— Так...

— У оврага выпили. На пеньке. Вскоре пришел Слава. Еще выпили.

— Как скоро, по-вашему, он вернулся?

— Очень быстро! Сказал, что очереди почти не было. Взял выпивку, позвонил Кутьину — и к нам! Мы выпили еще, стали возиться с собакой, дурачиться...

— Уточните: он отсутствовал минут тридцать? Час? Полтора?

— Минут тридцать от силы... Потом дочь Кутьина пришла за нами в овраг. Сказала, что мама уже дома и просит нас вернуться.

— Вы вернулись?

— Да. Там еще выпивали. Но это я уже плохо помню. Вечером я уехал на такси домой и увез собаку. А Слава, Кутьин и его жена еще поехали в магазин, к знакомому Славы. За продуктами. Я отвел собаку и пошел к себе.

— Вы ничего не заметили в одежде соседа после того, как он вернулся из магазина? Или на лице...

— Нет. Только потом.

— Когда?

— В квартире Кутьина. У Славы было поцарапано лицо.

— Вы спросили о причине?

— Он сказал, что поцарапала собака. Там, у оврага.

— В каком он был настроении, когда вернулся?

— Из магазина? Ничего. По-моему, даже напевал.

Но это все потом...

С помощью Альфонсаса Шивене сняла электрошнур, стягивавший шею мальчика, расстегнула на нем пальто. К моменту нападения Геннадий только вошел или собрался уходить. Он был в полуботинках, а не в тапочках, которые обычно носил в квартире, как и другие члены семьи.

— Множественные переломы в области затылка... — диктовал эксперт. Пальцы Альфонсаса еле касались успевших слипнуться волос — казалось, эксперт боится причинить боль. — Ранения в височной области. Бурые пятна на воротнике...

Не оборачиваясь, Геновайте попросила подойти криминалиста.

— Здесь требуется крупный план.

— Сейчас... — Караева положила линейку и несколько монет у воротника. Отошла, щелкнула блицем.

Дислокация и размер пятен могли прояснить обстоятельства, последовательность телесных повреждений.

Шивене обратила внимание понятых на вещественные доказательства:

— Утюг с разбитой ручкой, столовый нож, вилка. Они будут включены в протокол и изъяты.

— Я должен перевести дух, — судмедэксперт с трудом разогнулся, у него ныла спина.

Шивене отошла к окну. Из форточки пахнуло сыростью. На главной артерии Виршулишкес — Космонауту движение стихло. Вверху, над телебашней, двигались огни. «Ночной самолет...» Геновайте представился салон со спящими пассажирами, бодрствующие пилоты в окружении своих умных приборов.

— Продолжим? — спросила она через минуту, отходя от окна.

Бурые пятна, про которые почти с уверенностью можно было сказать: «Это — кровь» — встречались всюду. Смывы и соскобы для анализа брались везде: с полов коридора и спальни, с секретера, с серванта, с дверцы бара, с полуторакилограммовой хрустальной пепельницы.

— Зачем столько проб? — полюбопытствовал у Буславичуса понятой — пожилой флегматичный человек.

Инспектор ограничился коротким разъяснением:

— Каплю мог оставить и убийца.

— Вы определите его группу крови?

— Попробуем.

— А почему преступник должен оставить свой след?

— Мог случайно порезаться, когда наносил удары, — пришла на помощь Буславичусу Шивене. — Мы должны предусмотреть все возможности... Наконец, мальчик, сопротивляясь, мог его поцарапать, — она взглянула на фигурку, лежавшую в коридоре.

— Я знаю, кто убил! — сказала вдруг Караева. Все обернулись. Обычно розоватое лицо ее было пунцовым. Она неловко, предплечьем убрала мешавшую ей прядь. — Это сумасшедший! Обитатель психбольницы. Нормальный человек совершить такое не в состоянии. Садизм. Бесчувственность. А главное... Хрусталь, одежда. Все цело! — она снова попыталась отвести волосы с лица. — Согласны?

За окном прогрохотал мотоцикл. Он был без глушителя. Казалось, прогревает моторы мощный реактивный лайнер. Несколько секунд — и звук удалился в направлении Лаздинай. Снова стало тихо.

