— Честно? Не знаю, что еще могло вызвать такую боль. Я несколько раз перепроверил анализы. Все в норме. Даже сердце в порядке. Прямо скажем, удивительно. Все, что я смог найти, это небольшое раздражение в пищеводе, характерное для кислотного рефлюкса.

— Я провела в больнице двадцать восемь часов из-за газов? Пропустила рейс в Сиэтл, потому что моя мама съела пиццу?

Он сочувственно улыбается.

— Учитывая ее семейный анамнез и вес, мы обязаны были проверить. Да и пульс при поступлении был неровным.

— Да, конечно. Я рада, что вы это сделали. Простите, я не хотела показаться…

Неблагодарной. Эгоистичной. Ужасной.

Я качаю головой, все еще пораженная.

— Это вообще нормально, чтобы газы так валили с ног?

Мама буквально лежала на полу, схватившись за грудь.

— Ну… у людей разный болевой порог. Добавьте высокий уровень тревожности, о котором упоминала ваша мать. Все возможно.

Его слова звучат неубедительно.

— Я собираюсь поговорить с ней о внесении серьезных изменений в рацион, пока оформляю выписку. Можете зайти к ней.

— Спасибо.

Я смотрю, как он уходит.

И задаюсь вопросом, стала бы мама симулировать сердечный приступ, лишь бы я не поехала с Генри на Аляску?

Нет. Она упрямая и изобретательная, но это уже откровенное безумие.

Хотя…

Я долго смотрю на дверь ее палаты, решая, стоит ли мне заходить сейчас, когда меня одолевают сомнения.

Вместо этого я иду в кафетерий.

***

— Ну разве не замечательно, что все обошлось? Правда же, замечательно? — Селеста поворачивается ко мне с широкой улыбкой.

— Да. Замечательно.

В моем голосе не слышно радости, но я ничего не могу с собой поделать. Я отворачиваюсь к окну, мысленно снова прокручивая произошедшее.

Ее лицо не покраснело, она не вспотела. И… я хмурюсь, вспоминая детали. Рука, кажется, не болела, пока я не спросила, и тогда внезапно ей стало невыносимо больно.

Серьезно, мама, что, симулировала сердечный приступ, лишь бы я не увиделась с Генри?

Нет. Ужасно так думать.

Ужасно.

— Слава Богу, моя Эбигейл была рядом, чтобы позаботиться обо мне. — Мама протягивает мне руку. — Врач очень обеспокоен состоянием моего сердца. Сказал, что следующие несколько месяцев нужно быть крайне осторожной, учитывая мою наследственность. Господи, с моими проблемами и Роджером бедная девочка вообще не будет знать покоя.

Я вспоминаю слова врача. Вроде бы он сказал, что с сердцем все в порядке, но ей нужно похудеть и не есть пиццу.

Она продолжает болтать с Селестой и пастором, время от времени бросая взгляд на меня, но лишь для того, чтобы улыбнуться и потрепать меня по колену. Хотя с каждым разом эти улыбки становятся все более настороженными.

Пастор Эндерби заезжает на заправку на окраине города.

— Нужно заправиться, иначе не доедем.

— Я сделаю это! — Я выскакиваю из машины прежде, чем он успевает отстегнуть ремень безопасности. Стиснув зубы, я втыкаю пистолет в бак «Oldsmobile».

Если она хотела помешать мне увидеться с Генри, то ей это удалось. Даже если я сейчас полечу в Сиэтл, до Аляски доберусь только к ночи, а Генри утром вылетает в Пекин. Я думала об этом. Даже пыталась забронировать другой рейс, пока сидела в кафетерии ожидая, когда маму выпишут и Эндерби заедут за нами. Но ничего не нашлось.

Я не увижу Генри неделями. Возможно, месяцами.

Я борюсь со слезами, когда рядом притормаживает другая машина.

— Привет, Эбигейл!

Обернувшись, я вижу Дженни, вылезающую из-за руля и поправляющую юбку. Вероника и Бет тоже с ней, сюрприз, сюрприз.

— Привет, Дженни.

Я не могу скрыть тоску в голосе.

Вероника едва заметно кивает Дженни, подает безмолвный сигнал.

Та поворачивается ко мне:

— Мы сегодня собираемся потусить. Хочешь с нами?

