— Да, и думаю, что он это сделал.

— Но она же умерла!

— Очевидно, его интерес к Дине был не таким уж и поверхностным.

Флавий разразился хохотом — громким, сальным.

— Так этот псих все-таки дал себе отчекрыжить? Если отец узнает, он ему не то что… он ему шею свернет!

— А ты почем знаешь? Децим мог бы и смириться. Времена нынче новые: Исида, Митра, Моисей, Христос. Менять религию вошло в моду!

— Этот старый сыч? Да он с него живьем шкуру спустит! Он чужеземцев на дух не переносит, а евреев — особенно! Кто знает, может, и он приложил руку к устранению девицы? Кто тебе скажет, что они не встретились и старик не дал ей ясно понять, что о браке и речи быть не может? Немного денег, чтобы избавиться от ребенка. Дверь, захлопнувшаяся перед носом. Да, это в духе Децима. А девица, увидев, что ее маневр не удался, пошла другим путем — тем, что привел ее на улицу подыхать.

— Возможно, — не слишком убежденно проворчал Аврелий.

— Это единственное объяснение. А потом этот болван Рубеллий, в своей нелепой гордыне, идет и делает себе обрезание, чтобы позлить старика, чтобы тот научился не совать нос в его дела. Это так на него похоже!

Флавий смеялся, успокоенный. Теперь он удобно развалился, довольный и спокойный, напыщенный своей обычной спесью.

Аврелий долго смотрел на него, словно до последней капли смакуя отвращение, которое вызывал у него сам факт существования этого человека.

Расслабленный блондин решил, что разговор окончен, и встал, чтобы его проводить.

— Какой болезнью страдает твой отец? — вкрадчиво осведомился патриций.

— Телесные соки в нем не в гармонии, и это вызывает разлад. Говорят, избыток желчи.

— Интересно. А кто его лекарь? — с безразличным видом спросил Аврелий.

— Это наши дела! — жестко отрезал Флавий.

— Полно, юный Фуск! — с презрением усмехнулся сенатор. — Думаешь, мне долго пришлось бы узнавать это у одного из твоих слуг? И потом, к чему такая скрытность? Что плохого в том, чтобы лечиться у одного врача, а не у другого? Может, это какое-нибудь знаменитое светило. Демофонт, например.

— Демофонт. Да, именно он лечит моего отца уже больше года.

— И с тех пор ему стало лучше или хуже?

— Что ты имеешь в виду?

Флавий угрожающе встал перед ним, преграждая путь.

— Ты что, сомневаешься в его способностях?

— О нет. Напротив, я уверен, что Демофонт в полной мере способен добиться исцеления. Если это то, чего от него требуют.

— Вон отсюда! Я устал слушать твои гнусные намеки.

— Ухожу, ухожу. Но не мог бы я передать привет твоему благородному родителю?

— Он не в том состоянии, чтобы принимать посетителей!

— Жаль, я бы с удовольствием с ним поболтал.

— Ты все еще здесь?

— Лишь один совет, — ледяным тоном произнес патриций, направляясь к выходу. — Найди Рубеллия. И побыстрее. Какие бы высокие покровители у тебя ни были, ты от меня так просто не ускользнешь, грязная мразь. И учти, что в Риме отравителей ждет костер.

— Береги спину, сенатор! — в ярости прокричал тот.

— Непременно, Флавий. С таким, как ты, не приходится бояться нападения в открытую.

С этими словами Аврелий переступил порог.

Канун октябрьских Календ

— Мы везде искали, господин! — защищался Кастор, которого Аврелий упрекнул в безделье.

Уже три дня рабы домуса были мобилизованы все как один, вместе с многочисленными сомнительными друзьями, которых грек имел в трущобах города.

— Его никто не видел! — вздохнула Помпония, которая спустила с цепи всю свою разветвленную сеть светских шпионов — служанок, парикмахерш, стилистов, — чтобы найти Рубеллия.

— Нелегко отыскать человека в мегаполисе с населением более миллиона, — убежденно заявил Сервилий, — особенно если он хочет спрятаться!

Юноша не вернулся ни в отчий дом, ни в бордель Оппии, к тому же и его смертельный враг Элеазар, казалось, канул в небытие.

Кастор, однако, не считал эти три дня тщетных поисков напрасными: хозяин, поглощенный расследованием, изрядно пренебрегал своей драгоценной Мнесаретой.