— Генуте! — позвал Антоновас из кухни.

Она подошла. Между стенкой холодильника и столешницей отделанного пластиком стола застрял лист, вырванный из тетради. В середине крупным женским почерком было выведено: «Купи себе тетради. Целую». Надпись была сделана мягким красным карандашом. Под столом лежал и карандаш — «Пятилетка», Московской карандашной фабрики имени Красина. Писали, безусловно, им. Еще дальше, ближе к краю стола, стояла сковородка со сдвинутой в сторону крышкой. В ней краснел кусок курицы, несколько ложек картофельного пюре. Обед, оставшийся несъеденным.

Шивене попросила подойти хозяина квартиры.

— Сейчас, — он неуверенно приблизился, вытер платком глаза. Прежнюю моторность движений сменили слабость, слезы. Для следственно-оперативной группы от него все еще было мало пользы.

— Кто это писал? — Шивене показала ему записку.

Он с минуту смотрел на бумагу, потом перевел взгляд на черный концертный костюм следователя, словно вспомнил, кто она и почему здесь. Наконец с трудом выговорил:

— Ольга. Жена.

— Давно?

— Сегодня утром. Она говорила... — он вспомнил, — что оставит пятьдесят копеек на тетради.

Мелочь на столе отсутствовала, в одежде мальчика денег тоже не оказалось.

— Может, он купил тетради? — спросил бухгалтер.

Паламарчук покачал головой.

— Они были бы здесь. Кроме того, Геннадий в ботинках. Значит, в комнаты не входил.

— А может, он только пришел из школы? — предположила вторая понятая.

Геновайте показала на джинсы:

— Им не разрешают в школе ходить в джинсах. Только в форме. Выходит, он переоделся, чтобы идти за тетрадями. В это время, скорее всего, кто-то появился.

— Но, может, он сходил, а тетрадей не оказалось, — сказала женщина.

— Тогда были бы деньги... — следователь снова обратилась к Паламарчуку: — Далеко отсюда книжный?

— Нет, — он махнул рукой.

— Преступник завладел пятьюдесятью копейками! — воскликнула Караева. — Здесь что-то не так! Клянусь, это — аномалия!

— Шоферские права! — вдруг вспомнил Паламарчук. Словно что-то пробилось внезапно сквозь толщу не связанных между собой мыслей, догадок, осаждавших его с вечера. — Их нигде нет!

— Шоферские права? Вы автомобилист?

«В такую минуту вспомнить о документах!» — подумалось Шивене.

— Не мои! Желнеровича! Вы не видели?

— Нет, — она обернулась к Антоновасу. — Водительские права нигде не попадались? Посмотри.

— Пока нет.

— Они лежали в спальне!

Что-то заставило Шивене насторожиться.

— Желнерович? — переспросила она. — Кто он? Почему его права здесь?

— Он родной брат Ольги, жены! — своими объяснениями Паламарчук сразу все запутал. — Он не в Вильнюсе. Отбывает наказание. Боится оставлять их у себя дома: жена грозила — порвет.

— Минутку! Он осужден? За что?

— Семейные скандалы. Они уж год, как разведены. Ребенок у них... А жили вместе. У тещи. Ему некуда уйти. Понимаете? Там каждый день неурядицы...

— Он оставил вам свои документы?

— Да. И деньги. Пятьдесят рублей. Одной купюрой. Все лежало в спальне. Сегодня он должен был за ними приехать. Его обещали отпустить за правами.

— Именно сегодня?

Из полки с хрусталем ударил отблеск огромной люстры. «Фотографии этой секции в уголовном деле будут единственно яркими... — подумала Шивене. — Резьба, подсвеченная изнутри... Только фотоснимок Геннадия из альбома, какой бы я ни приобщила к делу, будет тусклым, как все фотографии людей, которых нет в живых...»

— Может, Желнерович приезжал, и Геннадий отдал документы? — она провела взглядом по комнате. — Любопытно.

Буславичус подумал о том же, открыл дверь на лестницу, махнул курившему на площадке Репину.

— Есть работа, майор.

Шивене попросила Паламарчука подойти. Он бросил на нее отчаянный взгляд:

— Это же дядя Геннадия!