Чьи-то еще ладони ощупали мои руки, лицо, плечи. У меня закрывались глаза, открывать их не хотелось, не хотелось никого видеть. Никого из них.

– Ей холодно.

Голос Жан-Клода, рука его убралась от моей щеки.

Да, холодно, мне было очень, очень холодно. До самой сердцевины, будто никогда уже мне не согреться. Руку задел мех, и я открыла глаза, увидела склонившегося у постели Натэниела. Лицо его все еще было этой незнакомой смесью человеческого лица и леопардовой морды. Один раз, один раз было это лицо надо мной, когда мы любили друг друга. Всего один раз.

Чьи-то руки тронули мое лицо, повернули посмотреть на Ричарда и Жан-Клода. Руки, их руки, по обе стороны моего лица. Такие теплые руки. Не сразу я поняла, что обе руки теплые. Неужто Жан-Клод столько силы набрал на Огюстине, что до сих пор теплый на ощупь?

Их лица расплывались у меня в глазах, как я ни щурилась.

– Вы оба теплые, – шепнула я.

Ричард заговорил медленно, тщательно выговаривая слова, будто боялся, что я их не пойму.

– Анита, ты на ощупь холоднее Жан-Клода.

Я нахмурилась, пытаясь навести глаза на его лицо. Почти удалось, но у меня будто внимание рассеялось перед тем, как я смогла их заставить слушаться.

– Что-то не так. Не так.

По-прежнему шепот, а ведь я говорила вслух.

– Да, – сказал он, – что-то не так. Он глянул на Жан-Клода: – Я не чувствую ее. Она у меня на руках, а я не чувствую ее энергии.

– Она отдаляется от нас, – сказал Жан-Клод.

– Отдаляется – что это значит? – спросил Ричард.

– Я думаю, ma petite пытается разорвать связи, привязывающие ее к нам.

– В смысле – разорвать триумвират?

– Oui.

– А она это может? – спросил кто-то.

– Анита сможет сделать все, что захочет, – произнес рычащий голос Натэниела.

– Не знаю, возможно ли это, но знаю, что она пытается, – сказал Жан-Клод.

– Это подорвет твою власть начисто.

Голос Ашера, хотя мои глаза не могли его в комнате найти.

– Значит, так тому и быть, – сказал Жан-Клод. Я старалась разглядеть его, увидеть, как он смотрит на Ричарда. – Ричард, зачем такая трагическая маска? Ты же освободишься от триумвирата, Ричард, освободишься от меня.

– Ты знаешь, что я этого хочу, но чего это нам будет стоить? Она так холодна на ощупь.

В поле моего зрения вплыло лицо Жан-Клода.

– Ma petite, сбрось щиты. Сбрось так, чтобы я тебя ощущал. Дай поделиться с тобой энергией. Ты в тревожном состоянии, ma petite.

Я покачала головой, и мир поплыл цветными полосами. Меня затошнило на миг, и тут я поняла, что больна. Больна сердцем, больна душой, всем на свете. Где-то глубоко внутри я старалась отменить все свои решения. Я старалась взять ходы назад в игре, которая слишком далеко зашла, чтобы переигрывать. Сознание мое понимало, что уже слишком поздно, но не оно сейчас мной командовало. А с подсознанием – как спорить? Как спорить с той частью собственного мозга, присутствие которой почти не ощущаешь никогда? А самое худшее – я не была уверена, что хочу спорить.

Послышался запах леопардового мускуса, и я знала, что это Натэниел, когда его голос прорычал:

– Дамиан!

Я открыла глаза; передо мной расплывалось черное пятно лица. Натэниел отодвинулся, чтобы я его видела. Я повторила за ним:

– Дамиан.

– Дамиан умрет, – сказал Натэниел.

Я заморгала. Что он сказал, я слышала, но не могла понять смысла. Наверное, мое недоумение отразилось на лице, потому что Жан-Клод сказал:

– Я не знаю, возможна ли твоя отчаянная попытка, но если она удастся, Дамиан умрет. Его кровь течет только твоей силой, Анита. Без нее твой слуга-вампир более не встанет из своей могилы. Он умрет и останется мертвым.

Я смотрела на него, и по-прежнему до меня доходили только слова.

Он сжал мне руку, сильнее, еще сильнее, до боли, но даже боль была далекой.

