— Как же так? — укоризненно заметила Засыпкина. — Зачем вы все это сделали? Ведь следы-то все равно остаются, как ни стирай, как ни выпаривай.

— Ах, Галина Анатольевна, — вздохнула Нефедова, — вы же знаете, как я люблю чистоту! Ну не могла я держать в доме эти грязные вещи. Чистоплотность подвела.

— А сына вашего что подвело?

— Милиция загубила бедного мальчика...

— Милиция?! — удивился присутствовавший при обыске Потапов. — Чем же мы провинились перед вами?

— Попустительством! — отрезала Нефедова. — Слишком многое позволяли мальчику. Дали бы отпор с самого начала — глядишь, и образумился бы.

— А не вы ли бегали по всему городскому начальству, чтобы оградить его от милиции? А кто его отправил к тетке, чтобы, не дай бог, не привлекли к ответственности? А кто справки, характеристики, поручительства собирал?

— Я — мать! — с достоинством ответила Нефедова. — Я обязана была делать все это. А вы обязаны были, несмотря ни на что, делать свое дело. Вот так. Загубили мальчика, загубили! И нет вам моего прощения!

Потапову оставалось только руками развести.

Теперь, когда события уже позади, Лидия Геннадиевна тоже ненавидит Потапова. И Засыпкину терпеть не может. В упор не замечает их. А город-то небольшой, они часто встречаются. Нефедова проходит мимо, изо всех сил стараясь не ускорять шаг, проходит с каменным лицом и слезящимися от напряжения глазами: боится нечаянно взглянуть на своих недругов и выдать свою слабость, свою ненависть. Эти люди знают ей настоящую цену, и ни одежка, ни золото не введут их в заблуждение.

И вот так же, с застывшим лицом, проходила Нефедова по улицам городка мимо расклеенных портретов сына — был объявлен всесоюзный розыск. И Юра с такой знакомой фотографии, где он вышел с тяжеловатым взглядом и сведенными бровями, неотступно следил за ней, не спускал с нее взгляда, на какой бы улице она ни появилась, в какую бы сторону ни направилась.

Во всей истории часто мелькает золото — как движущая сила, мотор событий. И что любопытно, действие этого мотора отличается бесшумностью, окружено молчанием.

Вот Нефедов выгребает золото из витрин Касимовского универмага, а продавцы, обнаружив утром пропажу, прилагают все силы к тому, чтобы об этом никто не узнал. Идут на серьезные жертвы, оплачивают убытки из собственного кармана, но молчат.

Вот Дергачев продает краденое золото, переходя от квартиры к квартире, и дамы, прекрасно зная, что золото у него может быть только ворованное, охотно покупают. Когда в городе становится известно о преступлении и следствию важно заполучить хоть какую-нибудь золотую вещицу, чтобы сопоставить с документами Касимовского универмага, — опять гробовое молчание. Не брали, дескать.

Вот Нефедов чуть ли не силком запихивает золото в карманы своей подружки для продажи, а та, спохватившись, на следующий день возвращает ему злополучные вещицы, но опять же никому ни слова не сказав о том, что знает ужасную тайну.

Повстречав в автобусе знакомых парня и девушку, собирающихся пожениться, Нефедов впадает в купеческий раж — ей дарит кольцо, а ему часы. Щедрость? Нет, скорее куражливая жажда самоутверждения. И опять тишина. Молчат парень с девушкой, зная, какое золото им досталось от Нефедова.

Совершено преступление. Оно, казалось бы, должно образумить человека, вернуть к вековечным ценностям. Нефедов убедился в том, что по ту сторону преступления никаких особых радостей его не ожидает. Более того, возникают сложности — необходимость прятаться, скрываться, ночевать где придется... Не образумился. Даже нашел какую-то утеху в новом своем положении. Едет к своей бабке в другой город, обкрадывает квартирантку — опять золото. Сережки, колечки — обычный комплект уважающей себя женщины. Тут же снюхивается с одиноким нарушителем местного спокойствия, вместе грабят киоск, набирают коньяка, напиваются — все это тоже входит в понятие красивой жизни.

