— То-то! Теперь будешь знать!

Нож он все еще держал, вытянув перед собой, осторожно, боясь запачкать пиджак. Он, видимо, хотел чем-то вытереть лезвие, то ли носовым платком, то ли еще чем, но ей это было не важно, она смотрела только на его лицо, серое, туманное и необъяснимо страшное. Ей казалось, что он беззубый. Он снова попытался что-то найти в карманах, но потом, видимо, раздумал.

— Поняла? Теперь будешь знать! Фифа! Мы тоже гордые. То-то! Поняла?

Она не очень вникала в смысл его слов, ей хотелось кричать, боль ее переполняла, но она не унизилась перед ним до крика, а лишь, крепче зажав раны и окаменев, смотрела, смотрела на него... И он не выдержал. Вдруг заторопился, суетливо сунулся вправо, а потом, резко повернувшись к ней спиной, почти побежал вдоль улицы.

А она уже не могла встать. Сидела, опираясь рукой о землю, но потом все поплыло у нее перед глазами и, зажимая бок, она легла, потрясенная болью и всем тем, что было до нее. Сколько прошло времени, она не понимала. Женские голоса в черной тьме то приближались, то удалялись. Теперь, оставшись одна, девочка плакала тоненько и жалобно. Вдруг из окна дома напротив послышался голос:

— Оля, это ты?

Она встрепенулась и четко ответила куда-то в темноту:

— Я не Оля, я Ирина...

Потом она опять лежала молча какое-то время. По дороге кто-то шел, разговаривая. Теперь мужчин она боялась и голоса не подавала. Но тут ясно услышала, что идут женщины. Пока она собиралась крикнуть, они уже прошли мимо, но все-таки девочка слабо крикнула, не узнав своего глухого, чужого голоса:

— Помогите!

Они услышали и вернулись. Это были две девушки.

— Кто тут?

— Я...

— Ой, да что с ней? Зоя, смотри...

— А чего смотреть? Избили девчонку. Это надо же так...

Они подошли совсем близко. Одна наклонилась. Девочка слабо попросила:

— Помогите мне встать. Мне надо туда, — и она показала в конец квартала. — Доведите меня, пожалуйста.

Девушки попробовали приподнять ее, но она сильно застонала, запрокидывая голову:

— О-о-ой... нет, нет! — и они, оробев, опустили ее.

Тут подошли еще какие-то женщины, что-то говорили. Послышался и мужской голос. Он строго спросил:

— Как тебя звать?

— Ирина... — она отвечала еле слышно, но все понимала.

— Сколько тебе лет?

— Пятнадцать.

Он опустился на корточки и двумя пальцами приподнял полу ее голубого пальтишка. Девушка, стоявшая рядом, вскрикнула:

— Ах, да ее порезали! Вон даже кишки видно...

— «Скорую» надо! Вызывайте быстрее.

А мужчина снова спрашивал:

— Кто тебя?

— Не знаю.

— Может, у тебя есть враги?

— Что вы!..

Девочка закрыла глаза. Ей было больно говорить. Но она слышала, как загудела рядом машина, чувствовала, как ее клали на носилки и везли.

Врач в белом халате еще в машине внимательно осмотрел раны. Он и женщина рядом опять задавали вопросы, но она отвечала одно:

— Потом, потом...

Ей хотелось быстрее, быстрее доехать до этой больницы, чтобы прекратилась страшная боль. Болело все тело. Руки и ноги покалывало, как иголками. А живот жгло так, что было трудно дышать. Но она была в сознании. Она была в сознании и когда санитарки снимали с нее окровавленную одежду. Девочка попросила:

— Пожалуйста, пусть мне все сделают под наркозом... И... маме... маме ничего не говорите, пожалуйста...

Санитарки, привыкшие ко всему в травматологической больнице, только переглядывались. И когда ее повезли на каталке, длинной и дребезжащей, и ее черные волосы рассыпались по белой простыне, одна вздохнула вслед:

— Молоденькая какая... Господи, изуродовали-то как!

В коридоре девочку окружили медсестры:

— За что тебя так?

Она снова всхлипнула и уже в который раз проговорила с отчаяньем:

— Не знаю... Ни за что...

— Расскажи, как все случилось? Кто тебя ударил? Сколько их было?

— Потом, потом...

Врач вновь осмотрел ее и велел готовить к операции. Через несколько минут каталку повезли в операционную. Сестры в последний раз увидели ее черные рассыпавшиеся волосы, и все... Жить ей оставалось полчаса. Из этих дверей ее вывезут уже с остановившимся взглядом, руки ее будут беззащитно лежать вдоль юного искромсанного тела, и белая простыня уже накроет ее всю. И долго еще сестры будут вспоминать ее последние слова:

— Не знаю... Ни за что... Потом, потом...

