Темнохвойная тайга была довольно густым лесом из елей и пихт, с подлеском из кустарников. Сплошных зарослей кустарник не образовывал, но движение затруднял. Животные проложили тропы, по которым в основном и передвигались, и этими тропами предстояло пользоваться бойцам Охотника. У самой речки зарослей было больше, но и троп было немало — звери ходили на водопой. Здесь Охотник решил разместить ударный кулак тяжёлой пехоты.

Он отдал приказание, и вскоре его «Виверна» зависла над деревьями рядом с рекой. Используя тросы, штурмовики один за другим скатывались вниз, в лесную чащу, и исчезали в густом подлеске рядом со звериными тропами, располагаясь в засаде. Отделение тяжёлой пехоты расположилось подковой, охватывая возвышенность с остатками дома, а напротив разомкнутой части дуги Охотник высадил свой главный аргумент: двух «Ратников», которые не могли эффективно перемещаться по тайге, но речное русло было для них торной дорогой.

Две гигантские машины с всплеском опустились в воду, разошлись на некоторое расстояние друг от друга, присели, чтобы не выделяться среди деревьев, и замерли в ожидании. Свою платформу Охотник разместил между ними над берегом реки, чтобы загонщики выгнали добычу прямо на него. Детектор жизненных форм показывал расположение каждого бойца, и кроме них — никого. Животные, почуяв людей, металл и опасность, стремительно покидали захваченный район тайги.

В Сухую Тунгуску я прилетел ранним утром. Посадил машину на маленькой рыночной площади, выбрался из неё и осмотрелся. От Енисея тянуло туманом, но небо было ясным и обещало тёплый солнечный день. По улице за околицу брело коровье стадо, сопровождаемое парой мальчишек-подпасков и седым морщинистым пастухом. Пастух подошёл ко мне — поздороваться и узнать, зачем я прилетел и кто такой буду.

— Торговать что ли? — спросил он у меня после обмена приветствиями. — Машина чой-то пустая у тебя. Или на охоту? А что без ружья?

— Место одно ищу, — ответил я. — По берегу Сухой Тунгуски, километра на два выше по течению, должен быть холм. На нём раньше дом стоял…

— Холм есть, — подтвердил пастух. — А дома нет, и деды не помнили, чтобы был.

— Давно это было, — согласился я. — Лет пятьсот назад, может, больше даже.

— А тебе туда зачем? — полюбопытствовал пастух.

— Семья моя раньше там жила, — ответил я. — Хочу навестить место, посмотреть. Понравится — может, поселюсь там.

— А, вон оно что, — кивнул пастух. — Ну, мы в другую сторону, а если провожатый нужен — вон в тот дом, с рябиной у ворот, ступай, там Илья Кузьмич живёт. Он тебя проводит.

И, закинув кнут на плечо, подался догонять своё стадо.

А я пошёл знакомиться с Ильёй Кузьмичом.

Мой предполагаемый проводник был в летах, но ещё крепок. Невысокого роста, жилистый, подвижный, он сначала усадил меня за стол — пить крепкий таёжный чай с травами и ягодами, заедать пирогом с дичиной, расспросил меня, зачем я пожаловал в такую глухомань, покачал головой — легко рассуждать, а строиться трудно, да и жить в глуши не каждому по нутру, и наконец согласился проводить меня к холму.

— Только пусть сперва солнце росу обсушит, — добавил Илья Кузьмич. — А то промокнем до нитки.

Я хотел было возразить, что умной ткани никакая роса не страшна, можно хоть в речку нырнуть и выйти сухим из воды, но присмотрелся к тому, во что был одет мой провожатый, и передумал спорить. Потому что его одежда была из самой что ни на есть домотканой ткани, сделанной на станке руками местных женщин. Представить страшно, каких денег стоила бы такая ткань, попади она в руки толкового модельера. Мать Лизы как раз работала на такого, можно было подкинуть ей идею. Наталье Толстой-Романовой — новая линейка моды, местным — заработок…

Когда солнце поднялось уже довольно высоко, а от утреннего тумана не осталось и следа в виде обильной росы на каждой травинке и листке, Илья Кузьмич наконец решил, что можно выдвигаться.

