— Чего? — захлопал я глазами. — Чего вам на месте не сидится-то? Или уже все раны зажили?

— Да вроде бы все, — пожал плечами Годунов. — А вот только не можем мы на месте усидеть, Ваше Величество. Привыкли уже с вами по весям нашей родины шататься. Уснуть не могу на пуховой перине так, как спал на голой земле.

Я прищурился, изучая их лица. Ермак — бородатый, с хитринкой в глазах, будто медведь, притворяющийся добродушным. Годунов — спокойный, но в этой невозмутимости сквозила та же охота к перемене мест. Оба — как с цепи сорвались, только дай волю.

— К хану сибирскому, говорите? — переспросил я, постукивая пальцами по ручке кресла. — А не рано ли? Казань только взяли, а вы уже на новые земли зубы точите.

— Так ведь, Ваше Величество, — Ермак развёл руками, — пока мы тут сидим, Кучум себе новых союзников ищет. А потом, глядишь, и к нам в гости соберётся. Нехорошо это. Лучше уж мы к нему. Да и люди мои роптать начинают. Отучились от дела — пьянствовать да в карты играть принялись. А так, глядишь, и делом займёмся.

Я вздохнул. Эти двое — как псы на привязи: чуть отпусти — и уже мчат куда-то, только пыль столбом. Но без них — скучно. И, чёрт побери, они правы. Пока мы тут пиры да советы разводим, Сибирь не ждёт.

— Ладно, — буркнул я. — Готовьтесь. Но смотрите — если начнёте без моего слова — головы сниму.

Ермак тут же осклабился:

— Да мы, Ваше Величество, как шелковые будем! Только скажете — и в путь.

— Ермак Тимофеевич, я Годунова ещё награжу, а вот тебе… — я поднялся с места и прошел в сторону стоящего шкафа.

Из створок вытащил подготовленную заранее кольчугу. Лёгкая, но прочная — пулемётной очередью не разобьёшь. На груди бляшки с изображением государственного орла. Они были заговорёнными, призванными отводить любые невзгоды от носившего.

— Кольчуга боярина Петра Ивановича Шуйского, — произнёс я. — Вот, досталась мне от его потомков. Да не хмыкай ты. Она нормальная, без всяких косяков. Проверено на всё — на яд, жар, воду. В общем, безопасная она. А тебя может выручить в трудную минуту.

— Благодарю, Ваше Величество, за подарок щедрый. Думаю, что пригодится. Правда же, Борис?

— Ну да, ты же в любой драке первый, тебе и первый выстрел получать, — вздохнул Годунов. — А кольчуга и правду знатная.

— Борис, я тебя позже отблагодарю. Теперь ступайте. И чтобы без глупостей, — добавил я. — Не то знаете, какая у меня рука тяжёлая.

— Знаем, — хором ответили они.

Я махнул рукой — мол, свободны. Они поклонились и вышли, но ещё до закрытия двери я услышал, как Ермак шепчет Годунову:

— Ну что, Борис, пошли собираться? А то как бы царь-батюшка не передумал…

Дверь захлопнулась.

Я остался один. Опять.

За окном ветер гнал по небу рваные облака — будто торопился куда-то, как эти двое. А я сидел за столом, среди бумаг и решений, которые нельзя было никому передать.

Потому что царь — он как тот самый меч: если взял в руки, то рубить должен сам. Даже если очень хочется бросить всё и рвануть за ними — в ту самую Сибирь, где нет ни бумаг, ни придворных, ни всей этой бумажной кутерьмы, а только ветер, снег и бесконечная воля.

Но нет. Не царское это дело — бежать от себя. Так что оставалось только ждать, пока эти сорвиголовы натворят чего-нибудь эдакого. И тогда уже можно со спокойной душой прыгать в бой. Потому что иначе нельзя. Потому что русские своих не бросают…

Когда вновь постучали, я ответил уже более спокойно:

— Заходите!

Дверь открылась и на пороге возникла моя жена, Марфа Васильевна. Она несла в руках поднос, на котором дымились две чашки с чаем. Там же расположилось блюдо с сырниками и вазочка с вареньем. Я тут же подскочил, перехватил из её рук поднос. Усадил на кресло возле стола:

— Ну зачем? Зачем ты это таскаешь? Я бы и сам…

— А как же иначе? Тебя к чаю не дозваться. Весь в делах, да в делах, государь, аки пчела, — улыбнулась Марфа.

Я улыбнулся в ответ:

— Да уж, у всех два выходных дня в неделю, у царей без выходных. И день рабочий не нормированный. Да нам, царям, должны молоко бесплатно давать…

— Я принесу! — тут же попыталась вскочить Марфа, но я усадил её обратно.

— Да что ты, я же шучу так. Чего ты в самом деле?

Она улыбнулась в ответ и погладила меня по руке. Я не сдержался и впился в жаркие губы поцелуем. Провёл рукой по округлившемуся животику.

— Чай остынет, — проговорила Марфа, когда я оторвался от её губ.

— Да ну и ладно. Главное, чтобы наши чувства друг к другу не остывали, — улыбнулся я в ответ. — А со всем остальным мы справимся! Уверен, что справимся. Если уж с Бездной получилось совладать, то остальное… как-нибудь, с Божьей помощью…

За окном начал сыпать первый снег. Пушистые хлопья ложились на стены, крыши кремлёвских построек. Белый снег скрипел под шагами стрельцов, возвращавшихся с дозора. За окном завывал ветер, но в моём кабинете было тихо и тепло.

— Смотри-ка, зима пришла, — прошептала Марфа, глядя в окно. — Скоро реки станут, дороги заметёт…

— Ничего, — я обнял её за плечи. — У нас хлеба в закромах хватит, дров наколото. Перезимуем.

Она улыбнулась и прижалась ко мне крепче:

— А помнишь, как мы одного из Патриархов уложили? Того, ледяного… У тебя тогда шапка свалилась, и волосы все в инее были…

— Как же не помнить, — я рассмеялся. — Ты меня потом целый час отогревала у печки, будто замёрзшего воробья.

Марфа Васильевна хитро прищурилась6

— А я тогда ещё подумала: «Вот дура-девка, зачем царя-то отогреваешь? У него и без тебя тёплых палат хватает».

— Ну и? — я поднял бровь.

— А потом поняла, — она потыкала меня пальцем в грудь, — что тебе как раз моё тепло и нужно было.

Я не стал спорить. Потому что это была чистая правда.

За окном тем временем снег валил всё гуще, застилая мир белым покрывалом. Но нам было не страшно. Ведь мы знали: пока мы вместе — никакая зима нас не одолеет.