— Как и подобает, — согласился еврей.

Аврелий посмотрел на коптящую лампу под носом у Эпикура. «Приходит сюда, оскорбляет меня, — думал он, — не скрывает, что хотел бы видеть меня мертвым, чистосердечно заявляет, что, если спасется, возьмется за оружие против Рима. С какой стати я должен его защищать?»

— Кастор, проснись!

Грек, совершенно нагой, громко храпел среди белоснежных простыней. В перепутанной ткани виднелся клочок светлых волос.

«Поликсена не теряет формы», — подумал Аврелий.

— Ну, вставай, лежебока! А ты уходи, — приказал он девушке. — У меня здесь гость, которого нужно разместить.

Кастор сел с сонным стоном, пока Поликсена, вздыхая, выходила из комнаты.

— Гостья? Вместо блондинки? Что ж, должен сказать, я не против. Эта девица становится слишком прилипчивой. Как она, хорошенькая?

— Это крепкий мужик в самом расцвете сил, ловкий на руку и с очень чутким сном. Он орудует мечом, как Ортензий своими вертелами. Не советую оказывать ему галантные знаки внимания.

— Мужчина? Я должен делить свою спальню с волосатым амбалом? — возмутился Кастор.

— Но вы, греки, сделали из этого целую философию! — пошутил Аврелий, знавший о твердокаменной гетеросексуальности вольноотпущенника.

— Именно поэтому я и покинул родину! — запротестовал Кастор. — По какой еще причине, скажи на милость, я бы согласился жить среди вас, варваров? Надеюсь, он хотя бы в кости играет, — вздохнул он, решив содрать хоть немного деньжат с незваного гостя.

— Ничуть: не играет, не пьет, не…

— Да кто этот скучнейший образец добродетели?

— Элеазар, жених Дины.

— Ты имеешь в виду того самого Элеазара, что только что зарезал Рубеллия отравленной сикой? — возмущенно закричал Кастор. — Я и глаз не сомкну с таким соседом по комнате, буду бояться, что он в темноте проткнет меня стилусом, смоченным в скорпионьей крови.

— Если это случится, я произнесу над тобой самую прекрасную погребальную речь, какую когда-либо слышал этот город! — ухмыльнулся хозяин. — И учти: никто не должен знать, что он здесь!

— Отлично. Если меня не прирежут, то я готов к пыткам. Он же в розыске! Меня арестуют за укрывательство убийцы!

Кастор был поистине вне себя.

И когда на пороге появился иудей, он плотно свернулся калачиком в самом дальнем углу кровати, притворяясь спящим, лишь бы не приветствовать его.

И, из соображений предосторожности, сжимал под подушкой нож для резки бумаги с чрезвычайно острым концом.

В скромном таблинии дома на окраине было жарко.

Аврелий сидел рядом с Децимом с подобающим случаю видом.

Снова привело его на улицу виноторговцев не только тягостное обязательство выразить соболезнования семье Рубеллия, но и желание подтвердить еще одну, ошеломляющую новость, которую сумела раздобыть пронырливая Помпония, запустив своих шпионов в самые потаенные уголки Палатинского холма.

Децим, однако, визиту был не особенно рад.

— Когда похороны? — осведомился Аврелий, который позаботился о том, чтобы тело бедного Рубеллия было возвращено родителям для последнего прощания.

— Евреям не устраивают публичных почестей, — угрюмо заявил старик.

— Но, Децим, это твой сын!

— Он сделал обрезание, он сделал свой выбор. Он больше не был римлянином и не может покоиться в гробнице моих предков.

— Децим, твоего мальчика убили. Как ты можешь так говорить?

— Ты хуже Фаннии, Аврелий! Она тоже целый день хнычет! Рубеллий отвернулся от нас, чтобы бегать за этой потаскухой. Он так любил своих евреев, что обратился в их веру. Пусть они теперь и хоронят его. Потому что римских похорон у него не будет.

Аврелия охватил гнев. Вот из-за таких людей Рим и был ненавистен покоренным народам.

Из-за таких непримиримых и косных Децимов провинции бунтовали и отказывались платить дань.

Рим был целым миром, со всеми его нациями, а этот болван не мог этого понять! Он сдержал едкую фразу, что уже вертелась на языке, и совладал с собой.

Нужно было выяснить кое-что важное.

