– Не нам решать, – возразила Элинор.

– Вы думаете, что я ошибаюсь? – спросил он.

Не ответил никто, так что пришлось мне.

– Нет, ты не ошибаешься. Мои силы слишком непредсказуемы, чтобы использовать их сейчас публично. Мне придется чертовски крепко закрываться щитами.

– Может быть, ты и можешь в такой степени управлять своей некромантией, – сказал Реквием, – но ardeur еще не укрощен и не взнуздан.

– Она только что освободила тебя, – сказал Нечестивец. – Как ты можешь хотеть, чтобы она снова тебя поработила?

– Я не хочу снова быть рабом, но я хочу, чтобы она на мне напиталась. И хочу так, как давно уже ничего не хотел.

Я обернулась к Жан-Клоду:

– Так он свободен или нет?

– Ты вернула меня обратно, и я теперь могу выбирать, Анита.

Я посмотрела на него:

– Не понимаю.

– Ты сказала, что не будешь питать от меня ardeur, если я не освобожусь и не верну себе возможность выбирать. Ты сказала, что это было бы изнасилованием, если у меня нет выбора.

– Не знала, что ты запомнил все, что я говорила.

– Запомнил.

– Я думаю, что сейчас питать на тебе ardeur было бы слишком опасно.

– Ты поклялась, что будешь питаться от меня, если я освобожусь. Я освободился.

– Я тебя освободила.

– Ты уверена? Ты уверена, что моя воля тебе не помогла чуть-чуть?

Хотела я сказать, что уверена, но…

– Не знаю.

– Тогда я выбираю, чтобы ты кормилась.

Я все качала головой.

– Пируй, Анита, пируй на моем теле, пей глубоко из моей воли, пока она не прольется на тебя подобно крови.

– Ты еще не можешь ясно мыслить.

Я встала и пошла прочь – он поймал меня за руку, одним из тех движений, за которыми не уследить.

– Я сделал не тот выбор, который сделала бы ты на моем месте. Я не сказал того, что ты хотела от меня услышать, но я свой выбор сделал.

– Отпусти, Реквием.

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

– Не хочу. И я свободен, могу не подчиняться. Я дрался за свое возвращение, потому что ты сказала: только в этом случае, только тогда будешь питать от меня ardeur. Отвергнешь ли ты меня теперь, когда я вернулся из битвы победителем?

– А что если от одного сеанса ты снова попадешь в рабство? Если ardeur снова поглотит тебя?

– Если мне никогда не светит быть поглощенным любовью, что может быть тогда лучше, чем ardeur?

– Похоже на речи наркомана, унюхавшего запах зелья после долгого воздержания.

– Мое сердце умирало дважды. Один раз, когда кончилась моя смертная жизнь, и второй раз – когда у меня забрали Лигейю. И я столько времени ничего не чувствовал, Анита – ты снова вернула мне способность чувствовать.

Он сел и притянул меня к себе. Я уперлась ему в грудь, едва не угодив ладонью по ране от ножа.

– Это ardeur заставляет тебя снова чувствовать.

Он раненой рукой тронул мое лицо:

– Нет, это в тебе что-то такое есть, что пробудило во мне сердце.

Меня охватил панический страх, что он сейчас признается в вечной любви. Может, и Жан-Клоду он передался, потому что он подошел и положил руку мне на плечо.

Реквием держал меня раненой рукой за щеку, но руку мою отпустил, потянулся здоровой рукой к Жан-Клоду, положил ее ему на талию. Я знала, что через толстый халат он ощутил немного, но это был самый интимный его жест по отношению к Жан-Клоду за все время, что он был с нами.

– До сих пор всегда твой ardeur был одного вкуса с ее, Жан-Клод. – Он не обо мне говорил, а Белль Морт, потому что «она» без уточнения всегда относилось в их разговорах к Белль. – А вчера этого вкуса в нем не было. Ощущалась только твоя сила, и больше ничья. Я знал, что ты стал sourdre de sang, но до вчерашней ночи ты все еще был планетой, вращающейся вокруг солнца силы Белль Морт. Вчера ты стал солнцем, а она – луной.

– Белль была луной, – сказала я.

Он посмотрел на меня с улыбкой:

– Нет, Анита, луной была ты. «Луна – нахалка и воровка тоже: Свой бледный свет крадет она у солнца»[2].

– Что-то цитируешь, – сказала я.

