— Войдите!

Дверь тут же отворилась, а на пороге возникла хатун Сююмбике. Она держала в руках сына, Утямыш-Гирея.

— Добрый день, Ваше Величество! Прошу покорнейше простить за то, что помешала, но мне кажется, что пришла пора поговорить о нашей дальнейшей судьбе.

— Да-да, возможно, оно и так… Так что вы хотите, госпожа Сююмбике?

— Хочу остаться в памяти народа, как хорошая правительница. Чтобы не было суждений, что я предала свой народ! — с этими словами она выпрямилась, черты её лица заострились.

— Что же вы хотите? — наконец спросил я. — Чтобы я объявил вас мудрой правительницей? Чтобы в летописях написали, как вы благородно поступили?

— Я хочу, — она нахмурилась, — чтобы мой сын вырос не пленником, а князем. Чтобы он знал свою землю и свой народ. Чтобы когда-нибудь… — голос её дрогнул, — он мог вернуться.

Я посмотрел на мальчика. Худенький, с большими глазами — вылитый отец. Сколько таких уже видел? Сколько ещё будет?

— Ваш сын останется при моём дворе, — сказал я. — Будет воспитан в нашей вере. Поверьте — так будет лучше для него. Он будет защищён и пожалован всеми царскими привилегиями.

Сююмбике закрыла глаза, будто принимая что-то внутри себя. Потом кивнула и спросила:

— А я?

— А что вы? Вы сейчас вольны поступать, как хотите, но… Поймите меня правильно — я не могу вернуть вас обратно в Казань. Ещё остались мурзы, которые недовольны тем, что вы остались в живых и обязательно постараются это исправить. Ради вашей же безопасности…

— То есть, ради моей же безопасности? Вовсе не потому, что я могу возглавить сопротивление и попытаюсь сбросить русское ярмо с казанских плеч? — надменно посмотрела на меня хатун.

Русское ярмо…

— А вы не охренели, дорогая хатун? — нахмурился я. — Вам ли говорить о ярме? Сто тысяч русских пленников вернулись из рабства! Сто тысяч пленников! И вы говорите про ярмо? Вы, чьи отцы и деды нападали на русские рубежи? Вы, кто дошел до Москвы и вытребовал бумаги о дани?

— Но, вы сами эту бумагу уничтожили, — вставила она слово.

— Я сам и освободил своих людей. Я всему миру показал, что бывает, когда нападаешь на русских и думаешь, что этим всё закончится. Нет! Не закончится! И не надо говорить про какое-то там ярмо! Татар никто в рабство загонять не будет! Они будут жить как… как рязанцы! Тоже сперва не входили в русское государство, но как прижало, так сразу же пошли на поклон!

Я ударил в сердцах кулаком по столу. От удара Утямыш дёрнулся, испуганно захлопал глазами и расплакался. Сююмбике тут же сунула в ручонку одну из косичек, на которых были приделаны блестящие монетки. Ребёнок начал их перебирать и успокоился.

— Рязань? Так вы и там отметились, — поджала губы Сююмбике. — До вашего появления Рязань была вольным княжеством.

— Я много, где отметился, — буркнул я в ответ. — Иван Иванович, рязанский князь, сбежал в Литву и сейчас поживает на выделенном Сигизмундом участке. Пусть себе поживает — нам предатели не нужны. Что тявкает на свою бывшую Родину, так то его дело. От тявканья пса ещё ни один караван не сходил со своего пути. А Рязань… Её бы разорил идущий из Москвы мурза, если бы не моё вмешательство!

— А мне кажется, что там, где вы появляетесь, становится лучше только русским!

— Вы думаете? Так может это и есть главное отличие царя от простого пустобрёха? Мои же люди называют меня царём-батюшкой, как на отца родимого смотрят. А я что? Должен их предать? И что до вашей Казани. Думаете, Бездна оставила бы людей в живых? Если те, кто сдался и остался жив, будет дальше жить, то Бездна забрала бы своё без остатка.

— Да вам откуда это знать? — хмыкнула Сююмбике.

Я вспомнил холод и голод. Тьму. Отчаяние и желание уничтожать. Уничтожать всё живое, без остатка. Чтобы наполнить космос холодной мертвой темнотой…

— Поверьте мне, я знаю, — вздохнул я. — И знаю лучше всех на этом свете.

Она встала, подошла к окну. Красивая, высокая, статная. Вот с мужиком ей не повезло, а так…

— Мне Шах-Али предложил стать его женой, — неожиданно сказала она. — Предложил взять к себе и жить в Касимове.

