— С диагнозами я научился выкручиваться, но вот лечение… для более серьезных больных мне приходилось доставать уже готовые лекарства. Я не силен в фармацевтике.

— И с какой стати кто-то стал бы брать на себя такую ответственность ради тебя?

— По правде говоря, Мнесарета ничего не знала. Я объяснял Апеллию, от какой хвори мне нужно средство, и он находил его среди лекарств своей госпожи.

— Апеллий, грязный обманщик! Но тогда, возможно… Ты уверен, что Мнесарета была не в курсе?

— Да что ты! Эта кривляка ни за что бы не согласилась мне помогать!

Аврелий почувствовал, как облегчение хмелем ударило в голову.

Он посмотрел на Демофонта, почти свернувшегося у его ног.

Трусливый, дрожащий и умоляющий, тот пытался обнять его колени, словно перед ним был бог с Олимпа, а не простой магистрат.

Патриций почувствовал приступ отвращения и отвел взгляд.

— Благородный сенатор…

— Сейчас ты подпишешь мне признание. Я хочу, чтобы было ясно, почему этот брусок успокоительного оказался в доме Фуска!

— Да, да, господин, но меня ведь не приговорят к костру, правда?

— Это решит имперское правосудие.

— Дай мне день, всего один день. Я кое-что отложил, хватит, чтобы купить себе собственную баню в провинции!

— Подписывай! — жестко приказал Аврелий.

Дрожащая каракуля скрепила признание.

— Скажи, ты делал аборты?

— Немного, благородный сенатор. И никогда — матроне! Если бы она умерла, муж мог бы затащить меня в суд по обвинению в убийстве!

— А простолюдинки, значит…

— Некоторые просили.

— И ты оперировал и брал деньги! Что стало с этими женщинами? Сколько из них еще живы?

— Понятия не имею, господин, откуда мне знать? Они уходили сразу после, и я их больше не видел.

Аврелий, охваченный омерзением, отшвырнул лекаришку пинком.

Выходя с признанием в руке, он увидел приближающийся отряд стражи.

«Надеюсь, они найдут виновного!» — с яростью подумал он, и образ Дины, истекающей кровью, и других, подобных ей, не переставал его преследовать.

— Аврелий!

Мнесарета подбежала к нему, встревоженная.

— Аврелий, они пришли арестовать меня!

В амбулатории царил хаос.

Стражники во главе с уполномоченным префекта Города были заняты тем, что без особой деликатности выпроваживали ожидавших пациенток.

Те, со своей стороны, не собирались уходить и, прикрываясь своими большими животами, осыпали бедных стражников бранью всех мастей, по большей части касавшейся сомнительного ремесла их матушек.

Аврелий пробился сквозь толпу и подошел к начальнику стражи, который вел рукопашный бой с особенно агрессивной простолюдинкой.

— Обвиняемая непричастна к тому, в чем ее обвиняют, — заявил он, показывая признание Демофонта. — Арестуйте лучше ее помощника!

После долгого совещания стражники решили забрать Апеллия и покинули амбулаторию под оглушительный свист.

Аврелия приветствовали как героя и осыпали благословениями и липкими поцелуями.

Мнесарета все еще была сильно потрясена и не могла смириться с мыслью, что доверилась столь двуличному ученику.

— Он приехал со мной из самого Пергама! — не переставала повторять она. — Он должен был стать моим преемником, а теперь…

— А теперь его осудят, — с некоторым удовлетворением заявил патриций.

— Но ведь не сожгут заживо, я надеюсь!

— Это еще как посмотреть. Во-первых, смертные приговоры через сожжение в Риме очень редки, и даже если их выносят, то почти никогда не приводят в исполнение. Кроме того, еще нужно доказать, что именно твое болеутоляющее убило Фуска.

— Если он и вправду умер от яда.

— Это так трудно установить?

— Да. Профаны говорят о ядовитых веществах так, будто их можно отличить от других лекарств, но часто это лишь вопрос дозы. Одно и то же средство, которое в малых дозах способствует исцелению, в больших может убить. Почти невозможно с уверенностью определить, имеет ли затяжная болезнь естественное течение или вызвана медленным действием токсичного вещества.