– Шекспир, ma petite. Он цитирует «Тимона Афинского»

– Это я как раз не читала. – Пульс у меня бился в горле, и кровь капала из ранок на шее. – Мне не нужно прямо сейчас питать ardeur, Реквием, и поскольку все сейчас и так идет как-то неправильно, я лучше подожду, пока возникнет нужда.

– В этом есть смысл, Реквием, – сказал Лондон.

Реквием посмотрел на него неприязненно:

– Ты стал бы ждать?

– С разрешения мастера, – заявил Лондон, – я хотел бы уйти.

– Иди, – разрешил Жан-Клод.

Лондон не побежал к двери, но и нельзя сказать, что пошел неспешно. Черт побери, если бы я могла от всего этого сбежать, сбежала бы, не думая. Но от себя не убежишь.

– Все, кто хотят уйти – свободны, – сказал Жан-Клод.

– Испытание не получится, если нас здесь не будет, – возразила Элинор.

– Испытание закончено. Мы слишком опасны, и мы это знаем.

Элинор не стала спорить и вышла. Нечестивец взял брата за локоть и вывел из комнаты. Кажется, Истина плакал.

– А нам что делать? – спросил Римус.

– Охраняйте нас, если можете.

– Можем.

Кажется, он слегка обиделся, что Жан-Клод в этом усомнился.

– Можете нас охранять от нас самих? – спросил Жан-Клод.

– Не понял, – сказал Римус.

Циско принес бинты и пластырь. Он стоял возле кровати, будто не зная, что с ними делать. Я потрогала шею и увидела на пальцах кровь, но укус был чистый. Много крови не будет, если укус был нанесен правильно, а, зная Реквиема, я в этом не сомневалась.

– Антисептик нужен? – спросил Циско.

Римус подошел к кровати и нетерпеливо сказал:

– Ты с ней обращаешься как с оборотнем.

– А, – сказал Циско, попытался положить все это на кровать, остановился, будто не хотел класть между Реквиемом и мной. Он все еще был при пистолете, но уверенный в себе телохранитель испарился, и остался неловкий восемнадцатилетний мальчишка.

– Дай ей марли, пусть прижмет к ране, – сказал Римус. – Бинты – это чтобы чисто было вокруг, не для самой раны.

Циско кивнул, будто понял, но протянул мне марлю, глядя куда-то далеко не мне в лицо. На самом деле он очень старался вообще на меня не смотреть, и я поняла часть его проблем. У меня куда сильнее была видна грудь, чем в начале всего этого. Когда Реквием пил, халат сбился на сторону. Не вся грудь, просто ниже линии шеи, но Циско это сильно отвлекало. Он старался не смотреть и все же таращился, боролся с собой.

Я приложила марлю к ране и запахнула халат другой рукой. Чтобы завязать его снова, мне нужны были две руки, так что сейчас я только держала его запахнутым. Это дало Циско понять, что я заметила, куда он смотрит. Внезапно мы встретились глазами, и он смутился, чуть ли не панический страх мелькнул у него в глазах, и краска поползла вверх от шеи по лицу. Страх сменился злостью, и он отвернулся, будто я слишком глубоко заглянула ему в душу.

Римус взял у него аптечку первой помощи.

– Иди в зал гробов и скажи Назарету, чтобы кого-нибудь вместо тебя прислал.

– Почему? – возмутился Циско.

– Ты таращишься на ее грудь. Детка, тут тебе не стриптиз. Ты на работе, понял? На работе. Можешь отметить, что она хорошенькая, но не пялиться, потому что это отвлекает.

– Виноват, Римус. Второй раз не повторится.

– Не повторится, – согласился Римус. – Давай в зал гробов.

– Римус, можно…

– Я тебе дал приказ, Циско. Выполняй.

Циско опустил голову – не в поклоне, а от чувства вины. Сам по себе этот жест – по не самому крупному поводу – показал, насколько мальчишка молод. Но спорить он не стал и пошел к двери.

Когда дверь за ним закрылась, Римус обернулся ко мне.

– Кровь еще идет?

Я отпустила марлю – она осталась на месте, прилипла.

– Не пойму.

Он попытался тронуть марлю, остановился, опустил руку. Я даже глянула вниз – проверить, что грудь у меня прикрыта полностью. Ничего не было видно. Так чего же Римусу так же не хотелось ко мне прикасаться, как и Циско?