— Адрес? — спросила Шивене. — Где он отбывает наказание?

Паламарчук взглянул на Репина. Тот вынул блокнот, приготовился писать.

— Вы поедете сейчас? Ночью? — спросил Паламарчук.

— Мы решим.

— Он должен быть в Виевисе. На стройке.

Следователь обернулась к инспекторам:

— Надо установить, отлучался ли Желнерович со стройки. Был ли сегодня в Виршулишкес? В какое время? С кем встречался? Когда вернулся в Виевис? Кто его видел? Один из вас пусть едет к нему домой. Если он в Вильнюсе, срочно доставьте в прокуратуру...

В конце второго часа раздались три телефонных звонка. После паузы позвонили снова. Шивене сняла трубку.

Это был Репин.

— Я у дежурного по отделу. От Буславичуса никаких известий?— Геновайте поняла, что второй инспектор поехал к бывшей жене Желнеровича.

— Пока нет.

Антоновас, заглянувший из кухни, принес кресло. Геновайте села и только теперь почувствовала усталость. Ныла спина, гудели ноги.

— Есть новости, — объявил Репин. Было хорошо слышно, как всегда во время поздних телефонных разговоров. — Удалось найти человека, который сегодня видел Желнеровича. Общественный автоинспектор.

— В Вильнюсе видел?

— Да. И даже подвозил на машине.

— Вот вопрос: был ли Желнерович в Виршулишкес? — Шивене поправила запутавшийся телефонный шнур.

— Понимаю, — сказал Репин. — Он уехал из города до возвращения Паламарчука. В начале седьмого.

— Мог заехать за документами.

— Инспектор сообщил детали. Сейчас... — Репин что-то кому-то ответил на другом конце провода, снова приблизил к себе трубку.

— Желнерович «голосовал» на дороге? — Шивене хотела полнее представить ситуацию.

— Инспектор сам подобрал его на автобусной остановке. Они знакомы. Жили по соседству.

— И довез до места?

— Желнерович вышел, не доезжая Виевиса.

— Не доезжая?

— Он скрыл, что отбывает наказание. Сказал, что едет к знакомому. Он вообще хотел уклониться от поездки с инспектором.

— Был трезв?

— Да. Вел себя нервозно.

— Как был одет?

— У меня записано... — послышалось, как он листает блокнот. — В куртке. Болотно-коричневой, — инспектор не нашел другого определения. — Без головного убора. При нем был сверток, он держал его на коленях. Автоинспектор полюбопытствовал: «Что это?» Желнерович ответил: «Белье...»

Буславичус позвонил сразу вслед за коллегой. Полученные им сведения подтверждали то, что установил Репин.

— Желнерович днем приезжал в Виршулишкес! — объявил он. — Бывшая жена видела его недалеко от магазина «Сатурнас».

Это рядом с местом происшествия.

— В какое время? — спросила Шивене.

— В начале пятого.

— Что он делал?

— Ей тоже было интересно... Она проследила за ним. Он зашел в химчистку. Долго отсутствовал. Видимо, что-то сдал. Но дело в том, что сверток так и остался при нем. Если сдал, то что-то с себя.

— Может, пиджак?

— Завтра узнаем, если будет постановление о выемке.

— Я подготовлю.

— Мне кажется, мы на верном пути. Бывшая жена характеризует его отрицательно. Если даже пятьдесят процентов этой характеристики подтвердятся, не надо никого больше искать. Как она выразилась, любит только свою собаку.

— Он держит собаку?

— Боксера. Я видел: хороший пес.

— Что же все-таки сказала жена?

— Пьяный выгонял из дома, грозил убить. Ночевала с ребенком на вокзале. Наутро приходил, просил прощения. Часами стоял на коленях. Через месяц все начиналось сначала.

— Какие у него взаимоотношения с сестрой?

— С матерью Геннадия? Весьма холодные с его стороны.

— А с племянником?

— Геннадия игнорировал. Сестру это очень обижало. Она много делала для брата, помогала материально. В последнее время он не работал. Опустился.

— На что он жил?

— Заложил вещи, выкупить не смог. Мать в деньгах отказала. Одно непонятно... — Буславичус помолчал, видимо, прикуривал. — Если он причастен к убийству, зачем ему забирать документы? Это ведь доказательство того, что он заходил к Геннадию! Умнее было бы их оставить.

