Я решил укрыться в тенях, под аркой. Когда притих там и украдкой выглянул, увидел, как некто перебирается во двор через деревянный забор.

Лазутчик спрыгнул, шлепнув ступнями босых ног об утоптанную землю. Потом осмотрелся. Медленно и тихо он направился к лестнице.

Тогда я вышел из своего укрытия. Покрался за ним.

«Это ребенок», — подумал я, когда смог наконец рассмотреть его поближе.

Пусть я и видел его со спины, но сомнений у меня не осталось.

Мальчик был невысокого роста, а еще тощим. Не по-детски стройным, какими бывают советские мальчишки, а именно тощим. Его болезненная худоба, ставшая результатом недоедания и тяжелой работы, бросалась в глаза.

У парня были тонкие конечности с шишковатыми суставами, острые плечи и узкая спина. Несмотря на это, он был жилистым. Сразу понятно — этот человек привык к постоянному движению. В нем, в этом мальчике, чувствовалась пусть и детская, но уже рабочая сила.

— Эй, — хмыкнул я.

Парень вздрогнул, обернулся, а потом бросился было бежать к лестнице, но я подставил ему легкую подножку.

Тот ничком бухнулся на землю, быстро перевернулся на спину и принялся отползать от меня.

В свете луны я смог немного рассмотреть паренька. У него было очень узкое, худое лицо с впалыми щеками и острыми скулами, небольшой подбородок и очень темная кожа. Волосы, черные как смоль, неровно остригли, чтобы они не падали на уши. Но самое главное — глаза. Темные и от испуга казавшиеся невероятно большими на худощавом лице парня.

Я приблизился к нему на шаг.

Паренек пискнул и постарался отползти от моих ног, но когда я полез в карман, он замер на земле в совершенном ступоре.

Лишь узкая его грудь высоко вздымалась при каждом вздохе.

Когда я достал из кармана свой НЗ, мальчик вздрогнул еще раз. Я опустился рядом с ним на корточки. Потом протянул половину шоколадки в измятой обертке.

— На вот, — сказал я, прекрасно понимая, что он не сможет разобрать моих слов. — На.

Парень уставился на шоколадку, словно огорошенный. Потом его взгляд скакнул на меня. Снова на шоколадку.

Взять ее он не решался.

Тогда я вздохнул, подался вперед и схватил его за руку. Парень взвизгнул, зажмурился и отвернулся. Я сунул шоколадку ему в пальцы и встал.

Тот, ничего не понимая, уставился на мой неожиданный сладкий подарок, оставшийся у него в руке.

Я строго взглянул на парня. Потом указал на квартиру, возле которой он крутился, когда следил за нами.

— Туда, — сказал я одновременно с этим, — не ходи.

Я скрестил руки в жесте «нельзя».

— Понял?

Парень только моргнул.

— Туда. Нельзя. Не ходи. Ясно тебе?

Мальчишка неуверенно кивнул.

— Ну и хорошо.

С этими словами я обернулся и неспеша пошел прочь со двора.

Мой план сработал.

Теперь паренек, подосланный кем-то очень любопытным, принесет своему хозяину мою маленькую дезинформацию. Передаст, что шурави велел ему не ходить у квартиры, где остановилось отделение охраны.

И конечно, его хозяин настоятельно попросит этого паренька, а может быть, и какого-нибудь другого, вернуться к той квартире.

Ведь не просто так же там нельзя околачиваться обычному мальчишке, верно?

Ну и пусть они следят за мотострелками сколько влезет. Пусть наблюдают, как они то и дело ходят на площадь и обратно, сменяясь на постах.

Главное, чтобы очень любопытный «хозяин» не лез к нам с Мухой.

— Горячий хлеб! Кому горячий хлеб?

— Н-а-а-а-н-э-гарам!

— Мальчик! На подхват! Крепкий! Хороший работник!

Бесконечные крики торговцев сливались с бесконечным же гулом десятков голосов покупателей, стуками молотка медника и топора мясника.

Постоянно блеяли овцы. Где-то орал ишак. Кудахтали куры, которых держал в деревянных клеточках старый толстый торговец, разбивший свою лавку прямо на земле, под навесом из старых циновок.

Где-то хрипловато гудела какая-то музыка из магнитофона. Из-под навеса чайханы, что была на углу, слышалось надрывное монотонное пение под аккомпанемент флейты и сурана.