— А вы что? Пока ещё в раздумьях? — спросил я.

— Мне нужно было поговорить с вами, Ваше Величество. Узнать, что вы думаете о моей судьбе…

— Я вам выложил все свои мысли относительно вас и Утямыш-Гирея. Блин, имя какое замудрённое. Когда ваш сын останется у нас, то мне надоест язык ломать при его вызове. Назову его лучше Александром. Победителем, то есть.

— Победителем, — в первый раз улыбка появилась на губах Сююмбике. — Победителем… Это хорошо. Иван Васильевич, почему-то мне хочется верить вам…

— Может потому, что я никогда вас не обманывал? И говорил правду даже тогда, когда она казалась горькой?

— Может быть…

— Так вот, если уж вы хотите остаться хорошей в глазах своих бывших подданых, — я специально подчеркнул слово «бывших». — То могу предложить вам сложить небольшую легенду о вашей кончине.

— О моей… что? — её глаза распахнулись.

Утямыш словно почувствовал тревогу матери и снова всхлипнул.

— Победители не ревут! — подмигнул я мальцу. — По крайней мере, не при всех! Сююмбике, я могу предложить вам такую легенду. Мол, влюбился в вас царь московский по уши. Влюбился, а вы ему от ворот поворот. И даже решили поиздеваться! Сказали, чтобы я построил за неделю башню в семь этажей! Во как! А когда я невероятными усилиями это сделал, то вы поднялись на самый верх и спрыгнули вниз, не желая отдаваться в руки немилому царю. Как вам такая легенда?

— Красиво и… как-то по-татарски, — она снова улыбнулась. — Но как же я буду жива, а там…

— Да кому вы будете интересны после такой красивой легенды? Ваша красивая смерть станет воздаянием свободе и непокорности! Своеобразным гимном мечте о воле! А то, что вы будете спокойно доживать рядом с Шахом-Али… Да кого это вообще будет волновать? А уж про меня столько понарассказывают, что одним грехом больше, одним меньше…

Сююмбике грустно улыбнулась и сказала:

— В ваших словах сквозит искреннее желание помочь. Простите, Ваше Величество, что я позволила себе дерзость сомневаться в вас и ваших действиях. Вижу, вы на самом деле стоите за свой народ. И… мне кажется, что пророчество было именно про вас, Ваше Величество.

— Вот и хорошо. Вот и ладушки, — улыбнулся я в ответ. — Надеюсь, что мы все вопросы утрясли? Или ещё что-то осталось?

— Простите за то, что отвлекла вас. И… и ещё раз спасибо за вашу теплоту и отзывчивость. Это вы с виду такой… грозный. А внутри вас чувствуется тепло и доброта.

— Только никому об этом не говорите, — нахмурился я. — Иначе придётся доказывать обратное.

— Спасибо вам, Иван Васильевич, — поклонилась хатун. — Надеюсь, что ещё когда-нибудь увидимся…

— Обязательно увидимся. И не раз! Обязательно к вам на бешбармак загляну! — поклонился я в ответ. — Как будете отправляться, скажите. С меня будет царский подарок!

Сююмбике ещё раз улыбнулась и вышла. Через минуту после того, как за ней закрылась дверь, снова раздался стук.

— Да вы издеваетесь? — буркнул я. — Войдите!

В кабинет дружно прошагали Годунов и Токмак. Глаза у обоих блестели, похоже успели хряпнуть с утреца.

— Ваше Величество! — в один голос затянули два шута. — Не вели казнить, вели миловать!

— Сейчас каждому по мордасам надаю и с лестницы спущу! — прикрикнул я. — Если по пустякам беспокоите, то…

— А я говорил, что прозвище Грозный ему как нельзя кстати подходит? — как бы между прочим спросил Ермак у Годунова. — Вон, как бровь хмурит, прямо аж оторопь берёт и посикунчики по коленям хлещут…

Годунов уставился на него. Около десяти секунд пытался сдержаться, даже губы сжимал, но потом расхохотался. Ермак присоединился к нему. Ну а я, глядя на этих двух полудурков, тоже не смог удержаться от смеха.

— Чего припёрлись? — спросил я, когда мы отсмеялись. — Опять какую-нибудь затею задумали?

— Да, — посерьёзнел Ермак. — Пришли просить, чтобы вы, Ваше Величество, отпустил нас к хану сибирскому в гости.