– Ладно, я сдаюсь, – заявил Грей, багровый от возмущения. – Отдаю свои очки мисс Норли. И тогда она становится официальным победителем.

– Я выиграла! – радостно воскликнула Оливия, очевидно не замечая назревающего между братьями конфликта. – Мне дадут приз?

– Вы хотите получить приз? – не веря своим ушам, переспросил Торн.

– Зачем тогда вообще играть во что-то, если победитель ничего не получает! – возмущенно заметила Оливия.

– Я мог бы подарить вам столько разнообразных призов, – с двусмысленной улыбкой очень вкрадчиво, с приятной хрипотцой пропел Торн. Если он надеялся вогнать Оливию в краску, у него ничего не вышло. – Только боюсь, ваши родители их не одобрят.

– Торн, – с угрозой в голосе сказал Грей, – ты заходишь слишком далеко.

Торн едва сдержался, чтобы не выругаться в голос.

– Вот, – сказал он и протянул Оливии газету, которую прихватил с собой, чтобы почитать по дороге. – Такой приз вас устроит?

Оливия ослепила его сияющей улыбкой.

– Да, конечно! Спасибо большое. Мне очень нравится эта газета, потому что они публикуют научные статьи.

При виде ее искренней улыбки Торн был готов купить ей тысячу газет.

Что с ним не так? Вероятно, он переутомился. Или заболел. Оливия развернула газету, нашла нужный раздел и со счастливым вздохом углубилась в чтение.

Черт ее дери, она волновала его еще сильнее, чем тогда, в далекой юности. Похоже, она действительно разбиралась в химии, ей явно нравилось говорить о своем любимом предмете и читать о нем. Получалось, Оливия была скорее «синим чулком», чем интриганкой. Впрочем, Торн не был знаком ни с одной дамой, которую окружающие звали бы «синим чулком», так что он не мог сказать с уверенностью, подходила ли она под это определение.

По правде говоря, она не соответствовала ни одному шаблону. Взять, к примеру, ее наряд. Цвет – морской волны – был очень близок по оттенку к дорожному платью, что было на ней сейчас. Любая другая женщина на ее месте ни за что не стала бы два дня подряд надевать одежду одного и того же цвета, но Оливию не волновали эти условности. Она поступает так, как считает нужным.

Господи, каким же он был ослом девять лет назад, если не разглядел в ней такие особенные качества. Теперь-то он научился ценить в женщине уникальность, вне зависимости от того, умеет она танцевать или нет и как строго она придерживается неписаных правил.

И неважно, какая ей отведена роль в интригах, что плетет ее мачеха. А может, и не было у нее никакой роли? Этого нельзя понять ни из того, что она говорит, ни из того, как себя ведет.

Вчера ночью она откликнулась на его поцелуй непосредственно, живо и чувственно, но превзошла самое себя, стараясь не выдать правду об их совместном времяпрепровождении. Торн не знал, что и думать. Она заявила, что снова отказала бы ему, если бы он вздумал делать ей предложение. Может, так она надеялась впечатлить Грея – показать, что все ее жизненные цели и помыслы ограничены только наукой, а замуж – даже за герцога – ей совсем не хочется. Или она действительно не стремилась выйти замуж, хотя целоваться была не прочь?

Впрочем, какими бы ни были ее мотивы, он, Торн, отношения с ней возобновлять не собирался.

И еще он не мог поверить в то, что ей нравились написанные им пьесы. Трудно представить, что его опусы могут понравиться девице, единственная цель жизни которой – выйти замуж. Но поверить в то, что его пьесы могут понравиться синему чулку, еще сложнее.

Отнюдь следует избегать всех тем, касающихся опусов Джанкера. Если бы только она знала, кем были прототипы ее любимых персонажей – леди Держи-Хватай и мисс Замани-Обмани! Она бы не оценила юмора. Обиделась бы.

Почему ему было так важно не задеть нежные чувства мисс Норли, Торн задумываться не захотел.

Оливия опустила газету со счастливой улыбкой.

– Лучшего приза для меня вы бы не придумали, – благодарно посмотрев на Торна, сказала она. – Благодаря вам, моя любимая рубрика «Новое в искусстве и науке» не осталась непрочитанной.

– Обращайтесь. Я подписан на эту газету.

