— Спасибо, я польщён, Галина Леонидовна, — выдавил я из себя эти слова, пытаясь справиться с волнением.

— У вас очень приятный баритон. Я бы хотела, чтобы вы спели для меня. Мне очень нравятся цыганские песни.

И тут я заметил прожигающий меня насквозь взгляд Бориса Буряца, на его лице отразилась вся гамма чувств: от ревности до ненависти.

— С удовольствием, Галина Леонидовна.

— А вы здесь что-то конкретно ищете? — мило улыбаясь, она продолжила задавать вопросы.

— Да. Мы с моей ученицей занимаемся закупками для нашего школьного спектакля.

— Ах, вы учитель⁈ И какой спектакль вы решили поставить?

— Мы хотели поставить пьесу Брехта «Трехгрошовая опера», к юбилею писателя.

— Как это замечательно, Олег Николаевич. Мне хотелось сделать вам небольшой подарок. Может быть, гитару?

— Нет-нет, Галина Леонидовна, — от внимания этой дамы хотелось провалиться сквозь землю. — У меня хорошая гитара, цыганская, старинного мастера.

После этих слов я вообще пожалел, что ляпнул эти слова, не подумав, лицо Бориса окрасилось в бордовой цвет и казалось, он вытащит кинжал и прирежет меня прямо тут. Но вместо этого он громко запел одну из самых известных цыганских песен:

Эй, ямщик, гони-ка к «Яру»,

Эх, лошадей, лошадей, брат, не жалей.

Тройку ты запряг, не пару,

Так вези, брат, веселей!

Спеть это я мог не хуже, голос у Буряца оказался не такой уж сильный, Борис лишь форсировал его, широко открывая рот, манерно разводя руками и создавалось ощущение, что поёт настоящий оперный певец, но я немного разбирался в этом и понимал, что это лишь иллюзия. Перед глазами мгновенно промелькнули картинки: грязно-розовое здание гостиницы «Советской», где в начале шёл подъезд, украшенный бронзовым литьём — вход в «Яръ», сам ресторан — белый рояль, хрустальные люстры. И все это перекрыла сцена из фильма «Ширли-мырли», когда Гаркалин-Алмазов восклицает: «Я — потомственный цыган, я — руководитель табора…» И это показалось таким смешным, что я едва сдержал улыбку.

— Боря, ты великолепен, — Галина Леонидовна сжала руку Бориса, но в голосе её звучала нотка досады и усталости.

Когда Буряца, высокомерным жестом запахнув на груди очередную шубу, повернулся к зеркалу, Брежнева мягко продолжила разговор со мной:

— Да-да, у вас хороший инструмент. Но тогда для вашей постановки вам нужна аппаратура. Правда? Студийная, чтобы вы могли записать ваши песни.

— Да, мы обязательно всё закупим, — быстро сказал я.

— А в какой школе вы работаете учителем?

— В десятой города Глушковска.

— Хорошо, — она сделала незаметный жест и рядом нарисовался высокий мужчина в тёмно-сером костюме, и Брежнева сказала ему: — Глеб Егорыч, запишите адрес Олега Николаевича и адрес его школы. Доставьте туда всё, что нужно.

— Я думаю, в этом нет необходимости, — начал я.

Но Брежнева так царственно улыбнулась, что у меня язык прилип к гортани и я больше не посмел перечить «принцессе».

— А какую музыку вы любите слушать?

— Разную. Шопен, Штраус, Вивальди, Бах, Бетховен, — решил начать с классики.

— Ах, какой у вас хороший вкус. Из современного, что вам нравится?

— Высоцкий, Пугачёва, Мулерман, Людмила Зыкина.

— Да, прекрасный выбор, — сказала она, потом обратилась к стоящему рядом мужчине и что-то тихо ему сказала, потом вернулась взглядом ко мне: — Всего хорошего, Олег Николаевич, мне было очень приятно познакомиться с исполнителем романсов.

Вернувшись к прилавку с книгами, я пару минут просто стоял, пытаясь отдышаться и усмирить разрывающее грудную клетку своим боем сердце. Руки ходили ходуном, захолодели пальцы. Разговор с дочерью генсека казался мне плодом моего воображения.

— Что хотела от вас эта старуха? — рядом возникла Ксения, милое личико искажала злобная гримаса, которую я увидел впервые.

