— Спасибо, сенатор, я знала, что могу на тебя рассчитывать! — в эйфории воскликнула женщина-лекарь. — Знаешь, с меня полностью сняли все обвинения! Брусок лекарства, найденный у Фуска, признали безвредным успокоительным на травах. Но я так тебе благодарна, Аврелий, за все, что ты сделал. Быть замешанной в преступлении, пусть и косвенно, уж точно не пошло бы на пользу моей профессиональной репутации.

— Тогда выпьем за твою карьеру! — предложил он, потянувшись к кувшину с вином, в котором определенно чувствовал нужду.

— Пей ты, дорогой, а я не могу. Сейчас это важно как никогда!

Аврелий залпом, почти с яростью, осушил чашу.

В проеме двери силуэт Мнесареты светло вырисовывался на фоне осеннего солнца, лившегося из перистиля.

Он лишь скользнул по ней взглядом: ему не терпелось, чтобы она ушла, чтобы запереться где-нибудь в темноте.

Пятый день до октябрьских Ид

Кастор бродил по коридорам большого домуса, делая вид, что работает.

Равновесие понемногу восстанавливалось, и, если бы секира имперского правосудия их пощадила, вскоре этот дом снова стал бы идеальным местом для жизни. Мнесарета сама убралась с дороги, и вольноотпущенник уже принес в жертву Исиде горлицу в благодарность за ниспосланную милость, так что теперь оставалась лишь одна императрица, способная причинять вред.

Парис, успокоенный последними событиями, снова начал обращаться с Кастором с обычной надменностью. Союз, заключенный в темные времена, не выдержал испытания, едва миновала опасность.

Из кухни доносился фальшивый и радостный голос Ортензия, вновь колдовавшего над своими обожаемыми соусами.

Даже Фабеллий, наконец-то проснувшийся, участвовал во всеобщем ликовании, отпуская Поликсене дерзкие комплименты — наследие его не столь уж далекой юности. Поговаривали, что его взяла под опеку некая Эрофила.

Кастор решил, что настал момент вытряхнуть хозяина из оцепенения. Вовремя дать встряску господину входило в обязанности верного секретаря.

— У нее широкие бедра! — отчеканил он, избрав тактику лобовой атаки.

Взгляд Аврелия из-за письменного стола испепелил его.

«По крайней мере, он поднял голову», — подумал вольноотпущенник.

— И потом, она гречанка, а это дурная порода!

Аврелий, невозмутимый, отложил папирус и уставился на него.

«Почти дошел до точки, сейчас взорвется», — прикинул секретарь.

Но хозяин не раскрывал рта.

— Кстати, я должен вернуть тебе вот это, — сказал он, протягивая ему рукопись Овидия. — Мне она больше не нужна.

— Ты доволен! — прорычал Аврелий.

— Разве заметно? — с наивным видом спросил Кастор. — Что ж, да, признаюсь, я доволен!

— Она тебе никогда не нравилась!

— Признаю.

— Почему?

— Слишком хороша. Я не доверяю безупречным людям.

— Ты сказал, у нее широкие бедра.

— Не такие уж и широкие, в общем-то. Скажем так, приятно округлые.

— Она умна.

— Слишком.

— Она красива.

— Не поспоришь.

— Так в чем же дело?

— Она мне не нравится, вот и все!

— Ты ревнуешь, — обвинил его Аврелий.

— В любом случае, она уезжает завтра, а у нас есть дела поважнее, — отрезал слуга.

— Я должен тебе кое-что сказать.

Молодой сенатор прервал его скучающим жестом.

— Так лучше. Кажется, я в нее влюблялся, — на одном дыхании выпалил он.

— Да нет же, господин! — заверил его тот. — Это было лишь обманчивое чувство. Ты прислушался к своему сердцу и неверно его понял, вот и все. Как Красс с фигами.

— С какими фигами?

— Ну да, не помнишь? Красс, когда собирался отплыть из Брундизия на войну с парфянами, услышал, как торговец кричит: «Cauneas! Cauneas!», то есть «фиги из Кавна»!

— Ах, да! А на самом деле это был прорицатель, который его предупреждал: «CAVE NE EAS!» — «берегись, не иди!» — вспомнил Аврелий. — Но он не обратил внимания, все равно отправился и пал в бою.

— Вот именно. А греческий язык еще больше, чем латынь, подходит для игры слов! Даже тот порт в Галлии, Марсель, или Массалия… знаешь, почему он так называется? Моряки, не зная, куда приплыли, закричали: «Massai aliea!» — «хватай рыбака!», собираясь допросить старика, подплывавшего на лодке. С другого корабля поняли: «Массалия», и город до сих пор носит это имя! — рассмеялся Кастор.

