— Стало быть, я должен тебе пятую часть прибыли! — ошеломленно заключил Аврелий.

— Именно, — подтвердил грек, почти извиняясь.

Затем он искоса взглянул на хозяина, выжидая удобного момента, чтобы завести более щекотливый разговор.

— Ах, господин. Пассажирка, которую ты любезно пригласил, тоже прибыла в Поццуоли на твоей триреме.

Не говоря ни слова, Кастор протянул изумленному патрицию свиток.

«Моему Публию Аврелию, привет!

На обратном пути в Рим я с радостью приняла любезно предложенное тобой место на корабле.

Я не верила своим глазам, когда увидела твою печать! И никогда бы не подумала, что ты способен говорить такие милые вещи.

Надеюсь, ты приедешь меня встретить.

Vale! Лоллия Антонина»

Лоллия! Да он не видел ее больше года! Аврелий растерянно обернулся.

Кастор стоял в углу, опустив голову, с видом притворной покорности, которая не обманула бы и ребенка.

Избегая помрачневшего взгляда хозяина, вольноотпущенник с показным смирением протянул ему перстень с рубином, на котором была вырезана печать Аврелиев.

— Ты забыл его на ночном столике некоторое время назад. Или, может, он был в твоей шкатулке, я точно не помню.

Аврелий сделал шаг к нему, угрожающе сжав кулаки.

— Ты украл МОЮ печать! — прорычал он. — Ты ослушался моих приказов! Ты подписал МОЕ завещание и заверил декларацию от МОЕГО имени! И как будто этого мало, ты написал личное письмо. Судя по всему, очень личное. МОЕЙ любовнице! — возмущенно закричал он.

Грек с сокрушенным видом кивнул.

— Это уже слишком! — крикнул Аврелий, хватая плеть и замахиваясь на слугу, который вмиг побледнел. — Печать сенатора Рима! Как ты посмел? — продолжал он, обрушивая удар на грека, который пытался прикрыться поднятой рукой. — Да пусть боги тебя…

Плеть упала на пол, и на плечо Кастора опустилась сильная рука.

— …хранят, друг мой! — закончил Аврелий, расхохотавшись во все горло. — Парис, живо, вели готовить повозку, едем в Поццуоли!

— Повозку? В Поццуоли? — ошеломленно переспросил управляющий.

— Багаж, рабы! Одежду, живо! — кричал Аврелий из перистиля. — Ты слышал, Парис? Беги готовить багаж!

— Вечно меня предупреждают в последний момент! — мрачно проворчал управляющий.

Затем, едва удостоив грека взглядом, осведомился:

— Господин едет один? Мне готовить одноместную повозку?

— Двухместную, Парис, — поправил Кастор, усаживаясь на место Аврелия. — На этот раз господа, — продолжил он, делая ударение на множественном числе, — господа едут вдвоем!

Затем, глядя сверху вниз на старого врага, уточнил:

— И выглади хорошенько мои хламиды, а не то…

Рим, 797 год ab urbe condita

(44 год новой эры, зима)

Публий Аврелий поднялся со стула с ноющей спиной, измученный двумя часами, проведенными в иератической неподвижности на почетном седалище, с прямой как струна спиной, бесстрастным лицом и рукой, застывшей в жесте, принимающем прошения.

— Слава богам, закончилось! — воскликнул он со вздохом облегчения, увидев, как последний из клиентов исчезает в вестибюле.

Он только начал сматывать с себя тогу, как управляющий Парис тактично кашлянул, как он всегда делал, когда ему нужно было сообщить неприятную новость.

— Там еще кое-кто, господин…

— Юпитер Всеблагой и Величайший, я больше не могу! Пусть придет завтра! — раздраженно выпалил сенатор.

— Это госпожа, domine, и она ждала все утро. Я разместил ее в покоях для прислуги, чтобы не заставлять ее долго ждать среди мужчин, — уточнил щепетильный управляющий.

Обычай, действительно, требовал, чтобы на утреннюю салютацию к патрону собирались старшие мужчины из семей, находящихся под его покровительством. Иногда, однако, являлись и вдовы с сиротами, по нужде вынужденные терпеть неловкое смешение с мужчинами.

