Это случилось в последних числах декабря. До мартовского пожара оставалось два с половиной месяца.

В нашем народе принято с симпатией относиться к людям, способным пошутить, разыграть ближнего, посмеяться над ротозеем. В сказках, былинах, поговорках часто действуют озорники, шутники, скоморохи-насмешники. Чаще всего шалость идет все-таки от любви к ближнему. Разыгрывая кого-то, мы тем самым проявляем к нему внимание, любовь, показываем, что верим в его ум и чувство юмора, верим, что наш розыгрыш будет понят правильно, не вызовет обиды, что человек не почувствует себя униженным и в свою очередь тоже когда-нибудь разыграет нас, сделав объектом дружеской шутки.

Но если за шалостью стоит стремление унизить человека, выставить дураком, самоутвердиться за счет достоинства другого, тут уж не до шуток. Хотя часто именно шуткой прикрываются хамство и ненависть, зависть и недоброжелательство. Есть люди, которым для счастья не хватает самой малости — унизить кого-нибудь при народе. И если это удается, жизнь для них расцветает всеми красками, небо становится ослепительно голубым и не терзают никакие сомнения. Чье-то унижение как бы дает возможность испытать чувство хозяина, совершенно изуродованное, искаженное чувство.

Утром на допрос к следователю прокуратуры Засыпкиной была доставлена на машине мать Нефедова, Лидия Геннадиевна. Женщина с прошлым — так ее определила для себя Галина Анатольевна. За годы работы ей пришлось повидать немало людей, нередко удавалось добраться до их сути. И постепенно выработалась привычка, даже необходимость стремиться до конца понять сидящего перед ней человека, выступает ли он в роли свидетеля, обвиняемого, подозреваемого.

Взглянув на Нефедову, Засыпкина отметила ее широкий, какой-то мужской, хозяйский шаг, манеру смотреть на собеседника как бы чуть со стороны, сверху, вскинув бровь. Из пяти пальцев руки Нефедова пользовалась только тремя, изысканно отбросив мизинец и безымянный в сторону, словно боясь обо что-то запачкаться. И золото. На пальцах, в ушах, на шее. Хотя знала, куда ехала, знала, что не вечерний спектакль ее ожидает. Может быть, она рассчитывала сама дать утренний спектакль? И еще заметила Галина Анатольевна нагловатую уверенность этой женщины в собственном превосходстве. То ли недостаток образования и культуры, то ли избыток самолюбия, а, может, и то и другое создавали впечатление вульгарности, за которой чувствовалась готовность говорить о чем угодно, не очень стараясь при этом быть честной. «Да, — подумала Засыпкина, — женщина с прошлым. Была у нее другая жизнь. Впрочем, не исключено, что она одновременно живет не одной жизнью. А золото, очевидно, убеждает ее в своей исключительности, как бы ограждает от «обычных» людей, держит их на почтительном расстоянии».

— Где ваш сын, Лидия Геннадиевна?

— Сын? Дома. Спит. Вы младшего имеете в виду?

— Нет, я говорю о вашем старшем сыне — Юрии.

— Могу ли я узнать, чем вызван ваш интерес к нему?

— Вы, очевидно, слышали о пожаре?

— Да! Кошмарная история! Какой ужас! Знаете, в городе ходят такие страшные слухи, что я не решаюсь им верить. Вы наверняка знаете больше. Скажите же мне, что там произошло на самом деле? Говорят, погибли люди?

— Есть основания полагать, что ваш сын Юрий имеет к случившемуся какое-то отношение.

— Вы хотите сказать, что он знал погибших?

— Девятого марта, в день пожара, его видели в этом доме.

Нефедова снисходительно посмотрела на следователя, щелчком алого ногтя сбила с рукава невидимую пылинку, вздохнула, как бы жалея себя за то, что приходится маяться в таком обществе.

— Этого не может быть, — с легкой усталостью проговорила Лидия Геннадиевна. — Его больше двух месяцев нет в городе. Скажу по секрету, — она наклонилась к следователю и с улыбкой вполголоса произнесла: — Я сама его выписала.

Нефедова говорила правду. Она работала в паспортном отделе домоуправления и собственноручно выписала сына сразу после нашумевшего штурма вытрезвителя. Пока суд да дело, глядишь — все и заглохнет.

