Данила Комастри Монтанари

«Нам нужно не казаться здоровыми, а быть ими на самом деле».

Эпикур

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ПУБЛИЙ АВРЕЛИЙ СТАЦИЙ — римский сенатор

КАСТОР — вольноотпущенник Публия Аврелия

СЕРВИЛИЙ и ПОМПОНИЯ — друзья Публия Аврелия

МОРДЕХАЙ — еврейский торговец

ДИНА — дочь Мордехая

ЭЛЕАЗАР — жених Дины

ШУЛА — кормилица Дины

ФЛАВИЙ — знатный бездельник

ФУСК — отец Флавия

РУБЕЛЛИЙ — друг Флавия

ДЕЦИМ РУБЕЛЛИЙ — отец Рубеллия

ОППИЯ — владелица роскошного борделя

ДЕМОФОНТ — врач

МНЕСАРЕТА — коллега Демофонта

АПЕЛЛИЙ — помощник врача

ЭРОФИЛА — гадалка и знахарка

Рим, 796 год ab urbe condita

(43 год новой эры, конец лета)

Пятый день до сентябрьских Календ

— А вот и наш Ортензий! — представил его Аврелий под конец пира.

Невысокий повар замер на пороге, со страхом ожидая приговора изысканных ценителей вкуса.

Публий Аврелий Стаций и его друг Сервилий, вольготно возлежа на ложах вокруг полукруглого стола, отирали руки душистыми салфетками. Этот изогнутый стол был последним новшеством эксцентричного хозяина, а в это время рабы, бесшумные тени, убирали кости и объедки с мозаичного пола триклиния.

— Что ж, молодец, парень! Для скромного ужина в кругу друзей ты справился более чем достойно. Суп-пюре из латука с луком был восхитителен, да и к жаркому придраться не к чему. А вот свиные тефтели, пожалуй, вышли островаты.

— Правда, господин, правда! — засуетился Ортензий, заикаясь от волнения. — Да, я и сам знаю, блюда у меня выходят слишком пряными. Но ведь аристократы обычно требуют море гарума, да еще и поострее! Будь моя воля, я бы смешивал его только с тимьяном и чабером, особенно для дичи. Может, чуточку мяты и дикого тмина да несколько семян фенхеля.

— Слишком много запахов, слишком много! — возмущенно изрек Сервилий. — Из-за этой одержимости гарумом скоро и вкуса мяса не разберешь!

Повар, в душе соглашаясь, все же попытался оправдаться:

— Мне всегда так велели.

— Ну-ну, не обижайся! — утешил его Сервилий. — Утиный паштет был превосходен, как и фрикадельки с кедровыми орешками. У тебя хороший вкус и есть мастерство. Но если хочешь стать великим поваром, постарайся поскорее забыть ту стряпню, которую тебя заставляли готовить неотесанные обжоры, у которых ты служил до сих пор. Теперь ты на службе у сенатора, — добавил он, указывая на Аврелия, — и здесь подобные промахи недопустимы. Так что упражняйся и зови меня на пробу.

Затем, повернувшись к другу, он вынес вердикт:

— Да, ты не прогадал с покупкой. Думаю, если за ним приглядывать, из него выйдет отличный шеф-повар.

— Не сомневаюсь, ты займешься этим лично, — рассмеялся молодой патриций. Чревоугодие добряка-всадника было известно всему Риму не меньше, чем страсть его супруги к сплетням.

— Что нового во дворце? — спросил Аврелий друга, которого жена всегда держала в курсе всех дел.

— Готовят триумф, разумеется. Клавдий, покоритель Британии! Посмотреть на него съедутся со всех провинций империи. Говорят, и Лоллия Антонина вот-вот вернется в столицу.

— Неужели? — пробормотал Аврелий, стараясь сохранить безразличный вид. Он не хотел, чтобы Сервилий догадался, сколь много значил для него прошлогодний короткий роман с этой аристократкой.

— В Антиохии, у мужа, она пробыла совсем недолго. Похоже, по пути сделала крюк в Александрию. Кстати, — всадник перешел на доверительный тон, — ты мне так и не рассказал, вы с Лоллией…

— И не собираюсь, болтун! Лучше расскажи что-нибудь пикантное о дворе. Что там нового про Мессалину?