Хорошо, хозяин оттаивает. Настал момент предложить ему цервезию.

Вольноотпущенник поднял полную чашу и протянул ему.

Жест замер на полпути.

Аврелий побледнел и смотрел в пустоту перед собой, словно Брут перед призраком Цезаря.

— «Massai aliea»… Массалия… «Cave ne eas»… «Cauneas»… Помни о своих добродетелях, стремись к доблести…

— Mnesaiaretes!

— Господин, что с тобой?

— Скорее! — воскликнул Аврелий, резко вставая. — Идем!

Амбулатория, уже лишенная всей обстановки, была полна щемящей тоски по всему ушедшему.

Инструменты, ампулы, шкатулки — все было тщательно упаковано и погружено на большое торговое судно, которое на следующий день должно было взять курс на Александрию.

На голой стене, между пустыми полками, все еще оставался змей Эскулапа.

— Его я всегда ношу с собой. Это что-то вроде суеверия! — с улыбкой объяснила женщина-лекарь. — Я рада, что ты пришел попрощаться. Но ты чем-то встревожен.

— Прощания меня печалят.

— Тогда не откажи мне в последнем тосте!

— Слушай, когда Дина пришла к тебе в первый раз… она была в амбулатории одна? Я так и не понял, как Флавию удалось убить ее таким образом! Ты не знаешь, была ли она знакома с Апеллием?

— Нет, не думаю, — попыталась вспомнить женщина.

— Флавий когда-нибудь здесь бывал? — с сомнением продолжил патриций.

Мнесарета покачала головой:

— Не припомню… Я бы запомнила, если бы видела его! Да перестань ты терзаться этой историей, Аврелий! — улыбнулась она, извлекая из кладовой небольшой глиняный кувшин. — Я приберегла это для тебя, надеясь, что ты вернешься в последний раз! — И она налила ему в чашу янтарной жидкости. — Прости, подсластить нечем.

— Ты, как обычно, не пьешь. Да, здоровый дух в здоровом теле. У хирурга должна быть твердая рука! — устало напомнил Аврелий.

«У нее глаза цвета косского моря», — подумал он, поднося чашу к губам.

— Нет, постой. Сначала тост. За женщину, что будет преподавать в александрийском Музее! — с горечью произнес он, поднимая чашу.

— Не можешь ведь простить, что я предпочла тебе Александрию?

— Я простил тебя, Мнесарета, но пить не стану.

— Почему? — удивленно спросила она.

— Потому что моя смерть ничего не изменит.

— Аврелий, что ты такое говоришь?

— Mnesaì aretes! «Стремись к добродетели, помни о своих добрых качествах». Мордехай так истолковал слова своей умирающей дочери. Но она пыталась произнести твое имя!

— Ты сошел с ума!

— Никогда еще я не был в таком здравом уме! Дина пришла к тебе в ночь побега. Ты ведь обещала ей помочь, не так ли? Ты завоевала ее доверие. Ты, зрелая и опытная женщина, вселяющая покой, как мать, которой она никогда не знала. Она отдалась в твои руки… и что ты с ней сделала? Одурманила опием, прежде чем пронзить ей матку? Ее должны были найти в переулке, истекающую кровью, умершую при попытке избавиться от плода прелюбодеяния. Но она, невероятным образом, сумела добраться до дома, и сразу после этого к тебе явился назойливый римлянин, который никак не хотел поверить в историю о подпольном аборте. Тогда ты решила использовать и его. Ты даже не искала Рубеллия, его искал для тебя я. И тебе принесли его сюда, как животное на бойню!

— То, что ты говоришь, — абсурд. Что бы я с этого получила?

— Молчание. Смертельное молчание о том, что видела Дина. Не за то, что они подглядывали за утехами Мессалины, заплатили жизнью эти двое. В тот день, когда должен был состояться аборт, Дина вернулась сюда, чтобы сказать тебе, что решила оставить ребенка. Она чувствовала себя обязанной тебе, ведь ты была единственной, кто предложил ей помощь. И так она увидела Флавия, который пришел за последней, смертельной дозой яда, чтобы устранить отца. Это была цена, условленная за то, чтобы ты получила поддержку императрицы, необходимую для поступления в Музей. Дина была в амбулатории, когда вошел Флавий, вероятно, с заднего двора. Она услышала знакомый голос и из любопытства выглянула. А когда ты вернулась, она простодушно сказала тебе, что узнала друга своего возлюбленного. Тогда ты решила, что она не должна жить. Флавий собирался нанести старику последний удар, и никто не должен был связать его с тобой. И ты предложила ей помощь в побеге, посоветовала вернуться ночью, одной, и…