— Значит, амфора была нетронута, но Папиний поспешил ее уничтожить, даже не поискав компрометирующий свиток… Эта деталь может оказаться очень важной, Кастор. И к тому же она снимает камень с моей души. Присцилла — славная девушка, и мысль о том, чтобы требовать для нее смертной казни, меня совсем не радовала.

— Я заслужил награду, не так ли? — с надеждой спросил грек.

— Вот тебе половина аурея, плюс двадцать сестерциев, потраченных на либитинария, с которых ты уже и так взял приличный процент, — уступил сенатор, потянувшись за кошельком.

— Не хватает еще денария, который я отдал служанкам, — уточнил александриец.

— Серебряный денарий за пару слов? — усомнился патриций.

— Ну, по правде говоря, девушки так жаждали со мной познакомиться, что у меня не хватило духу их разочаровать, — признался вольноотпущенник.

— Кастор, твои личные пирушки не за мой счет! — заупрямился хозяин.

— Как скажешь, господин, — пробормотал секретарь, покорно склонив голову. — У меня тут есть еще кое-что тебе показать, но не знаю, стоит ли…

— Неси немедленно!

— Прямо сюда, господин, пока ты ешь? — с деланым ужасом спросил вольноотпущенник.

— Конечно, чего ты ждешь? — нетерпеливо бросил сенатор, игнорируя протянутую за дополнительной мздой руку Кастора.

— Раз уж ты приказываешь… — повиновался александриец, глядя на Публия Аврелия глазами, сузившимися до двух тонких щелочек.

Вскоре он вернулся, держа в вытянутых руках деревянный ящик так, чтобы тот был как можно дальше от его лица. Не говоря ни слова, он прошел в центр зала и вывалил содержимое перед накрытым триклинием хозяина.

На гирлянды виноградных листьев богатого мозаичного пола обрушилась гора грязных тряпок, жирных губок, пыли, сажи, пепла, яблочных огрызков, куриных костей, гниющих остатков еды, опилок и осколков бутылок, а комнату наполнила тошнотворная вонь.

Кастор до последней крошки вытряхнул ящик, и гнилая деревянная палочка покатилась по мозаике, украшавшей центр триклиния, остановившись на обнаженном животе нимфы в, мягко говоря, непристойном положении.

— Боги Олимпа, Кастор, что это за дрянь? — побледнев, спросил Аврелий, пока секретарь наслаждался своей маленькой местью за невыплаченный обол.

— Мусор, господин. Ничто так не раскрывает секреты большого домуса, как внимательное изучение отходов. К счастью, во всей этой суматохе после смерти Папиния рабы забыли его вынести!

— Посмотрим… — произнес сенатор, тут же оставив свое место за столом и бросившись копаться в куче нечистот. — Ну же, помоги мне! — приказал он секретарю, который ждал на почтительном расстоянии.

— Мне лезть туда, в самую гущу? — в ужасе спросил Кастор, наклоняясь и затаив дыхание. — Но как ты, с твоим-то чувствительным обонянием, можешь выносить такую вонь?

— Я ничего не чувствую, у меня насморк, — солгал патриций, силясь скрыть отвращение, чтобы не доставить удовольствия злокозненному вольноотпущеннику.

После тщательного осмотра Аврелий триумфально выпрямился, держа в пальцах осколок терракоты.

— Здесь есть черепки… возможно, остатки той самой амфоры. Мне сказали, что в город вернулся Иппарх из Кесарии, лекарь, сведущий в этих делах. Я навещу его завтра же. А теперь, Кастор, приготовь мне ванну и щедро налей в воду благовонного масла. Ах, чуть не забыл… держи, ты их заслужил! — сказал сенатор и бросил еще десять, выстраданных потом и кровью, сестерциев вольноотпущеннику, который стонал, обхватив живот обеими руками.

Кастор покачал головой, взвешивая монету.

Разумеется, он сразу заметил осколки кувшина в куче грязи, но как устоять перед искушением наказать этого брезгливого Публия Аврелия Стация, вывалив перед ним целую реку нечистот? Он и представить себе не мог, что тот сумеет притвориться настолько безразличным…

— Симптомы, что ты мне описываешь, благородный Стаций, — это симптомы обычного сердечного приступа, — заключил Иппарх, врач, фармацевт, хирург, дантист и человек в высшей степени любопытный.

— А что насчет разбитой амфоры? — настаивал Аврелий.

