— Нет. Но иногда мне хочется им быть. Иногда хочется действовать не кнутом, а пряником, но жизнь ведёт свою игру. И не всегда она добра к проигравшим.

— Будешь жалиться, Ваше Величество? Чтобы я пожалел о твоей суровой царской доле?

Я резко повернулся к нему, и в глазах моих, должно быть, мелькнуло что-то такое, от чего Владимир невольно отступил на шаг.

— Жалеть? — я засмеялся, но смех вышел горьким, как полынь. — Нет, брат. Я предлагаю тебе кое-что иное.

С этими словами я вытащил из шкафа царский кафтан и шапку Мономаха — тяжелые регалии, пропитанные потом и кровью поколений.

— Надень.

Владимир замер, глаза его расширились.

— Ты… шутишь?

— Нисколько! — я протянул ему регалии. — Хочешь понять, почему я «изменился»? Посидите на троне. Хотя бы час. Подержите эту тяжесть на голове — тогда, может быть, и поймёте, почему пряником здесь не пахнет

Он колебался, но любопытство — или что-то ещё — пересилило. Медленно, будто боясь обжечься, Владимир взял шапку.

— Боже… — прошептал он, ощущая вес золота. — Как ты носишь это каждый день?

Я не ответил. Потом поманил за собой. Мы вышли в пустой зал для приёмов, и я просто указал на трон.

Когда он сел, лицо его вдруг исказилось — то ли от внезапного понимания, то ли от того, что в этот миг через него прошла тень всех тех, кто сидел здесь до него.

— Ну? — я скрестил руки на груди. — Как ощущения, «государь»?

Владимир провёл ладонью по резным узорам на подлокотниках. Он сидел прямо, будто кол проглотил. Оно и понятно — шапка около килограмма весит и ему, только утром бывшему узнику, было трудновато держать даже этот вес.

— Это… — голос его сорвался. — Это как сидеть на вершине горы, когда все остальные внизу, но при этом знать, что первый же порыв ветра может сбросить тебя в пропасть.

Я кивнул.

— Теперь ты понимаешь… Когда тут бояре собираются, то такие ураганы проходят, что того и гляди — сбросят не то что в пропасть, а в саму Марианскую впадину зашвырнут!

А Владимир тем временем снял шапку, будто она вдруг раскалилась докрасна, и протянул её мне. Рука его дрожала.

— Возьми назад. Я… я не хочу больше. Я не знаю, зачем мой отец захотел на это место. Не понимаю — что тут хорошего… Я принимаю твою… принимаю вашу доброту с превеликой благодарностью, но я не хочу сидеть тут. Не хочу…

Я принял регалии, чувствуя, как знакомый вес ложится мне в руки — мой груз, моя ноша, моя судьба.

Улыбнулся Владимиру и протянул ему руку, чтобы помочь встать. В этот момент из груди Владимира вырвался острый клинок…

Я видел, как его глаза расширились, а потом из уголка губ вниз почти лениво побежала кровавая дорожка.

— Как же это… — выдавил Владимир из себя.

Клинок с мясным шмяканьем выскользнул обратно, оставив в груди брата кровавую пустоту. За троном, в тенях, шевельнулось что-то маленькое и сгорбленное.

— Ошиблась… — прошипел женский голос, будто ветка прошелестела по стеклу.

Из-за спинки трона выплыла та самая фиолетово-черная фигура. Ее пальцы, длинные и узловатые, как корни старого дуба, сжимали черный меч — тот самый, что только что пронзил Владимира. На голове у нее темнел всё тот же капюшон.

Я не успел среагировать. Владимир рухнул на колени, хватая ртом воздух. Его кровь растекалась по паркету, сливаясь с багряными отсветами заката.

— Ты не тот… — домовичка склонила голову, разглядывая Владимира фиолетовыми глазами без зрачков. — Бездна говорила о царе… Но он сидел на троне… Как же так?

— Кто ты, домовичка? Кто ты на самом деле? — спросил я, медленно отступая назад.

Домовичка захихикала, обнажив черные десны с редкими костяными шипами вместо зубов.

— Кто я? Патриарх. Последний. Они все умерли, понимаешь ли… А я осталась. Я хитрая, очень хитрая и умная. Пятьсот лет ждала, когда сядет на трон Тот, Кто-Должен-Умереть… И вот роковой удар свершился!

Владимир хрипло закашлялся, пытаясь зажать рану. Я видел, как жизнь уходит из него. Судя по удару — он не жилец.