– Анита, я в этом буду не виноват. Если ты сумеешь совершить это чудо и освободиться от всех нас, ты убьешь Дамиана. И я не стану потом слушать оправдания, что ты не поняла. Я не приму на себя такую вину.

Он был зол, но и злость его не доходила до меня, и я была этому рада. Его злость перестала быть моей. Я могла отрезать его от себя, отрезать их всех.

Голос Мики с другой стороны:

– Разрушение триумвирата не отменит того факта, что ты беременна, Анита. Тебе все равно еще надо в больницу к двум часам. Это не отменяется.

Я посмотрела на него, хотя на это, кажется, бездна времени ушла.

– Зато уйдет ardeur.

– Ты в этом уверена? – тихо спросил он.

Голос Жан-Клода:

– Если честно, я не знаю, исчезнут ли дары и проклятия, полученные тобой от вампирских меток, если разрушится триумвират. Они могут уйти и оставить тебя такой, как ты была, когда мы встретились, одинокой и укрытой от опасностей в собственном теле, если это твое желание. Или какие-то способности у тебя могут остаться, но ты потеряешь помощь… – он запнулся, потом закончил: – …всех нас в своей борьбе с ardeur'ом.

Я повернулась к нему, к его лицу, все еще расплывающемуся в глазах, будто у меня мозги еще не совсем хорошо работали.

– Ardeur уйдет, – прошептала я.

– Я просто не знаю, что случится, потому что то, что ты делаешь сейчас, вообще невозможно. Только истинная смерть должна быть способна освободить тебя от моих меток. Поскольку такой попытки никогда никто не делал, я не знаю, каким будет ее исход.

Голос его был ровен, пуст, будто о чем-то незначительном.

Я попыталась подумать над его словами, но даже мысли были вялыми. Что это со мной не так? Я в истерике, вот что не так.

И только пришла эта мысль, как я стала успокаиваться. Лучше мне не стало ни на капельку, но вернулась способность мыслить. Это уже улучшало ситуацию. Я подумала об освобождении от ardeur'а, и эта мысль мне понравилась. Я подумала насчет освобождения от меток Жан-Клода и всей этой метафизической неразберихи. Моя жизнь снова будет принадлежать мне, и это тоже звучало хорошо. Подумала, что в моем теле буду только я, как Жан-Клод сказал. Только я, одна, снова. Одна снова. У меня случился миг почти восторженной ностальгии по прежней жизни, когда я еще не набрала столько народа. Мысль о приходе в пустой дом не казалась ужасной, она казалась… отдохновенной.

Мика прикоснулся к моему лицу, повернул снова к себе. Наконец-то я его ясно видела, и кошачьи глаза стали очень, очень серьезными.

– Ничто из того, что случилось, не стоит того, чтобы за него умирать, Анита.

Я подумал, что он о Дамиане, потом сообразила, что нет. Я не только потому похолодела, что хотела разорвать триумвират. Это был единственный способ освободиться: один из нас должен умереть. Могла ли я вырваться на свободу? Может быть. Умерла бы при этой попытке? Может быть. Такая мысль должна была меня пугать, но не пугала, и вот это пугало. Звучит глупо, сама понимаю, но меня пугала не мысль, что могу умереть, а мысль о том, что эта мысль меня не пугает. Глупо, но правда.

Нет, я должна получше действовать, Иисус, Мария и Иосиф! Должна.

Ричард обнял меня крепче, все свои шесть с лишним футов тепла и мускулов обвил вокруг меня.

– Анита, пожалуйста, не надо, не делай этого!

Очень теплым было его дыхание у меня на волосах, почти горячим.

Я посмотрела на него, на его лицо в дюймах от моего. Глаза его были полностью карими, полны теплоты, заботы, эмоций.

– Ты будешь свободен.

Он покачал головой:

– Не настолько сильно я хочу свободы.

– Правда?

– Слишком высокая цена. Не покидай меня – вот так.

Он прижал меня поближе, отросшие волосы щекотали мне лицо. Я зарылась в теплый, сладкий аромат его шеи, но знала, что это ложь.

Я прижималась к нему, тесно и близко, как только могла, лицом зарывалась в теплое сильное тело, и это было чудесно, это было так правильно, но я знала, что все совсем не так. Слишком мы оба упрямы, чтобы так было.

Я снова плакала, и не очень понимала, почему. Выплакивала свои горести в теплоту его шеи, все «могло быть», «надо было», «было бы»… Обертывалась вокруг него, рук, ног, всего, цеплялась за него, льнула и рыдала.