— Непросто определить, что в ней было, — ответил светило, погружая указательный палец в винный осадок на дне черепка. Затем он долго нюхал палец, словно пес, идущий по стерне за запахом заблудившейся овцы. Наконец, он провел по нему языком, внимательно пробуя на вкус.

— Эй, осторожнее, не хватало еще, чтобы ты разделил участь старика Папиния! — предостерег его сенатор, удивленный такой неосмотрительной бесцеремонностью.

— Хороший врач должен уметь распознавать все запахи и вкусы, — с профессиональной гордостью заявил Иппарх. — Одних книг недостаточно. В нашем ремесле нужен железный желудок. Если бы я рассказал тебе, что мне доводилось пробовать за свою долгую карьеру…

— В другой раз, может быть! — тут же прервал его Аврелий, уже изрядно измученный дотошным копанием в мусоре.

Внезапно Иппарх из Кесарии нахмурился, резко встал и подбежал к металлическому тазу, чтобы сплюнуть.

— Что такое? — обеспокоенно спросил патриций.

— Странный привкус, необычный для вина, пусть даже и с пряностями… Готов поклясться, это яд, но какой именно, сказать не могу…

— Значит, Папиния убили!

— Не думаю, благородный Стаций. Смерть от яда редко можно спутать с сердечным приступом. К тому же, сам видишь, пробка все еще запечатана. Чтобы опорожнить амфору, пришлось разбить ее у горлышка, о чем свидетельствует и ровный излом на этих двух черепках, — заметил врач, протягивая ему осколки сосуда.

— Возможно, убийце удалось впрыснуть яд в жидкость, не повредив печать, — предположил Аврелий.

— Нет, — исключил Иппарх. — Это было бы возможно только с пробковой затычкой, а эта — из вощеной глины.

Сенатор удовлетворенно кивнул. Этот человек знал свое дело. В будущем его помощь могла бы оказаться бесценной.

— Тебе о чем-нибудь говорит тот факт, что на руках у покойного было несколько крошечных ожогов? — спросил он еще.

— Что ж, полагаю, твой покойный коллега получил их незадолго до смерти.

— Но жаровня была потушена!

— Возможно, только на поверхности, — возразил светило. — Легко обжечься, вороша еще тлеющие под пеплом угли.

— Cinerem, пепел! — воскликнул сенатор. — Это был пепел, а не пыль, что пачкала занавески! И вот как объясняется пометка на стихотворении Катулла! Спасибо, Иппарх, ты прояснил мне голову! — поблагодарил Аврелий, безропотно заплатив за консультацию баснословную сумму.

«Папиний Постумий был далеко не так неосторожен, оставляя свое последнее послание», — думал сенатор, возвращаясь к носилкам. Он хотел привлечь внимание именно к стиху Катулла, а не к числу, которое служило лишь для того, чтобы сбить с толку алчных родственников. В тридцать четвертом свитке, должно быть, содержался некий юридический акт, с самого начала предназначенный для того, чтобы его легко нашли. Сын и невестка, завладев им и уверовав в свою безопасность, передали бы книгу тому, кто смог бы отыскать тайник с более важным документом. И поскольку старик избрал хранителем тайны именно его, выказав неожиданное доверие его способностям, Публий Аврелий не собирался его разочаровывать.

Вскоре, забрав Кастора из домуса на Виминальском холме, нубийцы уже неслись во весь опор к Овощному рынку.

— Опять ты здесь, сенатор? — холодно встретила его Анния.

— Твой свекор был мне очень дорог, и я не нахожу себе места от его кончины, — оправдался Публий Аврелий, втайне надеясь, что жаровню не разжигали со дня смерти Папиния Постумия. Кастору, проникшему в дом с черного хода благодаря гостеприимным служанкам, было поручено ее осмотреть, пока он будет как можно дольше удерживать матрону.

— Неужели? — усомнилась Цикута. — Мне не известно, чтобы Папиний Постумий питал к тебе особую привязанность, и, да не будет тебе в обиду, не сказал бы, что он тебя высоко ценил. Он говорил о тебе как о безрассудном распутнике, привыкшем насмехаться над священными обычаями предков.

— Да, mos maiorum, — улыбнулся Аврелий. — Я знаю, как дорожил им мой покойный коллега… он ведь последовал примеру Катона, зачав сына в возрасте семидесяти пяти лет!