— Да. Надо его допросить. И как можно скорее.

— Из отдела уже послали в Виевис. На всякий случай я взял у жены его фотографию. Для опознания и розыска.

Около двух ночи, когда Геновайте попросила Антоноваса передвинуть тахту, между спинкой и матрасом она заметила пачку бумаг. Перенесла на стол. В глаза бросился печатный текст.

— Документы!

— Видите, — сказал Паламарчук. — Желнерович ни при чем!

Шивене одну за другой просмотрела бумаги. Удостоверение на право управления автомобилем, постановление о наложении штрафа, копия приговора народного суда... Одна из строчек приговора отчеркнута карандашом: «...наносил удары по голове жене — Желнерович Н. А...»

— Меня вызывали? Я Оливетский.

— Садитесь, — Шивене указала на стул.

— Спасибо.

Оливетский устроился спиной к окну, судорожно зевнул. Геновайте отметила, что он низкого роста, на щеке родинка. «Мужчина, которого видела Наташа Адомавичуте четырнадцатого у подъезда, был среднего роста, — подумала она, — без родинки».

— Знаете, в связи с чем вас вызвали?

— Ломаю голову. Еще со вчерашнего вечера... — У Оливетского были правильные мелкие черты лица, красные прожилки в глазах. Держался он суетливо.

— Где вы были четырнадцатого?

— А-а... — во взгляде его проскочила досада. — По поводу Рукаса!

— Подробнее, пожалуйста... — Фамилия «Рукас» ни о чем не говорила Шивене, но она предпочла, чтобы Оливетский сам объяснил значение вырвавшихся у него слов.

— Я помогал ему в приеме стеклотары.

— На работу не ходили?

— У меня больничный лист. Давление... Короче, решил заняться трудотерапией.

— На приеме стеклотары?

— Грузил ящики и прочее. Мы работали на выезде. С машиной. Киртимай, Науйининкай... — он говорил не очень внятно. — Большое, кстати, дело сделали. Перевыполнили план!

— Вас интересовал только план?

— Нет, конечно. Я коплю деньги на машину... — он рассчитывал, что произведет впечатление. — Но вы, ей богу, напрасно вызвали! — он одним махом перескочил к концу событий. — Мы с Рукасом помирились.

— Об этом мне судить. Подробнее, пожалуйста.

Оливетский вздохнул.

— Небольшая царапина здесь, — он коснулся переднего брючного кармана. — Рукас сам расскажет.

— Ссора?

— Собственно, мы не ссорились. Зашли в столовую. Я заказал цепелинай, плокштайнис... Уважаю, признаюсь, литовскую кухню и люблю поесть. Бутылочка была с собой. И тут Рукас начинает читать мне мораль! А сам уже еле сидит!

Оливетский подробно говорил о том, что не представляло для следствия интереса, и обходил все, что считал для себя опасным. Шивене не перебивала.

— А у меня с собой ма-а-аленький ножичек. Карандаши точить. Рукас хватает его, начинает вертеть. Я прошу его быть осторожным, одновременно пытаюсь положить себе цепелинай и случайно прижимаю ему руку...

Все становится понятным.

— Ранение серьезное?

— У него? Что вы?! На пять-шесть миллиметров задело мякоть. Ма-аленькое пятнышко... — он свел пальцы, показал. — Кто-то как крикнет сдуру: «Человека зарезали!» Я, конечно, не побежал. Зачем? Просто отошел к раздаче. Между прочим, даже не заметил, как его увезли.

— В чем все-таки он вас обвинил? Из-за чего возникла ссора?

Оливетский замялся:

— Пятьдесят рублей пропало. Когда принимали стеклотару.

— Одной купюрой? — Шивене показалось, что она знает, в чем дело. «Видимо, та самая купюра, которую Паулаускас видел торчащей из бака для белья...»

— Возможно, — он отвел глаза.

— Вы живете с семьей? — спросила она.

— Конечно! Нормальная семья: жена, ребенок.

— У вас еще сын от первого брака?

— Да. Живет в Виршулишкес, — Оливетский внимательно посмотрел на следователя.

— Давно его видели?

— Вообще я там не бываю. Первая жена принципиально против свиданий.