Наука Торна не интересовала, в отличие от театра.

– И я подписан, – сказал Грей, – так что обращаться можно и ко мне. Моя мать тоже любит эту газету, и потому, прочитав ее сам, я всегда отправляю ее матери.

– Погоди, и я поступаю так же, – вмешался Торн. – Получается, мать каждую неделю получает два одинаковых номера той же газеты. Почему она никому из нас ничего ни разу не сказала?

– Возможно, из чувства такта. Не хочет обидеть отказом ни одного из нас, – предположил Грей. – К тому же у нее тоже есть друзья, которым она может отправить лишний экземпляр. Ты же знаешь, ей для друзей ничего не жалко.

– Раз уж мы заговорили о вашей маме и ее друзьях, хочу спросить: кто-нибудь из вас знал, что ее дебют в свете состоялся в том же сезоне, что у тети Грея Коры?

– Я не знал, – сказал Грей. – Да и как такое может быть? Мама на девять лет моложе тети Коры и вышла замуж в семнадцать, что означает, что дебют тети Коры состоялся, когда ей было целых двадцать шесть! Хотя, – Грей перехватил взгляд жены и решил переобуться на лету, – двадцать шесть вполне подходящий возраст для дебюта. Правда, милая?

Оливия растерянно переводила взгляд с мужа на жену и обратно.

– Мой муж намекает на то, что я была впервые представлена ко двору в двадцать шесть лет, когда уже была замужем.

– А Гвин предстала перед королевой только в тридцать, – веско заметил Торн. – Но Гвин жила за границей. А дядя Арми, опекун Беатрис, не счел нужным вывести свою подопечную в свет, тем более что дело это хлопотное и отнюдь не дешевое.

– Что касается моей тети Коры, – заметил Грей, – то они тоже не были богаты, к тому же у Коры было еще три сестры, и все старше ее. Ей пришлось ждать своей очереди. Хотя, говорят, в юности она была красива.

– Вообще-то, леди Норли сказала мне, что они с нашей матерью тоже впервые вышли в свет вместе, – задумчиво проговорил Торн.

– Когда она успела сообщить тебе такие интимные подробности? – с лукавой улыбкой поинтересовалась Беатрис. – Я думала, вы с леди Норли познакомились только вчера вечером, и не заметила, чтобы вы разговаривали.

– Я тоже, – вторил жене Грей, его глаза насмешливо блестели.

Торн не смотрел на Оливию, но кожей чувствовал ее взгляд.

– Мама об этом не знает, но я познакомился с леди Норли и мисс Норли несколько лет назад. – Предполагая, что сейчас его завалят вопросами, Торн поспешил увести разговор в безопасное русло: – И не стоит забывать, что в том же году дебютировала и леди Хорнсби, с которой мама дружит до сих пор. Стоит ли считать простым совпадением то, что мы знакомы со всеми четырьмя этими женщинами?

– Но это же так естественно! – сказала Беатрис. – Мы все, здесь присутствующие, принадлежим одному поколению, значит, и матери наши одного поколения, из чего следует, что они могут быть или знакомы, или и вовсе подругами в прошлом. К тому же девушки-дебютантки испытывают одни и те же волнения, страхи и питают схожие надежды. Неудивительно, что они ищут друг в дружке опору и поддержку и часто становятся самыми близкими подругами. И потом, они бывают на одних и тех же раутах и балах, танцуют с одними и теми же кавалерами…

Торн и Грей переглянулись.

– Насчет кавалеров, – сказал Торн, – ты думаешь то же, что думаю я?

– Прости, старина, но я пока не научился читать мысли.

– Тебе не приходит в голову, что им всем четверым мог нравиться один и тот же мужчина? Наша мать не в счет – но не исключено, что твой отец нравился одной из оставшихся трех, а может, и не одной, и ей или им было очень обидно, что он выбрал не ее.

– И от обиды – отравить? – недоверчиво переспросила Беатрис.

Торн нахмурился. Леди Норли его шантажировала. Шантаж, конечно, не отравление, и все же… Хотя зачем ей травить герцога? Какую она от этого могла получить выгоду?

Торн украдкой взглянул на Оливию. Та слушала, от удивления широко распахнув глаза и приоткрыв рот.