И в любом случае перед выполнением тестов следовало освежить в памяти методику. Оливия так глубоко ушла в свои мысли, что едва не прошла мимо Торна, не заметив его. А когда заметила, вздрогнула от неожиданности.
– Что вы тут делаете в такое позднее время? Почему не спите? – недовольно спросила она.
– Я хотел с вами поговорить. И поскольку вы отказались впустить меня в лабораторию… – Торн не стал заканчивать предложение и лишь пожал плечами.
Оливия нехотя улыбнулась.
– Все уже легли? – спросила она.
– Все, кроме нас.
– Тогда придется с вами поделиться. Я должна кому-то рассказать, как все прошло, потому что иначе не усну.
– Ради бога, я весь к вашим услугам. Только учтите, что ни бельмеса не понимаю в вашей химии. Впрочем, вы об этом и так знаете.
– Верно, – со смехом согласилась она. – А я совсем не разбираюсь в том, как быть герцогом. Так что мы здесь на равных.
– Предлагаю пройти в синюю гостиную. Нас там никто не побеспокоит, а я обещаю вести себя пристойно.
Оливия не вполне была уверена в том, рада ли она была услышать от него такое обещание. Впрочем, говорить ему об этом она бы точно не стала. Еще тогда, в Лондоне, в саду, он ясно дал понять, что жениться не намерен, а портить ее репутацию ради сомнительного удовольствия она ему не позволит.
Хотя зря она назвала это удовольствие сомнительным. И была бы отнюдь не прочь получить его хоть немного в качестве вознаграждения за усердные труды в течение всего дня.
Торн открыл перед ней дверь и, пропустив Оливию вперед, вошел следом, оставив дверь открытой, как того требуют нормы приличия.
– Я даже не знала, что здесь есть гостиная! И какая красивая.
Внимание сразу привлекал камин в бело-синих изразцах – главное украшение комнаты. Пол возле очага был выложен керамической плиткой в той же цветовой гамме, и все прочее убранство комнаты было, как будто, призвано подчеркнуть красоту этого главного элемента: и обтянутый синим сукном диван, и элегантный в своей простоте письменный стол, и белые с синим портьеры.
Торн зажег свечи и уселся на диван, жестом предложив Оливии к нему присоединиться, но она была слишком возбуждена, и потому, положив свои тетради на стол возле подноса с графином, наполненным чем-то янтарно-золотистым – должно быть, бренди, – и двумя стаканами, принялась ходить по комнате, любуясь камином.
– Откуда у вас столько сил в такой поздний час? Только не говорите, что вы уже что-то нашли в том, что я вам принес днем.
– Нет, пока нет. Но важно то, что я не обнаружила мышьяк там, где он мог бы быть. Что сильно затруднило бы дальнейшие исследования.
Торн наморщил лоб.
– Я не понимаю, о чем вы.
– Вы ведь знаете, что тело отца Грея было забальзамировано, верно? Ну так вот, мне удалось экстрагировать бальзамическую субстанцию из сердца, и в ней мышьяка нет.
– Выходит, он не был отравлен?
– Я пока не могу дать ответ на этот вопрос, – сказала Оливия и остановилась напротив Торна. – Видите ли, многие составы для бальзамирования содержат мышьяк, но, к счастью для нас, для бальзамирования отца Грея мышьяк не использовали.
Торн по-прежнему смотрел на нее с недоумением, и Оливии пришлось начать сначала.
– Мышьяковистая кислота, – сказала Оливия и замолчала, попытавшись поставить себя на место дилетанта, – это такая производная от мышьяка. Если присутствует в бальзамической жидкости, то в каждом тесте будет заявлять о себе, и тогда невозможно будет заключить, попал ли мышьяк в организм покойного до смерти или после. Но в нашем случае, если мышьяк в органах все-таки найдется, то попасть туда он мог только при жизни отца Грея.
– А, понимаю, – сказал Торн. – Вы уже думаете о том, как будете доказывать достоверность ваших экспериментов.
– Да, я уже думаю, как буду доказывать отравление в суде, – согласилась Оливия и снова принялась расхаживать по комнате. – Судя по описаниям, что дала мать Грея, родственники покойного и все его старые слуги, произошло острое отравление мышьяком. Таким образом, триоксид мышьяка не успел повлиять на ногти и волосы. С того момента, как отец Грея почувствовал недомогание, до его смерти прошло меньше суток. Если его отравили мышьяком, то следы мышьяка могут остаться в желудке покойного. И совершенно точно в кишечнике.