А «потом» и не было.

«Ни за что...» Он подчеркнул эти слова, которые Ирина едва слышно с отчаянием произнесла в больнице, когда ее везли в операционную. Увы! Эти слова, а также ее «потом» стали последними для пятнадцатилетней девочки. Пять ножевых ран, каждая из которых несла смерть. Нелепую смерть. Что же произошло там, на пустынной улице? Почему погибла именно она, эта девочка, остановилось это сердечко, едва ли успевшее полюбить?.. И одновременно в тот же миг остановились сердца всех ее потомков.

Сергей Гарусов, молодой следователь прокуратуры Первомайского района города Кирова, медленно закрыл уже начавшую пухнуть папку. Да... Опрошены почти все жители ближайших домов, но никто (никто!) не показал ничего существенного, что могло бы хоть как-нибудь высветить случившееся. Никто не видел преступника. Свидетелей не было.

Следователь взглянул на часы. Стрелки неумолимо приближались к девяти вечера. Он убрал дело в сейф, выключил свет. Кончался воскресный день. На улице еще светились голубым и желтым окна. Голубым — от воспаленных телеэкранов, желтым — от усталых лампочек. Завтра для города начнется новая трудовая неделя. И полетят дни за днями. А парта Ирины в школе будет пустовать.

Осень беспечно осыпала листья, и ненастные сумерки обволакивали деревья. Ветер становился пронзительным. Сергей поднял воротник, нетерпеливо дожидаясь троллейбуса, который, казалось, никогда не придет. Через десять минут он показался. Над лобовым стеклом, в кружочке, припечатана девятка. Значит, вот он, этот самый девятый. Сергей зашел в заднюю дверь, и почти пустая машина нехотя тронулась. Вчера вот так же ехали две женщины и она, Ирина... Казалось, они и сейчас стоят где-то здесь, рядом, невидимые. Троллейбус вез их неумолимо навстречу самому страшному. А если бы они сели не в этот, а в следующий? Было бы все по-другому? Возможно... Или бы на два троллейбуса раньше? Наверное, эти же мысли терзают и мать Ирины: «Почему именно в этот сели? Приспичило? Подождали бы — и беда мимо пролетела бы. Так нет, они еще бежали сломя голову, чтобы успеть именно на этот, проклятый...» Да кто ж теперь угадает, что думает в эту мрачную ночь мать — еще не старая, но какая-то измученная жизнью женщина. Он вспомнил ее тихий, немного растерянный голос...

Боровалова Раиса Петровна:

«Да, по этому адресу я проживаю с дочерью Ириной, ученицей 9 «Б» класса школы № 46. С мужем, Валентином Михайловичем, мы развелись восемь лет назад. Да, так уж получилось... Но продолжали жить вместе до января этого года. А с января... С января он живет с другой женщиной, где-то на улице Хлыновской. Сегодня, 13 сентября, полвосьмого вечера мы поехали на девятом троллейбусе... Мы — это я, дочка Ирина и подруга моя — Анна Григорьевна Прасолова. Она моя старая знакомая из Горького, в гости ко мне приезжала и горьковским поездом должна была уехать обратно. А Ирина... доченька моя! Так вот, Иришка с утра с одноклассниками ездила в совхоз на уборку. А я копала картошку дома с бабушкой, то есть моей матерью — Климовой Любовью Никитичной. Ирина утром была, как всегда, веселая. Но я как-то больше с Аней разговаривала, ведь давно не виделись... Так вот, сели мы в этот девятый... Еще бежали к нему, торопились. И ведь я, именно я крикнула: «Быстрее, а то не успеем!» У театра мы с Аней вышли, чтобы пересесть на первый троллейбус, он к вокзалу идет. Я билеты Иришке отдала, и мы с Аней поторопились выйти. Я ведь даже не оглянулась на дочку-то... Хоть бы из дверей, последний раз... Так нет, не оглянулась, а ведь жить-то ей оставалось, выходит, несколько часиков, и живой я ее уже больше не видела... Ну, вышли мы с Аней, а этот девятый и повез ее. Ирина хотела проведать бабушку, у нас был уговор, что она съездит проведает, а потом на вокзал ко мне вернется и мы с ней вместе домой поедем. Я Аню провожу и буду ждать. Проводила я Аню. И все хожу по этому вокзалу. Посижу, похожу. А Ирины нет. Долго я ждала, очень долго, потом начало под сердцем сосать. Но в чем дело, знать не знаю... Долго я на дверь смотрела, откуда она должна была войти. Нет, входили все не те... Тогда я рванулась искать ее. У бабушки Иришки не было, она ее и не видела... Я — домой. Тоже никого. И все жду, что сейчас должна прийти... Пришла милиция. У меня и ноги подкосились...»