Анахита переступила длинный, тянущийся вдоль всей улицы арык для отходов и помоев и опасливо пошла вдоль торговых лавок, дуканов и навесов. Прошла под террасами, представлявшими собой торговые места прямо на крышах домов, к которым вели деревянные или глиняные ступени.

Тяжелый, сладковатый запах свежего мяса у лавки мясника добавил и без того беспокоящейся Анахите нового беспокойства.

У дукана хлебопеков ее немного успокоил ароматный, домашний и уютный запах свежего хлеба.

Откуда-то резко пахло специями. Нещадно вонял арык, протянувшийся прямо в середине дороги. Какой-то исхудавший пес подошел к нему, чтобы полакать воды.

Анахита нервничала. Она старалась держаться спокойно и даже непринужденно. Скрыв лицо, девушка даже делала вид, что интересуется некоторыми товарами, спрашивала у строгого торговца овощами, почем у него репа.

Девушка неумолимо шла к своей цели — лавке старого Наджибуллы, что торговал посудой и керамикой недалеко от мечети.

Анахита постоянно озиралась.

Она шла одна, а женщины редко ходят по рынку одни. Чаще группой или с детьми. И Анахита не раз и не два ловила на себе настороженные взгляды мужчин. Они, кругами сидящие у чайхан или у входов в дома, чинно беседовали, курили, перебирали четки. Делали вид, что не смотрят на молодую женщину, идущую в одиночку. Но Анахита знала — они следят. И возможно, даже тихо возмущаются такому ее дерзкому поведению.

Задумавшись об этом, Анахита чуть было не споткнулась о ребятишек, прошмыгнувших прямо у нее под ногами.

Устояв, она пошла дальше, и уже через несколько минут достигла нужной лавки. А пройти мимо нее было сложно.

Старый Наджибулла, как обычно, разложил многочисленную посуду на расстеленных прямо на земле коврах. Здесь он торговал котелками и чашками, кувшинами и чайниками, масляными лампами и жаровнями для угля.

Сам же хозяин — полноватый старик, чинно сидел под тенью навеса у самой стены, курил и монотонно постукивал деревянной палочкой по пустому кувшину.

Анахита знала — этот стук «особенный почерк» Наджибуллы. Он никогда не зазывал людей к себе в лавку. Они сами находили его по этому звуку.

Девушка приблизилась к лавке. У нее крутились какие-то женщины и рассматривали большой самовар, украшенный бирюзовой эмалью — видимо, выбирали подарок.

Анахита замешкалась. Она быстро нашла камень, лежавший у стены дома, но положить за него платок на глазах у женщин не решилась. Только сделала вид, что тоже заинтересовалась какой-то невзрачной чашкой.

— Зачем ты пришла? — прозвучал хрипловатый, но знакомый голос.

Анахита вздрогнула, но не обернулась сразу. Подождала, пока отойдут назойливые женщины-покупательницы.

Потом наконец она посмотрела на него.

Это был Псалай.

Он оперся спиной о стену и скрестил руки на груди. Лицо, которое он, видимо, закрывал серой куфией из тонкой шерсти, теперь стало открытым. Его темно-ореховые глаза смотрели прямо на Анахиту.

Девушка, дрожа всем телом, аккуратно показала ему платок.

Псалай отстал от стены.

— Идем, — бросил он.

— Я… Я не могу сейчас, — испугалась девушка. — Я… Мне нужно домой.

— Идем, — настоял Псалай.

Девушка поджала губы. Поправила платок, скрывавший ее лицо. А потом направилась вслед за Псалаем в глухой переулок, заваленный каким-то мусором и помоями.

Анахита ощутила настоящий страх. Уж чего-чего, а найти здесь, у лавки Наджибуллы самого Псалая она не рассчитывала. Это худшее, что могло случиться. Ведь сейчас он может прямо спросить у нее, что девушка хотела им передать. И тогда план Селихова может провалиться.

«Нужно что-то придумать, — промелькнула у Анахиты в голове мысль, — быстро что-то придумать».

— Зачем ты пришла сюда? — с нескрываемым отвращением спросил Псалай.

— Я хотела оставить платок… — призналась девушка.

— Платок… — Псалай надменно приподнял подбородок. — Значит, твой пес шурави снова притаскивал свой облезлый хвост в твой дом?