...Эпизод за эпизодом восстанавливали следователи Янис Скрастиньш и Гунтис Грутул. Обвиняемые все валили друг на друга. Нелегко было разобраться в этих потоках лжи и грязи. На совещании Скрастиньш докладывал:

— Сейчас картина стала довольно ясной. Богданов, Миркин и Мережковский полагали, что, перепродав бланки, они положат в карман двадцать пять тысяч. Если бы они сразу не поверили, что Гурам возьмет бланки, вряд ли они заинтересовались бы этими бумагами. Когда выяснилось, что Гурам их обманул, встал вопрос, как выручить деньги. Обратились за советом к Курику и Хуцишвили. Не верю я, что те действовали бескорыстно, но доказательств обратного у меня пока нет. На покрытие долга Хуцишвили дал пятнадцать тысяч, Курик — тысячу. Все вместе решили сделать бланки более похожими на настоящие, типографским способом проставили номера, заказали печать. Судя по всему, им удалось продать всего девять бланков водительских прав. Несколько «оформили» на квартире у Богданова, несколько — у Мережковского, несколько — у Миркина. Миркину же отдавали вырученные деньги, он у них был за бухгалтера. Продавали бланки Мережковский, Богданов и Курик. Хуцишвили, видимо, выступал в роли мецената: он вложил деньги и организовал отпечатку номеров серий в типографии и изготовление литер букв и цифр. Данных, что он продавал бланки или организовывал их продажу, у нас нет. Возможно, он считал это ниже своего достоинства.

— Однако наживать на пачке сигарет по рублю он не стеснялся, — усмехнулся Гунтис Грутул.

— Где-то надо было ему и в барина поиграть. Короче говоря, за пять месяцев эта группа продала бланки почти на пять тысяч, — сказал Скрастиньш. — Кроме двоих, все покупатели установлены. Двое — приезжие, но мы их найдем. Бланки были куплены по двести рублей, а талоны — по тридцать. Продавали по триста и по пятьдесят. Так что они не только свои деньги хотели вернуть, но и нажиться. Богданов сказал, что по завершении «операции», при конечном расчете Хуцишвили и Курику было обещано по пять тысяч. Но никто больше это не подтверждает, хотя лично я тут верю Богданову. Не станут Хуцишвили и Курик даром так стараться! Тем более Хуцишвили: он самый матерый из них и уже сидел за спекуляцию.

Хуцишвили так объяснял следователю тот факт, что в его квартире обнаружили огромное количество одинаковых вещей:

— Это просьба друзей из Тбилиси, родственников. Просили, я приобретал. Кое-что мое, кое-что моей жены.

— Семнадцать вельветовых брюк для кого вы купили?

— Это просил меня брат Гоги, его жена Этери, их соседка, потом родственники в деревне.

— А десять кожаных мужских пальто?

— Тоже родственники просили. Это очень легко проверить. Позвоните в Тбилиси.

— Ну, а сигареты?

— Для себя, для жены.

— 430 пачек?

— Они редко попадаются...

— Вы же не курите!

— Хорошие — курю.

— А где вы все это купили?

— Вай! — воскликнул Хуцишвили. — Рига — портовый город. У моряков можно все купить. И на базаре продают. Купить здесь не проблема. Поэтому меня и просят.

— Вы уже год не работаете. На что вы живете?

— Моя семья очень скромно живет. Мы тратим сто пятьдесят рублей в месяц. Кроме того, у меня были кое-какие сбережения.

— Какие, если не секрет?

— Какой секрет! У меня вообще нет секретов. Тридцать тысяч.

— А откуда у вас доллары, марки ФРГ?

— Это я, как дурак, попал. Один человек попросил пятьсот рублей, а взамен оставил валюту. И не отдал деньги, вообще пропал. Я сам не знаю, что мне с долларами делать...

Допрашивать Хуцишвили оказалось нелегко. Хотя было совершенно очевидно: если человек не работает, а имеет в доме тридцать тысяч рублей и на пятьдесят тысяч — импортные и дефицитные вещи, а также золото, серебро, драгоценности и иностранную валюту, — все это не праведным трудом нажито. И хотя Хуцишвили объяснял, что все эти вещи куплены по просьбам многочисленных родственников, Скрастиньш все-таки установил факты совершения им спекулятивных сделок: продажа кожаных пальто, модных сапог, серебряных цепочек. Правда, для этого ему пришлось еще раз съездить в Тбилиси. Там с помощью грузинских коллег он нашел тех, кому Хуцишвили втридорога продавал вещи.

