— Меня хотят допросить!
— Ах, какой скандал!
— По одному! — властно приказал Аврелий. — Кого зарезали?
— Флавия! — Матрона взяла слово, испепеляя взглядом всякого, кто пытался вмешаться. — Дворцовая стража застала его, когда он пытался проникнуть в покои Августы, чтобы ее изнасиловать! Он уже добрался до кровати и схватил ее, когда…
«Идиот! — подумал Аврелий. — Как можно быть таким болваном, чтобы попасться в эту старую ловушку? Ее еще Ливилла использовала во времена Тиберия, чтобы избавиться от Постума! Назначаешь тайному любовнику свидание на Палатинском холме. Тот клюет и, какая удача, не встречает на пути ни единого стражника. Входит в покои своей возлюбленной, заключает ее в объятия… И она начинает кричать. Прибегают преторианцы и парой ударов гладиев все улаживают. Не успеешь и глазом моргнуть, как неудобный любовник устранен: государственная измена, покушение на целомудрие императрицы и так далее, и тому подобное».
— Этот дурак получил по заслугам! — заявил Аврелий, ничуть не потрясенный. — Теперь естественно, что они хотят допросить тех, кто его знал. Тебе не о чем беспокоиться, Поликсена!
— Значит, это он убил Дину и Рубеллия? — с болезненным любопытством спросила Помпония. — Но зачем? У него не было никаких причин!
— Причина у него была, — отрезал Аврелий, вспоминая лицо цвета слоновой кости с безупречными чертами, которое он на миг увидел в щель спальни.
Ему показалось, что он снова чувствует запах амбры Мессалины, смешанный на этот раз с другим, приторным, тошнотворным запахом. Запахом крови.
— Этот убийца медленно убивал и собственного отца! Когда его раскрыли, он потерял голову и… — комментировал Сервилий.
«Нет, он не потерял голову», — размышлял Аврелий.
Он пошел просить о помощи, уверенный в высоком покровительстве, которое обеспечили ему его амурные подвиги, наивно полагая, что императрица станет рисковать собой, покрывая его преступления, лишь потому, что спала с ним! Слепой, самонадеянный, безумный Флавий! Он убил дважды, чтобы быть уверенным, что подростки не проговорятся, чтобы гарантированно продолжить эту связь, открывавшую ему ослепительные перспективы — от императорского ложа до трона! У кого бы не возникло искушение? Мог ли он допустить, чтобы его царственная любовница испугалась? Все должно было идти гладко, без сучка без задоринки.
Да, в объятиях императорской Венеры Флавий возомнил, что стал неуязвимым, что пользуется абсолютной безнаказанностью.
Но когда его отец умер и было произнесено страшное слово «отравление», трон, о котором он мечтал, молниеносно превратился в погребальный костер.
Что могло быть естественнее для перепуганного труса, чем побежать к августейшей покровительнице просить о помощи в обмен на былые услуги? И вот счет был оплачен.
— Все в порядке, друзья. Не понимаю, почему вы так волнуетесь. Убийца казнен. Не вижу в этом ничего странного.
— Но она, прекраснейшая, не может быть совсем непричастна, — со злорадством вставила Помпония. — Она должна была его знать. Эта история с изнасилованием никого не убедит!
— Ну и что? Может, он и вправду был ее жеребцом и имел дурной вкус выбрать неподходящий момент для галантного свидания! За такие неосторожности приходится платить.
Ничуть не удовлетворенные, двое тучных супругов смирились и отправились домой, разумеется, не молча.
И едкие комментарии Помпонии, произносимые зычным голосом, эхом отдавались в домусе до тех пор, пока Фабеллий, учтиво, но решительно, не сумел выпроводить их за дверь.
— Проводи девушку на допрос, Кастор, — приказал Аврелий, чтобы избавиться от Поликсены, которая смотрела на него со слезами и мольбой в глазах, как побитая собака.
Затем, наконец оставшись один, молодой сенатор растянулся на мягком ложе триклиния.
Его измученное тело наслаждалось соприкосновением с прохладой виссона.
Он вслепую схватил восточную подушку и потерся небритой щекой о мягкую ткань.
Он оденет свою женщину в шелка, хватит с нее грубой шерсти! Он представил, как длинные медно-рыжие волосы волнами ниспадают на ее гордые плечи, касаясь шуршащей ткани.
