Мы двигались рассредоточенной группой, поддерживая визуальный контакт и переговариваясь по коротковолновой связи. Хотчкис летел рядом со мной, его движения были уверенными и точными, несмотря на громоздкий скафандр. Я видел, как он постоянно осматривается, оценивая траекторию ближайших обломков, его опыт выживания в экстремальных условиях был неоценим. Остальные двойки следовали за нами на некотором удалении, каждая двигаясь к заранее определённому сектору разрушенной базы.

Путь до первых относительно крупных фрагментов базы занял почти полчаса — полчаса напряжённого маневрирования, уклонения от летящих камней и постоянного контроля за показаниями датчиков. Наконец, мы достигли внешней кромки того, что когда-то было обшивкой или защитным периметром базы. Перед нами зияли огромные проломы, сквозь которые виднелись искорёженные внутренние конструкции. Металл был порван, оплавлен, покрыт слоем космической пыли и инея.

— Первая двойка на месте, — доложил я в общий канал. — Входим в свой сектор. Остальным группам — действовать по плану. И помните про сигнал отзыва.

Мы с Хотчкисом активировали прожекторы на шлемах, их лучи выхватили из темноты край ближайшего пролома. Осторожно, страхуя друг друга, мы проникли внутрь. Тишина здесь была абсолютной, давящей. Единственными звуками были наше собственное дыхание в системе жизнеобеспечения скафандров да тихое шипение статики в наушниках — связь с «Церой» здесь, как и ожидалось, почти полностью пропала. Теперь мы могли рассчитывать только на себя и на коротковолновую связь с другими группами, при условии, что они окажутся достаточно близко.

Внутренние помещения базы представляли собой удручающее зрелище. Разгерметизированные коридоры были завалены обломками, переборки смяты, словно картонные, повсюду висели обрывки кабелей и трубопроводов. Поначалу, привыкая к новой обстановке, мы продвигались медленно, шаг за шагом, внимательно осматривая каждый отсек, каждый поворот.

Прошёл час. Затем второй. Наша двойка методично обследовала один сектор за другим, но пока безрезультатно. Лишь искорёженный металл, битое оборудование и толстый слой пыли.

И тут, сквозь тихий треск статики в наушниках, раздался негромкий, но отчётливый щелчок. Звук был неестественным, механическим, совершенно чуждым безжизненной тишине разрушенной базы. Он повторился снова, на этот раз чуть громче, словно кто-то или что-то двигалось в глубине тёмных коридоров, за пределами досягаемости наших фонарей. Хотчкис замер, его рука мгновенно легла на рукоять плазменного пистолета. Я тоже остановился, чувствуя, как по спине пробегает ледяной холодок. Этот звук не был похож на деформацию металла или падение обломков. В нём чувствовалась какая-то… организованность.

— Ты слышал? — прошептал Хотчкис, его голос дрожал от напряжения.

Я кивнул, не отрывая взгляда от зияющей черноты ближайшего коридора. Мы были не одни.

— Это точно не наши, — прошептал я в ответ, чувствуя, как внутри нарастает тревога.

Если бы это были они, мы бы не только слышали их шаги… при такой близости рации бы точно добивали друг до друга. А в эфире, на все мои призывы к остальным группам выйти на связь, по-прежнему царила мёртвая тишина.

К концу первого часа напряжённого ожидания Ниамея позволила себе едва заметно расслабить сведённые от чрезмерной концентрации плечи. Прошедшее время не принесло дурных вестей, и это само по себе уже было маленькой победой. Расставленные Декстером перед высадкой группы ловчие маяки молчали, их датчики не фиксировали ничего, кроме безжизненных каменных глыб, беззвучно проносящихся в черноте космоса, да вездесущей пыли.

Никаких признаков Пожирателей.

И от поисковых групп, ушедших в недра разрушенной базы, тоже не поступало тревожных сигналов — лишь короткие, едва пробивающиеся сквозь толщу камня периодические помехи. Сенсоры «Церы», направленные на астероид с базой, также не регистрировали какой-либо значительной тектонической активности или новых обрушений, что дарило робкую надежду — по крайней мере, непосредственная опасность обвала людям внутри не угрожала.

