— Мама, мне нужно переодеться!

Ксения убежала по коридору, который вёл в жилые комнаты. А Ольга Сергеевна, улыбнувшись, предложила:

— Олег Николаевич, пройдёмте на кухню, угощу вас чаем. Я как раз пью.

Я прошёл вслед за ней, ощутив приятный запах ванильной сдобы — на столе около окна, занавешенного тюлем и светло-зелёными гардинами, стояло блюдо с горой булочек. Женщина взяла одну из чашек на полке, налила из приземистого из обожжённой глины чайника заварки, и кипятка из электрического самовара.

— Красиво у вас, — искренне восхитился я, пригубив из чашки.

Действительно, обстановка здесь производила впечатление, если не роскоши, то обеспеченной жизни по советским меркам. Элегантный кухонный гарнитур под резное светлое дерево — полки с витражными дверцами, за которыми виднелся белоснежный фарфор, над импортной плитой — колпак вытяжки, стальная раковина с высокими хромированными смесителями, я даже заметил маленький переносной телевизор «Юность» — моя мечта в советское время. Купить такую штуку можно было только по записи. Даже Людке этого сделать не удалось.

— Удивлены? — она присела около окна, пригубила из чашки, изучая меня взглядом из-под пушистых ресниц.

— Ну, вроде мы с вами на одном уровне — я — учитель, вы — врач, — усмехнулся я. — Но я так роскошно не живу. Завидую вам.

— Во-первых, я — не обычный врач, я — завотделением, — она будто начала оправдываться. — Кроме того, я ещё работаю в 4-м управлении.

— Да, ну тогда понятно. Большая разница с обычной поликлиникой? — задал я совершенно неуместный, скорее риторический вопрос.

Она почему-то помрачнела, и с грустью ответила:

— Никакого сравнения, Олег Николаевич. Приборы все заграничные. Если появляется что-то новое, то мы подаём заявку и нам тут же привозят.

— А как вы узнаете об новом? — удивился я.

— Там огромная библиотека с периодикой со всего мира: журналы, книги, монографии. Знаете, я за год работы в этом управлении узнала о медицине в десятки раз больше, чем из курса мединститута.

— А лекарства? Как с ними?

— То же самое. Все заграничное, появляется что-то новое, мы тут же заказываем. Так что, если что, Олег Николаевич, обращайтесь.

— Спасибо. Пока, слава богам, не нужно. Здоров как бык. А как эти, геронтократия, трудно их лечить?

— Трудно. Они, знаете, считают себя совершенно здоровыми, им ничего не нужно. Приходится идти на уловки всякие, чтобы только лекарства дать. А если сравнить с той поликлиникой, что я работаю, то просто небо и земля. Вчера привезли старичка одного с подозрением на инфаркт, даже не смогли сделать электрокардиограмму, последний прибор сломался.

— А почему его на скорой не доставили в больницу? — не понял я.

— Что вы, Олег Николаевич, — произнесла она с горьким укором. — Он же очень старенький, таких скорая даже не забирает.

— Ну и чем дело кончилось?

— Как-то смогли вывести тем, что есть, отпустили домой.

— Умирать?

Она отвела глаза, но я успел заметить, какая горечь и грусть отразилась в них. Она совсем не кичилась тем, что работает в престижном месте.

— И как с этим мириться? — бросил я в сердцах, представив этого несчастного старичка.

— А что сделать? Только уйти. У нас, знаете, уходят. Медсестры, врачи. Не выдерживают. Хотя платят хорошо, да и работа не пыльная, что называется.

Я усмехнулся, но промолчал.

— Олег Николаевич, а куда вы все-таки ведёте мою дочь? — Ольга прервала моё молчание.

— Мы едем в ГУМ, в 200-ю секцию, — объяснил я с шутливой гордостью, на фоне рассказа о работе в медучреждении для партийных небожителей, захотелось чем-то прихвастнуть.

— Серьёзно? Или шутите? — на лице женщины заиграла недоверчивая улыбка.

— Не шучу, дали пропуск, чтобы мы купили все для постановки пьесы Брехта.

— Ксюша рассказывала об этом. Говорила, что в школе все против.

