Дергачев так и не явился, причем без всякого злого умысла. Не успел собрать деньги у тетушек, которые польстились на золотишко. Деньги все-таки серьезные. Одна по соседям побежала, вторая — пальто на плечи да в сберкассу, третья заколебалась, засомневалась. В общем, не пришел Дергачев в назначенный час на мост. И напрасно. Все было бы иначе. Не выдержав, Нефедов пошел к дому Жигунова. Там его охотно приняли, поскольку с червивкой явился. Дождался Дергачева. Тот честно и благородно вручил ему пятьсот рублей.

Несмотря на то, что репутация Дергачева была никудышной, психологом он оказался неплохим, четко понимал, кто чего стоит. Получив золото от Нефедова, он прикинул и безошибочно отправился именно к тем жильцам, которые должны были у него золото купить. Вроде и невысока должность — слесарь ЖЭКа, а вот надо же, жильцов дома видел насквозь, знал, кто захочет купить кольцо, кулон, знак зодиака. И что интересно: жильцы понимали, что у Дергачева не может быть честного золота, что краденое оно, но никого это не смутило. Какое смущение, если можно отхватить кольцо на две-три десятки дешевле.

После пожара Нефедов подходил к своему дому как раз в то время, когда мать увозили на милицейском газике. На допрос. Подождав, пока машина скроется за поворотом, он направился домой. Окровавленные джинсы затолкал под диван, не очень тщательно — чтобы мать нашла, как только вернется. Полусапожки поставил у вешалки. Подкрепился, прихватил плоский чемоданчик, набил его бутылками в ближайшем магазине и отбыл в Калугу.

И снова его беспокоила мысль о том, что преступление если и изменило его жизнь, то явно в худшую сторону. Он стремился к преступлению, надеясь увидеть за ним иную жизнь, свободную и раскованную, надеясь и себя увидеть иным. Ничего этого не произошло. На заднем сиденье автобуса трясся все тот же Нефедов. Правда, в карманах у него было полно золота, а в чемодане полно червивки.

— В Калугу? — он ткнул локтем сидевшего рядом парня.

— Да, куда же еще...

— Я тоже. Выпьем? — Нефедов вынул из чемодана бутылку.

— Можно.

Закон червивки. Есть она — открываются двери и сердца, исчезает настороженность, появляются благодарность и зависимость.

— Ну, задал я милиции работы! — сообщил Нефедов. — Про пожар слыхал?

— Так это ты?! — парень задохнулся от восторга.

— Пришлось кое-кого призвать к порядку, — значительно ответил Нефедов.

Разговор не придуман. Нашли этого парнишку. Его показания есть в деле — еще одно свидетельство результативности проведенной работы.

Неужели и этот разговор в автобусе — результат психологического шока? Нет. Был другой шок, продолжавшийся годами. До пожара жители городка даже не представляли, какой «шалун» живет среди них, какой «озорник» в модной одежке прогуливается по улицам. Авторитет отца, чопорность матери принимались за некое достоинство, распространявшееся и на сына. И не одно юное сердце вздрагивало завистливо: вот, мол, как молодые годы проводить надо! Да, вытрезвитель не относится к наиболее почитаемым учреждениям, и сама попытка Нефедова спасти дружка для многих в городке окрасилась в романтически возвышенные тона. Прямо капитан Сорви-голова, никак не меньше. А он в ореоле хамства и неприкосновенности продолжал шествовать по улицам, шаловливый и улыбчивый.

Эти слова принадлежат Нефедову. Он так часто повторял их, и в столь неподходящих обстоятельствах, что слова запомнились многим.

— Ненавижу Потапова! — капризно кричал Нефедов, когда его в наручниках везли на место происшествия, к стенам обгоревшего дома, чтобы уточнить показания.

— Ненавижу Потапова! — выкрикивал он в кабинете Галины Анатольевны Засыпкиной, требуя, чтобы во время допроса не было Потапова, а если тот хотя бы заглянет в дверь, то он, Нефедов, не будет давать показания, откажется от тех, которые уже дал, и вообще такое сделает, что следователь Засыпкина очень пожалеет, если в кабинете хотя бы на минуту покажется ненавистное лицо зловредного Потапова.

А между тем у Потапова приятное лицо, в глазах светятся ум и ирония. Разговаривать с ним интересно, так как за каждым словом у него — знание своего дела.

Кто же такой Потапов, и чем он вызвал столь буйные чувства в душе Нефедова? Это сотрудник уголовного розыска. В его обязанности входит работа с несовершеннолетними.