Вот это подстава! Лучше бы он в темнице оставался, а так получается, что…

— Но он же не царь! — я отложил шапку Мономаха в сторону. — За что ты его? Он же невиноват!

Домовичка наклонила голову в другую сторону, с любопытством разглядывая меня.

— Может быть, я просто ошиблась. Стара я стала, слаба глазами, — она лизнула лезвие меча, оставив на нем темную полосу. — Вот и показалось, что это ты, ведарь-царь, уселся на своё место.

Я шагнул вперед, но в тот же миг старушонка исчезла — растворилась в воздухе, будто ее и не было. Остался лишь запах тления да черный меч, со звоном упавший на пол.

Владимир наклонился вперёд. Ещё немного и рухнет на пол. Я успел подхватить его, аккуратно опустил возле трона.

— Тяжела ты… шапка Мономаха… — с трудом проговорил Владимир. — Очень тяжела…

Глаза двоюродного брата стекленели. Его рука, все еще сжимала мою, но хватка становилась слабее. Силы покидали двоюродного брата, вытекая вместе с обильным ручьём крови из спины.

— Спи спокойно, брат, — вздохнул я, положив руку на его лоб. — Прости, что так получилось. Я вовсе не думал, что…

Владимир содрогнулся и уставился в потолок. На губах его осталась смущённая улыбка, такая же, как тогда, когда его в детстве поймали за воровством конфет. Я тогда не положил ему под подушку сладкое утешение за проигрыш в шашки. Забыл, заигрался, а он… И его поймали, залезшим на комод и старающимся открыть дверцы. Вот точно такая же улыбка возникла и сейчас…

— Владимир… прости, — прошептал я, вытерев глаза насухо. — Я отомщу за тебя. Клянусь!

— Да ты бы ещё поцеловал его напоследок, — раздался позади насмешливый голосок. — Ух, как же я люблю, когда ты плачешь, Ванюша. Прямо как тогда, когда я сгубила твою матушку. Как же она там пела? Баю-баю, баю-бай! И у ночи будет край. А покуда детвора. Спит в кроватках до утра…

— Что? — повернулся я на голос. — Что ты сказала?

Домовичка сидела на подоконнике, помахивая ногой, как шаловливая девчонка.

— А что я такого сказал? Что сгубила твою матушку? Так это всего лишь одна из многих кремлёвских жертв. Если бы кровью убитых здесь покрасить стены вокруг Кремля, то за краской кирпичей бы не было видно!

— Тварь, но как же… — я потянул за рукоять боевого ножа.

— Как я очутилась здесь? А может быть я была тут раньше, чем колдуны силовое поле от Великой Нерождённой возвели? И я всегда трудилась на благо своей госпожи! Трудилась для того, чтобы она всегда была обеспечена пищей! И даже Омуты под город запускала, чтобы моей госпоже сподручнее было вытягивать души…

Перед глазами мелькнул тот самый Омут, который удивил меня своим местоположением. И волокуши… Так вот кто направлял монстров в сердце Руси!

И это она убила мою мать? Я всю жизнь думал, что это происки бояр, что отец приложил к этому руку, а на самом деле оказалось совсем другое. Без лап Бездны тут не обошлось!

Враг всегда скрывался рядом, ходил за спиной, дышал в затылок и в любую секунду мог убить меня, как недавно убил Владимира. Так почему же объявился только сейчас?

— Почему ты захотела убить меня только сейчас? Почему не во младенчестве? Не в любое другое время, когда я был ещё слаб и не мог сопротивляться? Ты же старая, ты же полтысячи лет прожила, так почему же сейчас? Почему же не раньше?

Домовичка перестала болтать ногой. Её глаза — эти две узкие щели во тьме — вдруг расширились, став круглыми и почти… человеческими.

— Потому что раньше ты не был интересен.

Она спрыгнула с подоконника, и её тень, невероятно длинная и изломанная, поползла по стене, как паук.

— Младенец? Сопливое дитя? Ха! — она фыркнула, и из её ноздрей вырвался чёрный дымок. — Ты думаешь, мне приятно душить колыбельных? Это скучно, Ванюша. А вот когда ты начал жечь, резать, ломать… О!

Домовичка вдруг замерла, прижав костлявые пальцы к груди.

— Каждый твой грех — это же праздник! Каждая казнь — пиршество! Ты сам, своими руками, готовил пищу для моей госпожи!