Аврелий колебался. Ему не терпелось избавиться от сенаторских сандалий, надеть пару мягких домашних и удобно растянуться на триклинии.

— Я взглянул на упомянутую матрону, господин. Возможно, стоило бы ее принять, — вмешался верный секретарь Кастор, высказав свое мнение — положительное, но без восторга — о привлекательности просительницы.

— Проводите ее в библиотеку. У меня нет никакого желания снова взгромождаться на этот насест! — уступил Аврелий, отталкивая от себя строгое парадное кресло.

Парис повиновался, не скрывая своего неодобрения по поводу столь серьезного отступления от этикета.

Вскоре слуги ввели довольно молодую женщину, с опущенными глазами и головой, целомудренно покрытой скромной паллой цвета ржавчины. Как только она осталась наедине с патрицием, она откинула покрывало, явив миловидное лицо с несколько резкими чертами и полным ртом, что придавало ей одновременно надутый и чувственный вид. «Девушка из народа, хорошенькая, но не слишком утонченная, свободного, но небогатого сословия», — заключил про себя Аврелий, быстро оценив ее внешность и одежду.

— Спасибо, что уделил мне немного своего времени, благородный сенатор. Я Присцилла, дочь покойного Випсания Приска, — представилась просительница с акцентом, выдававшим ее происхождение из самых скромных кварталов.

— Ты замужем? — спросил Аврелий, искоса наблюдая за прической девушки.

— Я была обручена… — помедлила Присцилла, закусив губу, словно подбирая нужные слова, чтобы объясниться. — С Папинием Постумием! — закончила она на одном дыхании.

Публий Аврелий обомлел. Единственный Папиний Постумий, которого он знал, был семидесятипятилетним сенатором, всего лишь накануне скончавшимся от старости в окружении сына, невестки и целого сонма внуков.

— Неужели вы о том самом Папинии? — недоуменно спросил патриций.

Пожилой сенатор был одним из самых занудных поборников mos maiorum, вечно готовый упрекнуть кого угодно — а в особенности Аврелия — в недостатке суровости и неуважении к древним обычаям предков. Одним словом, строгий Папиний был последним, кого Аврелий мог бы вообразить в объятиях юной и пышногрудой простолюдинки.

— О нем самом! — подтвердила Присцилла.

— Но у него уже был сорокалетний сын и целых девять внуков!

— И тем не менее он собирался жениться снова.

— На вас? — не веря своим ушам, нажал сенатор.

— На мне, — повторила девушка. — За это его и убили, чтобы он этого не сделал!

— Это тяжкое обвинение, к тому же против семьи, находящейся вне всяких подозрений, — заметил патриций.

Папиний-младший, наследник покойного, был еще большим ханжой, чем его отец, а жена его, Анния, славилась во всем Городе своим непробиваемым пуританством еще больше, чем необычайной плодовитостью.

— Тьфу! — скривилась Присцилла. — Обманщики, фальшивые, как греческий сестерций! Бессердечное племя лицемеров!

И так, несколькими безжалостными словами, девушка разделалась с одним из знатнейших родов Рима…

— У вас есть доказательства, что Папиний и впрямь решился снова связать себя узами брака? — скептически спросил Аврелий.

— Вот брачный договор! — ответила Присцилла, извлекая из-под паллы свернутый папирус.

Сенатор бросил на него быстрый взгляд: все было в порядке… за исключением одной немаловажной детали.

— Здесь не хватает печати, — возразил он.

— Он не успел ее поставить! — невозмутимо парировала девушка.

— Ну и что с того? — не слишком убежденно спросил патриций.

— Папиний сказал мне, что я должна обратиться к тебе, если с ним что-то случится.

— Ко мне? — удивился Аврелий. — Странно, я полагал, он был обо мне весьма невысокого мнения…

— Вот именно! — торжествующе объяснила Присцилла. — «Иди к Публию Аврелию, — посоветовал он мне. — Только такой безрассудный тип, как он, тебя выслушает. Любой честный гражданин поспешил бы выставить тебя за дверь, но Стаций, если я его хорошо знаю, не упустит случая насолить такой добропорядочной и богобоязненной семье, как моя!»