Вообще, надо сказать, выбор у Нефедова был весьма ограничен: напиться, пошататься, попасть в вытрезвитель, выйти и на радостях снова напиться. Это не домыслы — трижды побывал он в вытрезвителе после преступления. Надо заметить, с объявлением всесоюзного розыска всем подобным заведениям были разосланы необходимые ориентировки. Но... везло Нефедову. Отпускали его из вытрезвителей. Уж очень трудно было узнать в упившемся верзиле бравого красавца.

Стали известны адреса, где его можно было ждать. В одном городке устроили засаду. Трое суток ждали — не пришел. Засаду сняли. Тут он и появляется. И что же делают жильцы этой квартиры? Предупреждают Нефедова об опасности и отправляют с богом. Кому помогают? Убийце, который, не задумываясь, уложил бы и самих хозяев, если бы решил, что так будет лучше.

Однажды его ждали на Казанском вокзале в Москве. Подняли на ноги немало людей, подготовились, перекрыли все входы, выходы, учли даже возможность уйти, минуя вокзал. Ждали несколько часов, но Нефедов так и не появился. То ли планы у него изменились, то ли испугался и в последний момент передумал ехать в Москву. Приехал через сутки. И в первый же вечер оказался в вытрезвителе. А наутро при выписке...

— Как, говоришь, твоя фамилия? — спросил дежурный, перелистывая журнал.

— Там записано, чего лишний раз спрашивать... — осторожно ответил Нефедов. По его помятой физиономии, по красным с перепоя глазам ему вряд ли можно было дать меньше тридцати.

— Так... — протянул дежурный. — Задержан в нетрезвом состоянии. Хулиганил, нарушал общественный порядок...

— Выражался в основном, — Нефедов сделал попытку уменьшить свою провинность. Опять же решил прикинуться дурачком. Это у него получалось.

— Что-то ты мне знакомым кажешься, — с сомнением проговорил дежурный, не зная, откуда у него возникла настороженность при виде этого длинного парня. — Вроде встречались с тобой, а?

— Может, встречались... Не помню, — гнул свое Нефедов, но сердце у него заколотилось, охватило чувство опасности.

— Знаешь, погоди маленько, надо кое-что уточнить, — сказал дежурный, поднимаясь. — Ребята, присмотрите за клиентом, я сейчас.

Дежурный вышел в другую комнату, полистал ориентировки, навел справки и через несколько минут вернулся.

— Значит, говоришь, Нефедов твоя фамилия? Юрий Сергеевич?

— Ну...

— Должен задержать тебя, Нефедов. Оказывается, ты очень нужен в Калуге. А молчишь. Нехорошо.

— Путают, наверно, — попытался ускользнуть преступник.

— Никто ничего не путает. У тебя рост за сто девяносто, тебя не спутаешь.

Нефедов игриво открыл дверь кабинета Засыпкиной, подмигнул стоящим у него за спиной конвойным и только после этого вошел. Хмыкнул, потер ладонью нос, чувствуя удовлетворение от того внимания, которое ему оказывалось последнее время. Даже сам прокурор Павел Михайлович Кокухин здесь, тоже пожаловал.

— Можно сесть? — и ухмыльнулся. Он уже знал, что ему грозит самое большее десять лет лишения свободы, поскольку в момент совершения преступления ему не исполнилось восемнадцати.

— Садитесь, Нефедов.

— Спасибо. Вы очень любезны, — сел, закинул ногу на ногу, осмотрелся. — Да! — вспомнил он. — А что с моими шмотками? Где они? Там же все фирменное. Не пропадут?

— За десять лет они выйдут из моды, — заметил Кокухин.

— Вы думаете? — Нефедов, видимо, впервые осознал, что такое десять лет.

— Наверняка, — заверил Павел Михайлович. — К тому же они окажутся малы. Вам будет под тридцать. Станете взрослым, крупным мужчиной.

— Спасибо, — Нефедов нахмурился. — Тогда пусть отдадут шмотки матери. Продаст, все-таки деньги.

— Думаете, купят?

— С руками оторвут! — заверил Нефедов, развеселившись. — А если еще узнают, чьи шмотки!.. Большие деньги можно выручить.

— Думаете, штанишки в крови дороже стоят?

— Наверняка.

— Не будем торопиться. Сейчас ваши вещи — вещественные доказательства.