— Да, а потом начальники вспомнили, что в феврале — юбилей Брехта и не только разрешили, но попросили ускорить постановку. Комиссии хотят продемонстрировать.

— Я обязательно приду на ваш спектакль, — глаза Ольги вспыхнули неподдельным интересом. — Вы будете там играть?

— Нет, ну что вы. Я слишком взрослый мальчик. В труппу актёров не впишусь. Я так, руководитель, художественный от слова «худо». А скажите, Ольга Сергеевна, если не секрет, почему у Ксении и у вас разные фамилии?

— Я развелась, вышла замуж второй раз, а Ксения поступила в школу с фамилией отца. Так бывает, — она вздохнула, поправила машинально свою роскошную гриву, вытащив из кармана халата изящную заколку, заколола высокий хвост.

Я заметил, что Ольге этот вопрос неприятен, и дальше расспрашивать не стал. Понимал, что лезть в душу, в семейные дела не стоит. И тут мысли зацепились, как шестерёнки друг за друга и всплыла рожа Звонарева, я поморщился. И решил перевести разговор на другую тему:

— Вы знаете, Ольга э…э…э… Сергеевна. Ксения — очень умная и талантливая девочка. У неё прекрасный художественный вкус. Почему бы вам не перевести её в спецшколу с углублённым изучением рисования, живописи?

— Она ходит на курсы. Но перейти из этой школы, ну, что вы, Олег Николаевич, это совершенно невозможно.

— Да почему же? — изумился я. — У вас, наверно, такие связи!

— Да при чем тут связи⁈ Она же влюблена в вас. Как же она уйдёт из школы, когда она рвётся туда каждый раз, чтобы вас увидеть.

Я прекрасно знал об этом, но напоминание об этом вызывало лишь досаду.

— Это просто влюблённость, которая со временем пройдёт. Но я хотел предупредить, что вашей дочери угрожает серьёзная опасность.

— Опасность? От кого? — Ольга нахмурилась, на переносице залегла глубокая складка.

— В классе есть парень, который в неё втюрился. До последнего времени вёл себя очень развязно.

— Звонарёв Миша? Я знаю о нём. Но не думаю, что стоит волноваться. Он не домогался Ксюши. Никакой агрессии не проявлял, — она безразлично махнула рукой.

А я подумал, что Ксения, наверно, не рассказала матери, как этот «не агрессивный» мальчик едва не убил меня из ревности.

— Олег Николаевич! — радостный голос Ксении оторвал меня от размышлений. — Ну как вам?

Я взглянул на девушку и застыл, не зная, что сказать. Ксения крутилась то вправо, то влево, демонстрируя костюм, мягкая бархатная ткань которого подчёркивала все прелести его владелицы. Это была не девушка, не ученица, это была валькирия, нимфа, русалка, чувственная, манящая своей красотой и совершенством, из-за которой на ум приходили строчки: «я душу дьяволу готов продать за ночь с тобой». Она выглядела невинной, чистой, но с оттенком порока, сладострастного греха, который манит и лишает разума. Но я сдерживал себя, и для этого мысленно заключил Ксению в хрустальный футляр, чтобы любоваться ею, как прекрасной розой, растущей в саду, укротив желание сорвать ей и погубить.

— Ксения, это просто великолепно. Но не очень подходит.

— Почему? Разве плохо? — девушка остановилась, явно расстроенная.

— Понимаешь, лучше, если все-таки вместо брюк будет юбка. Брюки — это слишком смело для такого места.

— Хорошо! Я переоденусь!

Она убежала, а Ольга взглянула на меня со странной грустной улыбкой:

— Она вас слушается, как отца. А вот отчима вообще не слышит. Будто он — пустое место. Он ей подарки дарит. А она просто складывает коробки у двери своей комнаты, и даже не открывает.

— Я понимаю. Ксения просто не смогла принять ваше решение. Ваш второй муж — большой чиновник? Вы с ним в клинике 4-го управления познакомились?

— Да, вы правильно всё понимаете, — Ольга взяла чашечку со стола, сделала пару глотков. — Вы меня осуждаете? Как будто я продалась? Правда?