У Николая Сергеевича Потапова мнение о Нефедове, о его умственных и общественных данных невысокое. «Он, конечно, был довольно заметной личностью в городе, — говорил Потапов, имея в виду не только рост своего подопечного. — Попадаются иногда подростки, которые твердо уверены в каких-то своих правах на особую жизнь, особое к себе отношение. Больше им, видите ли, положено, больше позволено. И всеми силами они эти права отстаивают».

Потапов знал о каждом шаге Нефедова, о каждом поступке, чем приводил того в бешенство. Николай Сергеевич прекрасно понимал, что произносить перед Нефедовым душеспасительные проповеди — значит смешить его, расписываться в полнейшей своей беспомощности. Он поступал иначе — вызывал Нефедова в кабинет и докладывал обо всем, что тот натворил за отчетный период. И тем самым безжалостно доказывал, что Нефедов — примитивный хулиган, в его поступках нет ничего, кроме подловатости и откровенной дури.

— Мелочное тщеславие — вот что стоит за каждым твоим шагом, — говорил Потапов. И доказывал, что дело обстоит именно так.

Естественно, когда в городе что-либо случалось, Потапов направлялся к Нефедовым. Средь бела дня. На виду у соседей. И все знали, кто идет, к кому и по какому поводу. Лидия Геннадиевна была вне себя от возмущения.

— Для некоторых слово «вытрезвитель» звучит несерьезно, а для меня это такое же государственное учреждение, как горисполком, милиция, общественная баня и так далее, — рассуждал Николай Сергеевич. — Он оскорбил меня тем, что осквернил государственное учреждение. Родители упрятали сынка в Рязанскую область? Хорошо. Я добился того, что очень уважаемый в городе папаша и очень уважающая себя мамаша взяли стекла, молоточек, гвоздики и пришли стеклить окна в вытрезвителе. Было очень забавно. Позволять куражиться над людьми, доказывать свое превосходство? Не-е-ет! Что стояло за всеми его выходками, я знаю — пренебрежение. И оно было продолжением тех чувств, которые переполняли его родителей.

Галина Анатольевна пообещала Нефедову, что Потапова на допросе не будет. Для пользы дела пообещала: уж очень этот молодой человек был нервозным. И надо же такому случиться — как раз во время допроса в дверь заглянул Потапов, заглянул случайно, не зная даже, что идет допрос Нефедова. Заглянув, увидел, вошел... И... Ничего не произошло с Нефедовым. Никакой истерики. Присмирел, опустил глаза, зажал коленями ладони и сидел, уставясь в пол.

— Что? Доигрался? — не выдержал Потапов. — Всем доказал?

— Ненавижу Потапова! — пробормотал Нефедов, когда тот вышел.

— За что? — спросила Галина Анатольевна.

— Лезет куда надо и не надо, нос свой сует во все дыры! Ко мне пристал как банный лист. Больно усердия много!

— Это усердие называется отношением к делу.

— А! — махнул рукой Нефедов. — Знаем!

— Ты этого не можешь знать, потому что у тебя никогда не было своего дела.

— Как это не было? Я работал.

— Ты не работал. Ты числился.

— Сейчас все числятся.

— По себе меришь, — усмехнулась Засыпкина. — И потом, сам видишь, что не все... Потапов — живой пример.

— Выслуживается!

— Это тоже плохо? Ты вот числился, и что же мы имеем на сегодняшний день?

Допрос матери Нефедова получился примерно таким же. Лидия Геннадиевна без конца ссылалась на других людей, которые вроде ничуть не лучше ее сына, но вот надо же — от ответственности уходят. А Юрий мальчик и сам по себе красивый, и к хорошему постоянно стремится...

Когда Лидия Геннадиевна обнаружила дома окровавленную одежду, что, вы думаете, она с ней сделала? Сожгла? Выбросила на городскую свалку? Зарыла? Ничего подобного. Принялась чистить, застирывать, затирать, соскабливать чужую кровь с ботинок, штанов. Не выбрасывать же добро! Бабьим своим осторожным умом понимала, что нехорошо это, опасно, что улики это, но выбросить не смогла. И зеленый шарфик, на который тоже кровь брызнула, оставила, и полусапожки, и джинсы с вечными складками. Все это в целости нашли при первом же обыске. Эксперты подтвердили, что ворсинки на заборе и шарфик находятся в «родственных» отношениях, оттиск на влажном мартовском снегу совпал с подошвой полусапожек, а в складках джинсов обнаружились следы крови.