Карим орал, вырывался, но его уже тащили вперед. Жена билась в истерике, а мальчишки, бледные, с широкими глазами, даже не плакали — они не понимали. Но скоро поймут.

Первый шакал прыгнул еще до того, как Карим перестал катиться по земле. Впился зубами в его плечо.

— АААРГХ!

Кровь брызнула на песок.

Женщина закричала — и тут же ее крик оборвался.

Два шакала вцепились ей в горло.

Мальчишки попытались бежать — но куда?

Позади были нукеры с ножами, а впереди… впереди была лохматая смерть.

Один из мальчишек упал. Он видел, как кошмарное создание с окровавленной мордой рвануло к нему со всех ног. Всего три прыжка и шакал взвился в воздух. Мальчишка только и успел, что закрыться рукой и зажмуриться…

В следующий миг почувствовал, как мокрая шерсть коснулась предплечья и мазнула по коже, оставляя на руке алый след. Потом раздался дикий визг, переходящий в хрип. И он всё ещё был жив!

Мальчишка открыл глаза и застыл от ужаса — рядом с ним был тот самый молодой человек, которого показывали по телевизору. Слишком русый для татарских степей — волосы цвета спелой ржи, выгоревшей на солнце, но не сдавшейся ему.

Плечи широкие. Не просто крепкие — богатырские, будто вытесанные топором из векового дуба. Под атласной рубахой угадывалась стальная мускулатура — не кабацкая дюжина, а та самая, боевая, выкованная в походах, в схватках, в лихом отчаянии.

Но самыми странными у него были глаза… Глубокие, как омуты, холодные, как лед, и ясные, как утро после грозы. В них горела та самая русская ярь — не злоба, нет. Уверенность. Твердая, как кремень.

В руке молодого человека поблёскивал от крови широкий нож, а сам он прикрывал собой брата мальчишки.

Чуть поодаль виднелся непонятно откуда взявшийся Омут. А над широкой поляной, где проходила охота, сейчас стремительно порхали два василиска. Один серый, а другой белый. Они камнями падали вниз и тут же взмывали вверх, держа в своих когтистых лапах визжащих от страха шакалов.

— В Омут! Русичи, все в Омут! — громогласно гаркнул появившийся из ниоткуда молодой человек.

Люди потянулись в неожиданно возникшее чудо спасения. Шакалы попытались прыгнуть вслед уходящей добыче, но парни были настороже и прикрывали отступающих женщин.

Нукеры сплотились возле хана, готовые защищать своего предводителя до последней капли крови. Мурзы же попятились, не сводя глаз с возникшего страшного сна, кошмара, который мучил их по ночам в последнее время.

Только Сахиб-Гирей вскинул винтовку к плечу и прицелился. В оптический прицел он видел лицо своего врага и этот враг… неожиданно улыбнулся, глядя в ответ. Сахиб-Гирей нажал на спусковой крючок и… Ничего не случилось. Нажал ещё раз и ещё, но боёк только щёлкал в ответ. Магазин был пуст.

— Сахиб-Гирей, я приду за тобой! — крикнул громко Иван Грозный. — Скоро мы встретимся! Я вернусь и тогда мы поговорим основательнее!

Он приветственно помахал ножом. Самым обычным ножом. Широким, тяжелым, с клинком в четверть сажени. Не украшенный, не резной — рабочий. Заточенный так, что блик от лезвия резал глаза, как зимний ветер. Рукоять, обмотанная ремешками светлой кожи, потемнела от крови и пота.

Даже ветер перестал шевелить ковыль, будто испугавшись того, что сейчас произойдет.

Нукеры сжимали оружие, но пальцы их дрожали. Мурзы бледнели, вспоминая ночные кошмары, в которых этот русый детина с ледяными глазами перерезал их одного за другим.

А Сахиб-Гирей понимал. Понимал, что это не просто угроза. Это обещание. И оно уже сбывается.

— Стреляйте! Стреляйте! — прокричал хан, швыряя бесполезную винтовку на песок.

Он выхватил у одного нукера автомат и в этот момент рядом с ним пролетел визжащий комок шерсти. Обезумевший от полёта шакал вскочил на лапы и тут же ухватил пахнущую человеком конечность.

Сахиб-Гирей взвыл от боли, нажал на спусковой крючок и выпустил весь магазин в шерстяное клыкастое безумие. Когда же он перевёл взгляд на поле, то там остались только мёртвые люди и урчащие шакалы, которые дорвались до ещё теплых тел. Ни Омута, ни Ивана Грозного на поле для охоты не было.