— Только я с тобой до места не пойду, — добавил он, закидывая на спину видавшее виды ружьё. — Тропку укажу, ты с неё не сворачивай, не заблудишься. Мимо холма не пройдёшь. Мне тут надо одно место проверить, бабы на хозяина жаловаться начали, пугну его. А на обратном пути тебя заберу, как раз насмотреться успеешь…

— Какой хозяин? — не понял я.

— Медведь, — нехотя и вполголоса выговорил запретное слово Илья Кузьмич. — Бабы на болото по ягоду ходят, а он навадился — туда идут, он их не трогает. А как обратно с полными туесами пошли, он из кустов на них рычит. Они, значит, ягоду бросают и бежать до деревни. А он в охотку лакомится, хитрая морда…

Я с трудом скрыл улыбку: описанное проводником зрелище как живое предстало перед глазами. Хотя женщинам, конечно, было не до смеха, да и мужчинам тоже. Но при этом Илья Кузьмич собирался только напугать зверя, но не убивать его.

Какая забота о том, чтобы люди и звери мирно сосуществовали в одном лесу…

До развилки тропинок мы дошли быстро, сопровождаемые птичьим пением и запахами летнего леса.

— Вот сюда иди, — махнул Илья Кузьмич на одну из утоптанных дорожек. — Дойдёшь до речки, там будет переправа — два бревна рядом положены. По ним перейдёшь на тот берег, и там тебе сразу почитай и холм будет через сотню шагов. А я пойду посмотрю, где лохматый хозяин обосновался…

На том мы и расстались. Я бодро шёл по лесной тропе, отводя в стороны ветки и прислушиваясь к лесному хору. Будет досадно, если рыбка не клюнет на приманку и не явится. Второй раз её так не подманишь, заподозрит неладное и ляжет на дно так, что не отыскать… Но чем ближе к реке, тем спокойнее становилось у меня на душе. Потому что лесная симфония становилась нестройной и тихой.

Птичьи посвисты и трели если и были слышны, то звучали робко, осторожно и негромко. А когда я перебрался через реку, на том берегу меня встретила мёртвая тишина. В которой резко и громко затрещала сорока. Это было предупреждение о том, что идёт чужак. В то время как молчание певчих птиц сигнализировало о том, что чужаки здесь уже находятся — и довольно долго, иначе птицы не стали бы пересвистываться. Они уже привыкали к тому, что на этом берегу кто-то есть. Но непосредственно там, где затаились люди, петь боялись.

Сопровождаемый сорочьим треском, я прошёл обещанную сотню шагов — и поверхность начала заметно подниматься вверх. Холм оказался довольно крутым. Вскарабкавшись на него, я сел на поваленное дерево, оглядываясь по сторонам. Я помнил это место совсем другим. Никакого леса не было до самого берега, туда вела лестница с резными перилами, и сама речка была куда более многоводной, по ней ходили катера… Теперь её без труда перекрывал древесный ствол…

И конечно, ни следа не осталось ни от лестницы, сбегавшей к самой воде, ни от дома… Ощущение той бездны времени, которая прошла над землёй моего детства, накрыло меня с головой, пока я смотрел на неохватные стволы пихт и елей, возвышающихся там, где я играл ребёнком.

Где-то в стороне громко затрещала сорока. Потом ещё одна. И ещё. Каждая — всё ближе и ближе. В отдалении треснула сухая ветка, на которую кто-то наступил. Громко зашелестел кустарник, расступаясь и пропуская чьё-то массивное тело…

Усилием воли отогнав подступившие воспоминания, я встал, вглядываясь в лесной сумрак.

Ко мне кто-то шёл.

И он был не один.

Я стоял неподвижно, вслушиваясь в шаги. Тяжёлые, уверенные. Идут не скрываясь. Уверены, что мне нечего им противопоставить. И точно знают, где я нахожусь. В лесу видимость ограничена в основном парой десятков метров — столько, сколько позволяют видеть густо растущие деревья. Значит, у них сканеры. А где сканеры, там мобильные пехотные доспехи.

Я отступил на край вершины, туда, где когда-то начиналась лестница вниз. Пусть поднимутся. Пусть дадут мне себя увидеть. Мне нужно было знать, как они снаряжены. Ждать долго не пришлось: вскоре между деревьями мелькнула первая тень — и сразу же скрылась за ближайшим стволом. Меня увидели. Зрительный контакт длился не больше секунды, но этого хватило, чтобы определить: «росомаха», один из лучших мобильных пехотных доспехов. Теперь я знал, чего ждать.