Я никогда раньше никуда с ними не ходила. Не нужно быть гением, чтобы понять, в чем дело. Они думают, что, сблизившись со мной, получат доступ к Генри. Сейчас все, чего мне хочется — свернуться калачиком в кровати и рыдать.

Из машины раздается громкое покашливание. Мама, конечно, против того, чтобы я куда-то шла.

— Моя мама только что выписалась из больницы. Наверное, мне стоит остаться дома.

Дженни бросает взгляд на заднее стекло.

— Надеюсь, с ней все в порядке.

Во мне вспыхивает бунтарство.

— Да, все нормально. Просто газы, — говорю достаточно громко, чтобы мама услышала.

— Оу. — Дженни поджимает губы, стараясь не рассмеяться, и добавляет тише: — Если передумаешь, мы собираемся у меня в девять.

— Спасибо.

Я смотрю на часы. Сейчас два. В это время я должна была быть в постели с Генри. Вместо этого я заправляю машину и позволяю маме победить.

Сколько я еще продержусь дома, прежде чем озвучу свои подозрения?

С каждой минутой вечер с тремя девушками, которые мне даже не нравятся, кажется все заманчивее.

***

— Как ты смеешь такое говорить!

Я распахиваю сетчатую дверь и врываюсь на кухню. Отец и Джед сидят за столом с одинаково ошарашенными лицами.

— Что, ради всего святого, происходит? — Отец замирает с ложкой супа на полпути ко рту.

— У меня только что был сердечный приступ, а она насмехается надо мной! — кричит мама, тяжело дыша.

— У тебя не было сердечного приступа. У тебя были газы!

— Ну… Я думала, что это сердечный приступ! — Огрызается она.

— Правда? На сама деле?

Ее рот открывается.

— Ты слышала, что сказали парамедики! У меня были перебои. На что ты намекаешь?

— Эбигейл!

Я оборачиваюсь и вижу глубокое разочарование в глазах отца. Слезы застилают глаза. Я взлетаю по лестнице, врываюсь в ванную, захлопываю дверь, каким-то образом умудряясь при этом опрокинуть мусорное ведро, и с рыданиями падаю на пол.

Чувство вины давит на меня.

Не могу поверить, что всерьез решила, будто мама симулировала сердечный приступ. Что со мной происходит? Раньше я бы никогда так не подумала. Просто я так сильно хотела увидеть Генри.

Это то, о чем говорил отец? Что я могу превратиться в человека, которым не буду гордиться?

Мне нужно извиниться перед ними.

Я вытираю слезы, сморкаюсь и начинаю собирать разбросанный мусор.

Мое внимание привлекают пять маленьких фольгированных оберток. Я поднимаю одну и читаю мелкий шрифт. Таблетки кофеина?

Кто мог принять эти таблетки? Пять штук. Я выносила мусор вчера утром, значит, кто-то выпил пять таблеток между вчерашним утром и…

Меня осеняет.

Я спускаюсь вниз, вытирая слезы тыльной стороной ладони. Ощущение странного торжества охватывает меня.

Я показываю найденную упаковку Джеду, но смотрю на маму.

— Ты знаешь что-нибудь об этом?

— Что это? Таблетки с кофеином? Черт возьми, нет, — бурчит Джед.

Но я даже не слушаю его, потому что выражение лица мамы говорит само за себя. Она пытается взять себя в руки, но я уже все поняла. И отец тоже.

Он хмурится, переводя взгляд с мамы на меня, на упаковку и обратно.

— Кто-то принял пять таблеток вчера утром, после того как я вынесла мусор. Ты что-нибудь знаешь об этом, мама?

Мамин взгляд устремляется на чашку свежесваренного кофе в ее руке — от которого врач прямо велел ей отказаться.

— Нет. Я предпочитаю кофе. Должно быть, это… кто-то другой.

— Кроме Селесты здесь никого не было, Бернадетт. Зачем ей это? Да еще в нашей ванной наверху? — Отец женат на ней достаточно давно, чтобы распознать ее ложь.

Она сглатывает, изображая безразличие. Это у нее плохо получается, потому что она ничего не оставляет без внимания — если бы она думала, что Селеста глотает таблетки, она бы уже звонила всем подряд.

— Не знаю.

— Ты приняла их вчера утром, чтобы поднять пульс и не дать мне уехать на Аляску к Генри.

Она открывает рот, и я знаю, что сейчас последует опровержение.