— Отпусти меня, мерзкий урус! — выкрикнул мальчишка, когда мы вышли из Омута. — Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

Вот тебе и благодарность. Я его от верной смерти спас, а он меня вот такими вот словами благодарит! Рука сама поднялась, чтобы отвесить затрещину, но сдержался.

Омут вынес нас неподалёку от поместья в Подмосковье, откуда я стартовал после начала выкладки видео расправы над людьми в белых рубашках.

— Я могу тебя отправить обратно, — постарался ответить спокойно, но голос всё-таки чуть дрогнул.

— Не надо нас обратно, — закрыл рот своему брату второй пацан. — Не надо… Он не со зла, а только из-за папы и мамы…

— Спасибо тебе, Иван Васильевич! — проговорила одна из спасённых девушек, которая поддерживала раненную подругу. — Спасибо от всего сердца за спасение! Если бы не ты и твои помощники, то глодали бы шакалы наши косточки…

Вот, это уже более подходит под слово «благодарность». В это время к нам подбегали трое ведарей из моей свиты, а с ними Годунов и Ермак.

— Я своих не бросаю, — вздохнул я и оглянулся на подбегающих друзей. — А вот как раз те, кто поможет. Борис, займись раненными! Ермак Тимофеевич, помогите Годунову! Пацаны, если хотите помочь, то помогайте, а если желаете орать, то закину обратно в Омут и тогда будете рассказывать о своей ненависти оставшимся шакалам.

Младший пацан, тот самый, что орал про «мерзкого уруса», сжал кулаки, но больше не пикнул. Старший же потупил взгляд, видно, стыдно стало за брата. Девчонки перешептывались, а раненная кряхтела, прижимая окровавленную руку к груди. К ней первой и направился Борис Годунов.

— Ну-ка, давай посмотрим, — проворчал Борис, раздвигая окровавленную ткань. Девчонка вскрикнула, но стиснула зубы. — Глубоко, но не смертельно. Потерпи, сейчас станет легче.

С его рук потянулись синеватые волны света. Они коснулись рваных ран девушки и начали заполнять полости, забитые запекшейся кровью.

Другие пленники не стали дожидаться помощи Бориса, а начали сами рвать рубашки на полосы и перевязывать своих собратьев по несчастью. Ведари без слов отправились помогать раненным. Кто-то лечил, кто-то перевязывал.

Ермак тем временем подошёл ко мне, бросив тяжёлый взгляд на пацанов:

— Иван, а этих что, с собой возьмёшь? — кивнул он в сторону братьев.

— Пока не решил, — пробурчал я. — Может, и оставлю тут. Всё равно благодарности от них не дождёшься.

Старший пацан резко поднял голову:

— Мы… мы не хотели… Просто… — голос у него дрогнул. — Там, у хана… мы думали, папа с мамой…

Младший вдруг всхлипнул и уткнулся лицом в ладони.

Тьфу ты. Ну вот, теперь и мне неловко.

— Ладно, — махнул рукой. — Разберитесь сначала с собой, потом поговорим. А пока — молчать и не мешать.

— А может им бошки поотрубать, да и дело с концом? Их отец с нами не миндальничал! По его воле мы среди шакалов четырёхногих оказались! — крикнул один из пленников.

— Вообще-то благодаря вон тому мелкому вы остались живы! Он вас можно сказать спас! — рявкнул я так, чтобы отбить желание дальше раздувать кровожадное настроение. — Если бы не увидел видеотрансляцию с его телефона, то не отправился бы вам на помощь!

— Но всё-таки… Что с ними делать? — спросил Ермак.

— Умыть, накормить, напоить чаем. И незамедлительно! — нахмурил брови и придал себе максимально суровый вид.

— Понял-понял, боюсь-боюсь, — дурашливо испугался Ермак и тут же потащил пацанов к поместью. — Помчали, татарчата! Кто последний — тот ишак!

Детям не хотелось быть ишаками, поэтому они помчались прочь, даже забыв о своих родителях. Всё-таки соревновательный момент заставляет позабыть о многом.

— Зачем они вам, Иван Васильевич? — подал голос Годунов. — Они же не станут русскими…

— Хочешь победить врага — воспитай его детей! — хмыкнул я в ответ. — Сам видел, как наши бояре отправили своих детишек подальше от войны? А за границей им присядут на уши, внедрятся в мозги и когда вернутся «детишки» обратно, то станут ненавидеть свою Родину и преклоняться перед грязной Европой.