Я усмехнулся:

— Ничего. Сказала, что ей понравилось, как я пел романсы.

— А где вы их пели?

Я развернулся к ней, взглянув в ее прекрасные глаза, излучавшие сейчас такую злость, что стало даже смешно.

— Ксения, что за допрос, я спел несколько романсов на дне рождения одного партийного деятеля. Он меня пригласил. Ты сейчас ведёшь себя так, будто ты — моя жена.

Она тяжело вздохнула, прикусила губу, отвела глаза. На щёчках выступил румянец.

— Простите, Олег Николаевич, я действительно веду себя глупо.

— Ксения, ну, пожалуйста, пойми. Между нами, не просто огромная разница в возрасте. Между нами стена, гранитная. Я учитель, а ты моя ученица.

— Ничего, я годик потерплю, — она бросила на меня задорный взгляд. — Когда вы перестанете быть моим учителем.

Хотелось сказать, что пройдёт время, она встретим хорошего парня её возраста, найдёт своё счастье. Но тут сердце защемило от мысли, а что, если ее девичья влюблённость перестанет в страсть, которая ослепит её настолько, что она просто не сможет увидеть кого-то другого?

Мы забили тележку под завязку. Туда же опустили две коробки с электрическими швейными машинками «Veritas» производства ГДР, которые у моей спутницы вызвали полный восторг. В отделе с аудиотехникой я присмотрел «Маяк-001стерео» и акустику «Кенвуд». Мне хотелось взять крутую магнитофонную деку «Akai» с тремя моторами и тремя головками, но цена её в 2,5 тысячи оказалась заоблачной, директор всего выделил три тысячи и угрохать всё только на магнитофон я не мог. Когда подкатили тележку к кассе, Ксения вдруг выпалила, залившись краской:

— Олег Николаевич, мы обувь забыли. Можно мы вернёмся?

Кассирша лишь кивнула с дружелюбной улыбкой, и мы отправились с Ксенией к полкам, заставленной зимней, осенней обувью, тапочками, ботинками, сапогами — мужскими и женскими.

— Вот, Олег Николаевич, примерьте, — Ксения сняла с одной из полок высокие и мягкие чёрные ботинки и подала мне. — Я сверху натяну белую ткань и будет, как у гангстеров.

— Ксения, а зачем мне эти ботинки? Надо купить для Гены Бессонова, ты узнала, какой у него размер?

— Сорок второй.

— Ну вот, а у меня — сорок пятый. Генка утонет в них, будет, как клоун ходить.

— Олег Николаевич, ну вы должны играть главную роль, а не Бессонов!

У меня в горле заклокотала досада и злость, отнимать главную роль у Генки мне совершенно не хотелось, но тут я вспомнил, как я могу занять себя в спектакле.

— Ксения, давай сделаем так. Я буду играть роль от автора, самого Брехта. Он ведь самый главный? Я сейчас присмотрю плащ, Брехт в таком одевался. А ботинки самые обычные. Я буду представлять персонажей, читать стихи Брехта на немецком. А? А вот эти ботинки мы купим для Гены.

Девушка на мгновение задумалась, бросив взгляд в записную книжку, вздохнула:

— Согласна.

Я вернулся в зал, подошёл к вешалкам, где висели плащи, просмотрел и поразился — кожаные плащи производства Франции, я слышал, что их только-только начали закупать, у фарцовщиков они стоили по триста деревянных. Я выбрал свой размер и рост, надел, отошёл в сторону, со стойки снял шляпу с лентой. Взглянув в напольное, во весь рост, увидел субъекта, смахивающего на нуарного детектива из 1930-х годов. И представил, что зеркало станет порталом, куда я шагну и окажусь далеко отсюда, где-нибудь в Париже, или в Нью-Йорке. Безумно захотелось сбежать от всех этих проблем здесь: от врагов и покровителей, друзей и бандитов, многочисленных женщин, которые виснут на мне.

Но я мотнул головой, видение исчезло, и я снял плащ, шляпу. Вернулся к моей спутнице и положил всё в тележку. Оглядев все наше богатство, я подумал, что у меня просто не хватит денег все это оплатить. С собой я взял небольшую сумму, и боялся опозориться.

Но когда кассир пробила все наши товары, она сказала сумму, которая меня поразила:

— Тысяча двести рублей, двадцать пять копеек.