— Я точно знаю, Децим, что около месяца назад, до смерти девушки, Рубеллий просил аудиенции на Палатинском холме.

— Неужели? Кто знает, может, он хотел обратить Клавдия! Впрочем, тот и так прекрасно ладит с евреями, Ирод ведь его друг.

— Аудиенция была запрошена у Мессалины.

— Наверное, хотел представить ей свою красотку. Шлюхи друг друга поймут! — прошипел Децим. — А теперь, Аврелий, если позволишь, у меня дела. Можешь не выражать мне соболезнований. Тот, кто умер, не был моим сыном, он был просто евреем!

«Тупой болван, — подумал юноша, — дешевый ксенофоб!» И что ему теперь делать с телом Рубеллия?

На пороге заплаканная Фанния излила свое горе.

— Ничего не поделаешь, он не хочет ни хоронить его, ни сжигать! Говорит, что он чужой, враг!

— Я позабочусь об этом, Фанния. Его проводят в последний путь с достоинством, — пообещал Аврелий, подумав о человеке доброй воли и с добрым сердцем, который в порту Остии будет бодрствовать у тела юноши, читая над ним погребальный Каддиш.

На обратном пути его захлестнула горечь.

Принципы, принципы. Когда же люди вместо принципов начнут наконец руководствоваться здравым смыслом?

Когда он вернулся домой, настроение у него было отвратительное, и сцена, что его ожидала, не сулила улучшения.

Заплаканная Поликсена билась в припадке ревности, а Кастор любовно ее утешал.

— Эта гречанка — большая шлюха, чем я! — кричала девушка, обрушиваясь на Мнесарету. — Говорю тебе, я видела ее в кабаке! Со всеми ее замашками! — и снова в слезы.

— Убери эту женщину с глаз моих! — крикнул Аврелий.

— Конечно, конечно, господин, — с явным неодобрением согласился вольноотпущенник, уводя девушку. — Но ты должен ее понять, бедняжку.

— Я ее купил, не так ли? Я забрал ее из лупанария. Чего она еще хочет? Я не обязан с ней спать! Я здесь хозяин.

— Конечно, господин, но…

— Я хотел бы, чтобы вы все раз и навсегда поняли: хозяин здесь я, а вы — рабы! Я не обязан делать то, что вам удобно!

— Конечно, господин, ты наш повелитель. Но именно поэтому у тебя есть обязательства перед нами. Мы зависим от тебя, любое твое желание — приказ, но…

— И ты тоже вон отсюда! — в отчаянии закричал Аврелий. — А впрочем, нет. У меня есть идея. Ты сказал, что любое мое желание — приказ? Отлично. У меня есть желание. Подойди-ка сюда.

Кастор видел, как сгущаются тучи.

Вот что бывает с теми, кто радеет за общее благо.

Защищая других, платишь сам.

«Если бы я молчал…» — думал он.

— У меня есть для тебя поручение.

— Не сейчас, господин. Я не смогу исполнить его с должным усердием. Я плохо спал этой ночью, с наемным убийцей в постели и…

— Тебе ведь нравится одеваться элегантно, Кастор?

— Скромно скажу, вкус у меня есть, господин!

— Я кое-что для тебя приготовил!

Все еще не ведая о злосчастной миссии, что уготовил ему хозяин, Кастор позволил нарядить себя, с гордостью созерцая результат в зеркале.

— Мне идет! — наконец с удовлетворением прокомментировал он, и лишь тогда, увидев его в полном облачении, Аврелий объяснил, в чем именно заключается его задача.

Неповторимые слова и жесты, которыми отреагировал вольноотпущенник, были таковы, что повергли в шок не только благочестивого Париса, но и Поликсену, которая полагала, что в борделе изучила все возможные непристойности.

Аврелий не обратил на это внимания. Ему предстояло исполнить еще один, тягостный долг.

Когда римлянин вошел в его комнату, старик снимал филактерии.

Медленным жестом он закончил разматывать ленты с руки и пальцев, благоговейно поцеловал их и убрал, аккуратно сложив, в шкатулку.

Патриций подождал, пока друг закончит обряд, прежде чем заговорить.

— Я его нашел, Мордехай.

Еврей не шелохнулся.

Никакой реакции, ни единого вопросительного взгляда на лице, изрезанном глубокими морщинами.

— Я знаю имя отца ребенка, — уточнил патриций, словно тот не понял.