— А успокоительное твоего приготовления, что изъяли у Фуска, ты представляешь, что это было?

— Я не могу быть уверена, не видя бруска. В любом случае, я проверю все свои лекарства одно за другим, чтобы понять, что у меня похитил Апеллий.

— По словам Демофонта, это было болеутоляющее.

— Постой! — Мнесарета подошла к шкафчику и достала несколько брусочков. — Мы не знаем много веществ, способных по-настоящему унять физическую боль. Несколько травяных экстрактов, конечно, но на практике это все полумеры. Есть лишь одно действительно эффективное средство: меконий!

— Что это такое?

— Это сок, который сочится из чашечки мака.

— Хочешь сказать, опий?

— Да, по-гречески «опий» и означает «сок».

— Он смертелен?

— В больших дозах смертельно все! Однако постоянное употребление опия вызывает серьезный физический упадок.

— Значит, болезнь Фуска могла быть вызвана этим?

Мнесарета задумалась, потом покачала головой.

— Но не из моего мекония. Поскольку это опасный препарат, я всегда примерно знаю, сколько его у меня есть. Его приготовление сложно: нужно надрезать еще незрелые коробочки и ждать, пока сок вытечет и застынет, поэтому мне часто случалось покупать его уже готовым. Если бы пропало значительное количество, я бы сразу заметила.

— Но если Апеллий воровал его понемногу…

Женщина пожала плечами.

— Нужно знать, какие симптомы были у Фуска перед смертью. Судя по тому, что ты рассказал, это не похоже на отравление опием. Конечно, я не могу исключать, что вещество, убившее его, вышло отсюда, хотя сама мысль об этом мне неприятна. Я знаю, что меня ни в чем не обвинят, но все же я предпочла бы быть уверенной, что он умер как-то иначе!

— Да уж. Жена Цезаря должна быть вне подозрений! — улыбнулся Аврелий, цитируя фразу, ставшую крылатой с тех пор, как божественный Юлий произнес ее, требуя развода с женой Помпеей, после того как защитил ее в суде от обвинения в прелюбодеянии. Он подошел к Мнесарете. — Ну что, ты наконец убедилась, что и тебе нужны другие? Или мое вмешательство тебя унизило?

— Аврелий, как ты можешь такое говорить? Ты спас мне жизнь! — страстно воскликнула гречанка. — Неужели ты считаешь меня такой бесчувственной?

— Нет, я так не считаю, — прошептал Аврелий, притянув ее к себе.

Тело Мнесареты было податливым в его объятиях, а в изгибе ее губ, обращенных к нему, больше не было той надменности, что столько раз его раздражала.

«Нет худа без добра, — подумал сенатор. — В конце концов, и это отравление чему-то да послужило».

— Идем! — сказал он ей, ведя к спальне и покровительственно обнимая за плечи.

Благодарная и доверчивая, женщина улыбнулась ему. Это была улыбка ребенка.

Канун нон октября

Вернувшись на следующее утро, Аврелий застал Кастора, который ждал его в самом дурном расположении духа.

Он же, напротив, безмятежный и удовлетворенный, был полон решимости не дать испортить себе день и обратился к нему с веселым снисхождением.

Когда грек соизволил ответить, его голос походил на ворчание.

— Ave, господин! Если не ошибаюсь, ты нашел милое местечко, чтобы провести ночь. Что ж, надеюсь, оно того стоило, потому что, пока ты нежился в безопасности, здесь такое творилось! — с укором и ядом в голосе объявил он. — Там Сервилий и Помпония уже давно ждут тебя с довольно серьезными новостями. Но да, какая разница, пусть хоть весь мир летит в тартарары? Главное — Мнесарета.

— Аврелий, Аврелий! — Румяная матрона ураганом ворвалась в комнату, сопровождаемая задыхающимся мужем, и оба затараторили одновременно, пока заплаканная Поликсена в волнении вбегала следом.

Общий хаос довершало непрерывное ворчание Кастора, который никак не мог успокоиться.

— Хватит! — в отчаянии крикнул патриций. — Вы объясните мне, что случилось?

— Его зарезали!