— Да ничего нового! Слухи, слухи, но никто так и не представил ни единого доказательства ее знаменитых измен.

— Августа молода, а Цезарь — давно уже нет! — снисходительно заметил Аврелий. — Это нормально, что ходят сплетни!

Валерии Мессалине и впрямь не было еще и двадцати, тогда как Клавдию перевалило за шестьдесят. А если добавить, что первая дама Рима была ослепительно красива и император любил ее до безумия, то станет понятно, почему злые языки не знали покоя.

— Слухи, конечно, не утихают. Но сейчас, с подготовкой к триумфальному шествию, на Палатине не до того! А тут еще в последние дни этот вольноотпущенник...

— Слышал, слышал. Утверждает, будто отплыл от берега на какой-то скорлупке и в кратчайший срок достиг Тапробаны, гонимый чудесным ветром.

— Вот именно! Вернулся с кучей даров для императора от царя той страны, где он, как уверяет, прогостил целых шесть месяцев.

— Если это правда, значит, можно добраться до Индии за несколько недель, миновав парфянские таможни, — прикинул заинтересованный Аврелий.

Парфяне были головной болью не только для легионеров из-за постоянных набегов на границе, но и занозой в сердце для добрых римских торговцев: усевшись, словно стражи, между Империей и сказочными странами шелка, они препятствовали любой прямой торговле между Городом и далеким Востоком, монополизировав сухопутные пути и взвинчивая цены на товары вчетверо непомерными пошлинами.

— Еще вопрос, сколько в этом рассказе правды! Не он первый выдумает байку, чтобы привлечь к себе внимание. Как бы то ни было, придворные географы уже изучают эти ветры.

Разговор прервало сдержанное, но настойчивое покашливание.

Это вошел Кастор, грек-секретарь Аврелия, и просил слова.

— Что там? — фыркнул патриций, явно раздосадованный вторжением.

— Там человек, он срочно просит тебя принять, господин.

— Так впусти его!

— Не думаю, что стоит, хозяин, — возразил Кастор, указывая на остатки жареной свинины. — Это Шула, служанка Мордехая Бен Моше.

Из вестибюля доносились крики: пронзительный гортанный голос с чужеземным выговором заглушал протесты привратника Фабеллия, который, еще не совсем проснувшись, не мог сдержать ее напора.

— Не пойму, то ли она не в себе, то ли пьяна, — заметил Кастор, которому была известна страсть Шулы к медовухе.

Сенатор с тревогой поднялся.

Если старуха, вечно прятавшаяся в еврейском квартале, примчалась сюда как фурия, на то должна быть веская причина. Аврелий дружил с Мордехаем двадцать лет, знал его как человека в высшей степени сдержанного и был уверен, что тот не стал бы тревожить его за трапезой по пустякам.

Извинившись перед гостем, он покинул триклиний, и тут же на него налетела женщина, которая, обойдя слабую оборону Фабеллия, вихрем ворвалась внутрь.

— Беги, сенатор, беги за лекарем! — кричала она, дергая его за тунику.

Аврелий на миг замер: можно ли верить исступленным словам Шулы? Старая кормилица дочери Мордехая давно была не в своем уме. Лишь привязанность и терпение девушки позволяли еврейскому торговцу держать ее у себя в доме, пусть и ценой неловких ситуаций.

К тому же нянька, в молодости не отличавшаяся набожностью, на старости лет превратилась в ревностную блюстительницу иудейских законов и принялась клеймить присутствие гоев, язычников, в доме хозяина. В последнее время даже Аврелию доставалось от ее проклятий.

Патриций решил не рисковать. Через несколько мгновений он уже усаживал Шулу в всегда готовые носилки, а Кастор со всех ног помчался к дому лекаря.

Отдав короткий приказ носильщикам, Аврелий попытался разобраться в бессвязном бормотании служанки.

Когда довольно скоро измученные нубийцы рухнули на землю на небольшой площади в Трастевере, магистрат успел понять лишь то, что с Диной стряслась беда. Выскочив из носилок, Аврелий взлетел по деревянным ступеням, что вели в жилище друга, и толкнул дверь, ожидая худшего: темное предчувствие шептало ему, что он не успеет.