасной. Чёрт его знает… Вдруг не донесём языка?

— Нас уже ищут, — согласился я. — Можем и не донести. Но какие-то ниточки он нам даст.

Муха вздохнул. Посмотрел на часы.

— Время вышло. Пойдём, пнём нашего «интернационального друга», чтоб скорее думал.

— Пойдём, командир, — ответил Мухе я.

Они сидели в тесноте подвала одного из заброшенных домов близ базара. В густой темноте, пахнущей влажной землёй и остывшим потом, было темно. Свет от единственной чадившей коптилки отбрасывал на стены прыгающие, неспокойные тени.

Когда Кандагари пришёл сюда и рассказал о своих подозрениях Хариму, тот ответил не сразу. Только и сделал что буркнул «Ясно».

Пару минут они молчали. Харим думал. Одноглазый Кандагари — ждал.

Кандагари не выдержал первым. Резко, почти срываясь, он швырнул на землю смятую пачку сигарет.

— Псалай пропал! Из-за этой твоей игры с мальчишкой! Пока мы пялились на ту квартиру, как ослы на виноградник, они схватили нашего человека!

Харим не шевельнулся. Он так и сидел, прислонившись спиной к прохладной глиняной стене. Смотрел на Кандагари поверх притушенного окурка. Молчал. Его спокойствие обжигало Кандагари сильнее любого строгого приказа. Сильнее смертного приговора.

— У меня почти не осталось людей! — голос Кандагари сорвался на хриплый шепот, полный ядовитой ненависти. — Мы больше не можем действовать как раньше! Нам пришлось затаиться! А ты? Тратишь время на слежку, которая не дала никаких результатов! Выступаешь против того, чтобы Псалай пошёл к Анахите не один! И к чему это привело?

— Если ты пришёл поспорить со мной, Кандагари, — сказал Харим, — то я не буду удовлетворять этой твоей глупой потребности.

Кандагари зло засопел. Скрестил руки на груди и тоже откинулся на прохладную стену спиной. А ещё — ничего не сказал.

Харим медленно выдохнул струйку дыма. Поглядел прямо на него. Словно взвешивал.

— Ты считаешь, вломиться в дом Анахиты было бы вернее? — голос его был тихим, почти плоским, но каждое слово врезалось в сознание, как удары пехотной лопатки. — И чего бы ты достиг? Вернул бы одного пропавшего человека, но вполне возможно, потерял бы больше мёртвыми. А ещё — взбаламутил бы весь кишлак. Привлёк бы к нам всеобщее внимание. А ты знаешь, какие сейчас, после пожара, в общине царят настроения. Открытые и враждебные дела равняются полному провалу.

— Ты рано или поздно уйдёшь из Айваджа! Вы там, в горах, мудрецы! — Кандагари вскипел снова, уже не в силах сдержать унизительную дрожь в руках. — А мы здесь, в грязи, кровью платим за ваши «великоумные» замыслы!

Харим вдруг поднялся. Неспешно. Его тень накрыла тень Кандагари, поглотила её. Темнота в подвале сгустилась.

— Твоя кровь — это и моя кровь, — произнёс он уже без всякого выражения. — И запретив тебе идти в бой прямо в кишлаке, я лишь хотел сохранить вам жизни и лицо перед старейшинами. Но если ты не способен держать свой гнев в кулаке, ты становишься угрозой. Для себя. Для дела. Твоё мнение я выслушал. Теперь заткнись и слушай.

Он сделал паузу, давая тишине прижать Кандагари к стене и низенькому табурету, на котором он сидел.

— Псалай — либо предатель, либо труп. И то, и другое ведёт к одному исходу, — продолжал Харим, — И если он угодил в руки к шурави, он прекрасно понимает свою дальнейшую судьбу. Он не дурак.

— Он боится меня больше, чем шурави, — сказал Кандагари.

— Верно. А ещё — он много знает. И сейчас его страх может сыграть против нас. Именно поэтому его нужно отыскать.

Кандагари молчал. Потом отвел взгляд. Зрачки его сузились от злобы и бессилия.

— Если Анахита завела его в ловушку, — продолжал Харим, — значит теперь и она, и вся её семья — это враги. Скажи, Кандагари, часто ли она встречалась с Псалаем?

— Каждый раз, когда её русский пёс посещал кишлак, — сказал одноглазый моджахед.

— И она всегда принимала его в своём доме?

Кандагари задумался.

— Нет. Не всегда. Иногда нам приходилось назначать встречу в других местах, там, где разговор незамужней женщины и мужчины никто не увидит. Там, где их встречи не вызовут подозрений.

— Где? — Вопрос Харима прозвучал резко и отрывисто, словно гром.

Кандагари опустил взгляд. Сглотнул.

— У… У иссохшего колодца, на юге, за кишлаком. В пересохшем русле, возле кяризов. А ещё… Ещё на старой мельнице.

Харим задумчиво засопел. Уставился на огонёк тлеющей коптилки.

— До колодца слишком далеко идти. Чтобы попасть туда от дома Анахиты, пришлось бы пересечь почти весь кишлак вдоль. Туда они не пойдут.

— Русло? — спросил Кандагари, взгляд его единственного глаза стал заискивающим, даже каким-то виноватым.

— Вряд ли. Слишком опасно вести там пленника. Псалай — не дурак. Он хитер и расчётлив. Почти так же хитер и расчётлив, как и эти шурави. И они прекрасно понимают, что прятать пленника в русле — опасно. Ведь в кяризах, что под ним, случился наш бой. А они плохо знают те туннели. Не станут рисковать.

— Тогда… — несмело начал Кандагари. — Тогда мельница?

— Мельница, — Харим кивнул. — Это место видится мне самым удачным, чтобы затаиться. И начнём мы именно с него.

Душман, звали которого, к слову, Псалаем, решил пойти на нашу «сделку». И рассказал всё, что знал.

Он поведал нам, что в кишлаке действовала небольшая группа душман, которые по большей части занимались тем, что вели вербовку среди местных жителей, а ещё выступали охраной и рабочей силой для проповедника. Рассказал про Харима — младшего полевого командира, какого-то местного «царька», державшего под своей командой самую крупную группировку боевиков. И про Кандагари, что был кем-то вроде оперативного командира группы духов в Айвадже.