В кабинет вошел прокурор города Павел Михайлович Кокухин. Присел к столу.

— Дело в том, Лидия Геннадиевна, — вступил он в разговор, — что Юрия видели и в городе, и в доме Жигунова накануне происшествия. Среди погибших его не обнаружили. Судя по вашим словам, нет его и дома. Ведь его нет дома?

— Н-нет, — с заминкой ответила Нефедова, несколько сбитая с толку.

— И он не заходил?

— Нет.

— И вы не знали, что он в городе?

— Нет, хотя... — Нефедова пошевелила пальцами, давая понять, что не стоит так уж категорически воспринимать ее «нет». — Знаете, сейчас я припоминаю... Какой-то парень бросил мне на улице фразу... Понимаете, я сделала ему замечание. Он дружил когда-то с Юрием, бывал в нашем доме... Я полагаю, что имела право сделать ему замечание, — Нефедова обращалась к Кокухину: видимо, разговор с прокурором не так уязвлял ее самолюбие. — А он мне в ответ: смотрите, дескать, за своим сыном. Тогда я подумала, что он сказал это вообще, а теперь... Возможно, он и видел Юрия в городе.

— Фамилия этого парня? — спросила Засыпкина.

— Не помню. Не то Савельев, не то Завьялов...

— Постарайтесь вспомнить. Это важно.

— Он живет в доме напротив нашего. Его там все знают. А фамилия... Может быть, Соколов? — почему-то спросила Нефедова у прокурора.

Все помолчали. Конечно, Нефедова знала больше. Ее половинчатые показания были всего лишь попыткой сохранить спокойствие, чтобы и в дальнейшем вести себя уверенно, не будучи уличенной во лжи.

— Куда уехал ваш сын? — спросил Кокухин.

— В документах указано. Я не верю, что вы пригласили меня сюда, не заглянув в документы, — она усмехнулась.

— Заглянули, — спокойно кивнул Кокухин. — И в данный момент, — он посмотрел на часы, — два оперативных работника находятся в воздухе на пути в Архангельск.

— Уже? — искренне удивилась Нефедова, и сразу что-то неуловимо изменилось в ее облике — она стала скромнее. Чуть опустила подбородок, повернула лицо к прокурору, положила ладони на колени. — Видите ли, Павел Михайлович... Видите ли... Вполне возможно, что они его там не найдут.

— Они его там наверняка не найдут. Ведь его видели здесь сутки назад.

— Зачем же их послали в такую даль? — простодушно спросила Лидия Геннадиевна.

— Необходимо установить, где он жил, как жил, с кем общался, чем увлекался... И так далее. Вряд ли нужно перечислять все детали нашей работы.

— Да-да, конечно... Вы правы...

Прокурор и следователь переглянулись: перемена в поведении Нефедовой была явной. Вдруг стало заметно, что Лидии Геннадиевне гораздо больше лет, чем это казалось на первый взгляд. Косметика, манеры, золото словно бы в один миг потеряли свою силу и обнажили возраст хозяйки — ее слабое место.

— Видите ли, — продолжала Нефедова, — вовсе не исключено, что он там и не жил... — она исподлобья посмотрела на Кокухина, на Засыпкину, пытаясь определить, насколько строго они отнесутся к ее сообщению.

— Это уже что-то новое, — протянул Павел Михайлович. — Но как же тогда понимать запись в выписной карточке? Там вашей рукой записано, что Юрий отбыл на постоянное местожительство в Архангельск.

— Как бы вам объяснить... — Нефедова на секунду задумалась. Ее тон снова изменился, она снова готова была говорить бездумно и бесстыдно. И в этой готовности легко менять отношение к разговору, к собеседникам проглянула всеядность. — Юрий действительно собирался в Архангельск. Одно время. Да, собирался. Дело в том, что как-то в поезде он встретил мужчину. Тот обмолвился, что сам из Архангельска или направляется в Архангельск, во всяком случае у них в разговоре что-то промелькнуло об этом городе. И мы с мужем подумали, что неплохо бы и Юрию туда поехать...

— Это после истории с вытрезвителем?

— Ох, Галина Анатольевна, — усмехнулась Нефедова. — И дался вам этот вытрезвитель! Не понимаю, зачем связывать разные события... Все мы были молоды, всем хотелось чего-то необычного. Вы согласны со мной, Павел Михайлович?