Место Мнесареты — в Риме.
Ее изящество достойно мраморного дворца, а не грязной амбулатории.
Он уж позаботится о том, чтобы она это поняла! Ему оставалось уладить еще одно дело, а потом…
XXI
Ноны октября
— Флавий мертв, и ты легко можешь снять с себя вину, — объяснял Аврелий. — Теперь мы можем приписать ему и твой удар сикой.
— Нет. — Элеазар, стоя перед письменным столом, смотрел на него горящими глазами.
— Мордехая я могу понять. Он почти дожил до конца своих дней и хочет упокоиться на земле своих предков, — настаивал патриций. — Но ты? Ты молод, у тебя впереди будущее. Армии нужны храбрые воины, и неважно, какой они веры, из какой части империи родом. Весь мир теперь — один город: Рим! Зачем уезжать в страну, которой ты никогда не видел? Поколение за поколением твои предки жили здесь, а до этого — на востоке. Что ты знаешь об Иудее? Для тебя это чужая страна. Твоя родина здесь, в тени Капитолия!
«Я зря трачу слова», — подумал Аврелий, продолжая:
— Империя дает тебе свободу исповедовать свою веру, почитать бога, которого ты предпочитаешь. Несмотря ни на что, ты найдешь больше справедливости и терпимости в Городе, чем в твоем Израиле!
Элеазар покачал головой.
Когда он заговорил, в его голосе не было злобы:
— Иудеи никогда не станут римлянами, сенатор. Иберы, мавританцы, галлы — возможно. И даже бритты, и германцы, и все еще свободные народы, которым ваши орлы принесут свой «мир». Они, все они, будут наперебой стараться стать идеальными римлянами. Мы — нет. Мы хотим остаться иудеями. Оставьте себе Империю, Термы, вашу цивилизацию — нас это не интересует.
Еврей прервался и направился к выходу.
Затем на пороге он на миг помедлил и, обернувшись, быстро добавил:
— Знаешь, в чем истинная причина, почему я должен уехать? Мой народ никогда не смирится с вашим владычеством, а Рим не сможет стерпеть такого оскорбления. Через несколько лет — пять, десять, кто знает? — наши народы сойдутся в кровопролитной войне. Римляне будут сражаться за власть, евреи — за выживание.
Элеазар изучал Аврелия. Тот был из племени угнетателей.
Язычник, необрезанный.
Но, может быть, он поймет.
— В тот день, римлянин, я хочу быть на стороне побежденных, а не победителей!
Аврелий опустил руку, уже было поднявшуюся в привычном прощальном жесте.
Он резко выпрямился и ударил себя сжатым кулаком в левое плечо — так приветствовали воинов.
XXII
Восьмой день до октябрьских Ид
Кастор на следующий день был необычайно бдителен и деятелен. Нависшая угроза, казалось, пробудила его от вековой лени.
— Она здесь, господин, — мрачно объявил он, и по желчному тону Аврелий понял, что он имеет в виду Мнесарету.
Слуга удалился, насупленный и с показным подобострастием, предоставив хозяина во власть его опасной «соперницы».
— Аврелий, ты мне нужен! — объявила женщина, вбегая в комнату, взволнованная и счастливая.
«Наконец-то, — подумал патриций, — наконец-то она поняла!»
Пусть просит что угодно, он ей ни в чем не откажет!
— У меня чудесная новость! — с улыбкой продолжила Мнесарета.
— Ты в меня влюбилась! — рассмеялся Аврелий.
— Ах, перестань шутить, сенатор! Это Музей. Александрийский Музей приглашает меня прочесть цикл лекций!
— Поздравляю! — холодно ответил Аврелий, и глухая ярость закипала в нем. — Женщина в Музее — это высочайшая честь! — добавил он, надеясь, что его тон прозвучал достаточно радостно. — И когда ты уезжаешь?
— Вот для этого мне и нужна твоя помощь! Уже октябрь, и кораблей отходит мало. Я подумала, не найдется ли у тебя…
— О, конечно! — воскликнул он, и жгучее разочарование захлестнуло его. — Как раз через два дня отходит трирема. Это торговое судно, но на нем есть и отличные каюты. Я велю приготовить для тебя лучшую.