Эта хрупкая стабильность, однако, не могла полностью стереть глубинную тревогу. Ниамея слишком хорошо знала, как быстро всё может измениться. Но пока появилась хоть какая-то передышка, она решила ею воспользоваться. Оставив Фло на мостике с предельно чёткими и многократно повторёнными инструкциями, она убедилась, что этот вечно дёрганый парень понял каждое её слово и запомнил порядок действий в экстренной ситуации.

— Пульт не трогать. Уровень угрозы на минимум не снижать. Если что сразу сообщай по внутренней связи. Стрелять только в самом крайнем случае, — чётко проговорила она, глядя ему в глаза.

Фло подтвердил коротким «понял» и занял место на вспомогательной консоли, через которую имел ограниченный доступ к боевым системам.

Только после этого она направилась в медотсек проведать Грона.

Проход по коридорам дал ей возможность хотя бы немного отключиться от тяжёлой картины происходящего.

Дремавший в своём кресле у входа в медотсек доктор Блюм смешно встрепенулся и подскочил, когда двери с тихим шипением разъехались в стороны, впуская её внутрь. Ниамея лишь едва заметно кивнула ему, проходя мимо к дальней стене, где в мерцающем голубоватом свете регенерационного геля покоилось тело десантника. Она понимала, что глупо было бы сейчас наседать на старика с вопросами о состоянии Грона. За неполные двое суток, прошедшие с момента его помещения в капсулу, никаких кардинальных изменений произойти не могло. Таймер на панели капсулы по-прежнему упрямо показывал лишь прочерки, означая, что процесс восстановления будет очень, очень долгим. Повреждения полученные от выстрела из бластера были слишком серьёзны.

И всё же, она приходила сюда каждый раз, когда удавалось выкроить хоть несколько свободных минут. Просто чтобы побыть рядом, молча наблюдая за едва заметным движением его грудной клетки сквозь прозрачные борта медицинской капсулы, за мерным пульсированием датчиков, отслеживающих его жизненные показатели. Это был её своеобразный ритуал, её способ сохранить связь с ним, не дать себе утонуть в пучине отчаяния и ответственности, что легла на её плечи.

Старик Блюм сначала пытался её отговаривать, ссылаясь на бессмысленность таких частых визитов. Но, видя её непреклонность, в итоге сдался и даже специально приставил один из свободных пластиковых стульев к капсуле Грона, немного сбоку. Он расположил его со стороны, противоположной от коек, занятых другими ранеными, которых в медотсеке после недавних событий тоже хватало.

Доктор Валентайн, конечно, заботился не столько о комфорте самой Ниамеи, сколько о душевном спокойствии и физическом здоровье его текущих пациентов. Ниамея, несмотря на всю глубину и нежность своих чувств к Грону, оставалась девушкой с весьма крутым нравом и обострённым чувством личного пространства.

Если бы она заметила, как кто-то из посторонних бесцеремонно пялится на неё в тот редкий момент, когда она, забыв обо всём на свете, прислонившись щекой к прохладному, слегка запотевшему от её горячего дыхания стеклу капсулы, невесомо проводит пальцем по его поверхности, словно рисуя невидимое сердечко или просто пытаясь ощутить хоть тень его присутствия — это могло бы плохо закончиться для любопытного свидетеля столь интимной и уязвимой сцены.

Однако в этот раз её визит оказался предельно коротким. Она только подошла к капсуле, едва успела коснуться пальцами холодного пластика, собираясь присесть на услужливо придвинутый стул, как её персональный браском на запястье коротко завибрировал, передавая экстренный вызов с мостика. Одновременно с этим по всей «Цере» прокатилась серия глухих, отчётливых вибраций — характерный низкочастотный гул, сопровождающий выстрелы главных корабельных орудий.

Не теряя ни единой драгоценной секунды, Ниамея развернулась и бросилась обратно на мостик. Кровь застучала в висках, а сердце ухнуло куда-то вниз. Фло… он мог открыть огонь, не дожидаясь её возвращения, только в одном-единственном, строго оговоренном случае — если ловчие маяки, расставленные вокруг астероида с базой, засекли приближение Пожирателей.