Именно ради этого побочного эффекта вся прислуга, умело направляемая вольноотпущенником, и трудилась с таким самоотречением.

В общем, Кастор мог считать себя вполне довольным и в тот вечер выказал свое прекрасное расположение духа, обратившись уважительным, почти дружеским тоном к бывшему сопернику Парису, ныне союзнику в заговоре против сердечных искушений хозяина.

Со своей стороны, управляющий ответил ему так любезно, что можно было заподозрить в его чувствах к нему едва уловимый оттенок привязанности.

В довершение всего, в утешение уставшим сыщикам, повар Ортензий в тот вечер превзошел себя, приготовив особые яства и решительно исключив из меню сырые травки и слишком здоровую пищу.

К огромной радости маэстро кухни, Аврелий ел с аппетитом, не жалуясь на возможный вред для печени.

Кастор со сдержанным оптимизмом насвистывал, чувствуя, что дело на верном пути.

Ему даже удалось добиться, чтобы на ужине в качестве кифаристки присутствовала позабытая Поликсена, тщательно укутанная в волнующие покровы.

Стараясь, чтобы прелести девицы всегда представали в лучшем свете перед рассеянным взором Аврелия, грек был готов испариться при малейшем знаке интереса со стороны хозяина.

Даже Сервилий, хоть и был предан своей Помпонии, не упускал случая искоса, с живым одобрением, следить за изящными движениями, которыми блудница, наставленная многогранным греком, пыталась привлечь внимание своего господина.

Казалось, тайная мечта маленькой проститутки имела некоторые бледные шансы осуществиться после бури, вызванной внезапным появлением Мнесареты.

Но именно в этот миг Фабеллий, которого грубо оторвали ото сна, появился, зевая.

— В дверь стучат. Мне открывать?

Довольно поздний час оправдывал недоумение привратника.

Получив утвердительный кивок Аврелия, Фабеллий пересек фауции и, сопровождаемый по пятам Кастором, приоткрыл тяжелые ворота.

На миг бедный привратник вытаращил глаза, думая, что все еще спит: откуда, как не из мира снов, могла явиться эта бесплотная голубая фигура сомнительного пола? Гермафродит бросился внутрь, взволнованно спрашивая хозяина дома.

— Эхион, какими судьбами? — спросила Поликсена, обрадованная встрече со старым коллегой по лупанарию.

Не обращая на нее внимания, юноша кинулся к Аврелию и схватил его за тунику.

— Спокойно, спокойно, — предостерег его патриций, пытаясь уберечь свое белоснежное одеяние от этих синих рук.

— Меня послал Флавий, из дома Оппии. Иди скорее, сенатор. Он нашел Рубеллия!

Не дослушав объяснений, патриций сорвался с места, поднимая на ноги нубийцев.

— Он тяжело ранен, его пырнули ножом на улице, а Флавий не может найти Демофонта!

Аврелий понукал носильщиков, жалея, что не держит в городском доме верховых лошадей. Какими бы быстрыми ни были его носильщики, они не могли сравниться со скоростью доброго жеребца.

Но при римском движении использовать лошадь на центральных улицах, пусть даже в ночные часы, ему всегда казалось рискованным, не говоря уже о том, что неуместным.

«Завтра же превращу часть склада в конюшню», — решил он про себя, пытаясь добиться хоть каких-то объяснений от мечущегося эфеба.

Увы, единственное, что удалось разобрать в сбивчивой речи Эхиона, — это то, что Оппия вне себя от ярости, потому что ей разнесли все заведение, и в этой суматохе она рискует растерять всю свою знатную клиентуру.

Наконец, опережаемые оповестителями, что прокладывали дорогу локтями, нубийцы добрались до Целимонтанских ворот. Нападение случилось здесь же, на площади, и Флавий не нашел ничего лучше, как на руках оттащить раненого прямо в этот притон.

— Вы что думаете, это больница? Я содержу честный бордель, а не гладиаторскую казарму! — завопила им навстречу взбешенная Оппия. — Кто возместит мне ущерб? Мои клиенты разбегаются. Они приходят за веселой девицей, а находят на столе в прихожей парня с выпущенными кишками! Из-за такого и лицензии лишиться можно, при всех-то налогах, что я плачу!