– Теперь я знаю об анатомии отца Грея куда больше, чем мне бы хотелось, – сухо заметил Торн.
– А я знаю недостаточно. – Оливия села на диван и в недоумении покачала головой. – Не могу поверить, что вас все это совсем не возбуждает.
– А я не могу поверить в то, что вас возбуждает именно это, – сказал Торн и, устроившись на диване поудобнее, закинул ногу за ногу.
– Потому что вы не химик.
– Слава богу, – сказал Торн, впившись в нее взглядом. – Из меня бы получился никчемный химик.
– Но из вас получился отличный герцог, как мне кажется.
– Не знаю, – вздохнув, сказал Торн.
– Простите, – сказала Оливия, – я вас заговорила. Вы, кажется, хотели меня о чем-то спросить.
– Да, хотел, – недовольно поджав губы, сказал Торн. – Я хотел спросить вас о нашей первой встрече.
Оливия подавила желание зевнуть. Эта встреча была в таком далеком прошлом. Стоило ли урезать время на сон ради бессмысленного разговора? Хотя она сама всячески избегала встречи с ним сегодня. Ладно, она ответит на все его вопросы, и тема будет закрыта раз и навсегда.
– На самом деле я и сама хотела бы кое о чем вас спросить относительно той встречи, но вначале я отвечу на ваши вопросы.
Торн встал, подошел к письменному столу, взял с подноса наполовину пустой бокал, из которого, надо полагать, он уже пил до этого, и сделал большой глоток. Второй, пустой, он поднял с подноса и, показав ей, спросил:
– Хотите бренди?
– Вы же знаете, что дамам не полагается пить бренди.
– Дамам не полагается, а химики могут пить все, что хотят.
– Вы хотите меня напоить, чтобы потом делать со мной все, что вам заблагорассудится. Это так, ваша светлость? – уточнила Оливия, приподняв бровь.
– Разве я способен на такое? – с ленивой улыбкой спросил Торн.
– Вы сами знаете ответ, – сказала Оливия. В глубине души она бы с радостью переложила ответственность за все, что может случиться, на Торна.
– И все же, я думаю, мне стоит попробовать, – сказала Оливия, не веря собственным ушам. Что она делает?! Однако ничего страшного не случится, если она пригубит напиток, который так нравится джентльменам. Остаться с ним наедине в доме, когда все остальные спят, – достаточно смелый поступок для молодой незамужней леди, и собственная дерзость слегка вскружила ей голову, побуждая к еще более решительным поступкам.
Торн поставил на поднос пустой бокал и, подойдя к ней, предложил, протянув ей свой:
– Попробуйте из моего.
Первый глоток обжег Оливии горло, и она закашлялась, но она пригубила еще, и на этот раз почувствовала приятное обволакивающее тепло – особенно приятное, поскольку в комнате было довольно прохладно.
– Ммм… крепкий напиток, – сказала она. Оливия чувствовала себя шаловливым ребенком, которому удалось провести родителей. Ужасно приятное чувство! – Слишком крепко для меня, – сказала она, возвращая Торну бокал.
Торн тут же сделал большой глоток.
– Это поначалу. Потом привыкаешь.
– Вы тянете время, – тихо сказала она.
– Ваша правда, – невесело рассмеявшись, признался он. – В тот вечер на балу девять лет назад вы специально подстроили, чтобы нас застали целующимися?
Оливия нахмурилась.
– Я не понимаю, о чем вы.
– Грей в тот вечер меня предупредил, чтобы я остерегался мамаш, стремящихся не мытьем так катаньем выдать замуж своих дочерей, и их дочерей, готовых сделать все, что им прикажут их мамаши. Сама жизнь убедила меня в правоте Грея, – сказал он, не глядя на Оливию, и, заставив себя поднять на нее взгляд, добавил: – Но относительно вас и ваших мотивов меня не покидают сомнения.
Сердце ее болезненно сжалось, и эта боль была почти столь же сокрушительной, что и в то утро, когда она услышала его предложение.