Дело завершено. Десять толстых томов лежат на столе Яниса Скрастиньша — следователя по особо важным делам. Десять томов, итог кропотливой напряженной работы его самого и его товарищей.

Рядом на столе стопка бумаги, на верхнем листе написано: «Обвинительное заключение». Девяносто девять страниц займет оно. И когда Янис Скрастиньш поставит последнюю точку, он вздохнет и скажет вошедшему к нему в кабинет Гунтису Грутулу:

— Все! Покончил с этой мразью. Никогда больше не увижу «роскошного» Хуцишвили, «невинно страдающего» Мережковского, мерзавца Курика. В субботу пойду с сынишками в лес. Весна приближается. Чуешь? Люблю это время.

Но он не пойдет в субботу в лес, потому что в среду на территории республики произойдет злодейское убийство и следствие по делу будет поручено ему.

Что же касается изобличения Сергея, Магомеда и Гурама, то это уже другая история...

Девятого марта в маленьком старинном городке Калужской области, на дальней его окраине, в начале двенадцатого ночи заполыхал дом. Большой, добротный деревянный дом. Вокруг стояли такие же дома, поэтому выбежавшие соседи с опаской поглядывали на пожар. По их рассказам, вначале огонь появился в окнах, загорелось внутри, потом пламя набрало силу, вырвалось наружу, охватило чердак. Оконные переплеты, деревянные перегородки, двери глухо похрустывали в огне, будто на чьих-то крепких зубах. А когда заполыхала крыша, послышалась настоящая пальба — раскаленный шифер стрелял оглушительно и часто. В сухих комнатах, на просторном чердаке, в продуваемых сквозняками коридорах огонь гудел басовито, уверенно, даже с какой-то деловитостью, словно был занят важной срочной работой.

В двадцать три часа десять минут местная пожарная команда получила первое сообщение по телефону. Машины уже вырвались со двора, уже неслись по пустынным улицам, затянутым весенним ледком, а звонки все продолжались. Пожар был виден едва ли не со всех концов городка. Мечущиеся красноватые блики вызывали тревогу, и люди, в спешке набросив что-нибудь на плечи, выходили из домов: не перекинулось бы пламя через заборы, не побежал бы огонь по деревьям, не полетели бы искры на чердаки, набитые сеном. От жара парили, дымились ворота, таял снег, выгибались и умирали голые ветви деревьев. Когда прибыли пожарники, весь большой дом являл собой громадный костер, к которому и на десяток метров невозможно было подойти. Снег вокруг дома сошел, стек ручьями. Показалась жухлая, мертвая трава, оттаяла земля, образовалась грязь и тут же просохла. За время пожара над домом словно бы пронеслось несколько месяцев. Продлись пожар еще полчаса — и, возможно, появилась бы зеленая трава.

Но пожарникам удалось победить огонь. Вначале они через выгоревшие окна сумели закачать в дом пену, сбить и подавить пламя, лишив его нижнего жара, а потом залили водой крышу. На обожженном пороге среди осевшей пены и шипящих головешек пожарные увидели женщину. Она была еще жива. Ее осторожно вынесли из дома и положили в сторонке на доски. И только тогда в свете фар от машин увидели, что на голове у женщины рана. Она умерла в больнице, едва ее успели туда доставить. Слишком тяжелым оказалось ранение. Как ни странно, на женщине почти не было ожогов. Она лежала в коридоре у самого выхода, и пламя миновало ее, во всяком случае пожарные успели вовремя. Предположение напрашивалось само собой: женщина в панике ударилась головой о какой-то выступ, не смогла в дыму найти выход и потеряла сознание.

В подобных случаях положено вызывать следователя прокуратуры. В прокуратуре этого небольшого городка только один следователь — Галина Анатольевна Засыпкина. Фамилия у нее для следователя в самый раз: за шесть лет работы она с блеском и по всем статьям «засыпала» не одного преступника, считающего себя хитрым и предусмотрительным.