Мои губы раздвигаются, и я все понимаю теперь. Он никогда не говорил так, будто сделал что-то, чтобы заставить их наказать его.

— Вот что случилось?

— Да.

— Мне жаль.

— Не жалей меня. Я получил то, что заслужил.

— Никто не заслуживает ничего подобного.

— Я заслуживаю.

— Я так не думаю.

— Не совершай ошибку, думая, что я хороший человек, Оливия.

Когда я смотрю на него, я вижу боль и вину в его глазах. Это заставляет меня протянуть руку и прикоснуться к нему.

Я трогаю его челюсть, и он позволяет мне это сделать.

— Ты можешь быть хорошим, если захочешь, — бормочу я.

— Думаю, для моего ангельского личика уже слишком поздно.

— Я не ангел, Эйден, — поправляю я его.

— Но для меня да.

Когда он наклоняется и целует меня, я чувствую, как в моем сердце шевельнулось то, чего я не должна была чувствовать.

Вот во что превращается влечение, когда вы подпитываете его страстью и желанием.

Я знаю, что мне не следует этого делать, потому что я совершу ошибку, влюбившись в него.

У Эйдена звонит телефон, и он, как всегда, готов ответить.

Его глаза расширяются, когда он слушает говорящего, и он встает.

— Я сейчас приду, — говорит он и вешает трубку. Он смотрит на меня и проводит рукой по краю моей челюсти. — Ешь. Я вернусь позже.

Я хочу спросить его, все ли в порядке, но сдерживаюсь. Звонок боссу после девяти — это не светский звонок.

— Хорошо.

Он убегает, а я наблюдаю за ним, гадая, что же на самом деле произойдет.

Время идет, а я не знаю, что Джуд делает с моей матерью.

Я не могу сидеть здесь и влюбляться в мужчину, с которым мне не следует быть, когда мама в опасности.

Эйден

Я спрыгиваю с мотоцикла и иду вперед.

Доминик и Массимо нашли доктора Пирсона.

Его нашли в ломбарде на окраине Лос-Анджелеса.

Я иду по переулку, ведущему к магазинам. Их там целый каскад, и место выглядит чертовски мрачным, тени двигаются в темноте, когда я продвигаюсь вперед.

Мне все равно, кто здесь, и насколько они подозрительны. Все, о чем я могу думать, это Алексей, и я ловлю себя на надежде получить ответы. Жесткая внешность, которой я обычно себя защищаю, исчезает, напоминая мне, что я человек, и когда дело касается моего ребенка, я отец, который просто хочет его защитить.

Я поворачиваю за угол и вижу Доминика, который ждет меня снаружи ломбарда с некоторыми из наших людей. Я предполагаю, что Массимо должен быть внутри с добрым доктором.

Доминик поднимает голову, чтобы поприветствовать меня.

— Ты уверен, что это он? — спрашиваю я.

— Конечно, и Гиббс смог это проверить.

Я стиснул зубы и последовал за ним внутрь. Как только мы вошли, я понял, зачем мы здесь. Воздух пропитан марихуаной и еще какой-то дрянью.

А этот ломбард с бесполезным хламом и поддельными драгоценностями, разложенными в витринах, явно просто для показухи. Этот гребаный магазин — прикрытие, но, как и большинство подобных мест в Городе Ангелов, никому нет дела, если вы сделаете его законным.

Голос Массимо — первое, что я слышу, когда мы входим в дверь с надписью “Только для персонала”.

Затем я вижу, как он стоит перед мужчиной с седеющими волосами до плеч, который сидит перед ним на стуле.

Когда мы вошли, мужчина обратил на нас внимание и устремил на меня взгляд, словно он меня знает.

Я уверен, что так оно и есть.

— Еще один из вас, — говорит доктор Пирсон невнятным голосом, словно он слишком много выпил.

— Что мы знаем, Массимо? — спрашиваю я, игнорируя комментарий.

Я хочу знать, как действовать дальше.

— Он разговаривает, просто не отвечает на наши вопросы, — отвечает Массимо.

— И именно так устроен мир. — Доктор Пирсон вмешивается и смеется, словно ему рассказали самую смешную шутку в мире.

Я улыбаюсь, не для того, чтобы потакать ему. Я делаю это, потому что знаю, что он задумал.

Это чертов спектакль. Все, что угодно, чтобы отвлечь нас. Я всегда могу сказать, когда кто-то ведет себя под кайфом, а когда притворяется.

Он притворяется.

Он смеется громче и демонстративно демонстрирует свои зубы.

— Пирсон, — говорю я, и Массимо отходит в сторону, позволяя мне взять на себя ответственность.

Я закатываю рукава, чтобы Пирсон мог видеть мои тюремные татуировки. Чаще всего этого достаточно, чтобы напугать кого-то до чертиков, дав им понять, что они должны меня бояться.

Взгляд Пирсона падает на татуировки на моих костяшках пальцев, а затем поднимается к моим рукам.

Я широко улыбаюсь, когда добиваюсь желаемого эффекта.

— Ты можешь перестать нести чушь, — говорю я ему.

— Ты действительно думаешь, что я скажу тебе, чего ты хочешь? — спрашивает он.

Я бью его в лицо с такой силой, что он отлетает назад. Он приземляется на землю, воя от боли и выплевывая сломанные зубы.

— Ты сумасшедший ублюдок! — кричит Пирсон.

— Да, именно таков я, — соглашаюсь я, вытаскивая из заднего кармана пистолеты и направляя их на него. Я взвожу курки на обоих. Если бы он мне не был нужен живым, я бы его застрелил, но я сдерживаю себя.

— Ты больной ублюдок, — кричу я. — Ты заботился о моем сыне. Его зовут Алексей Романов. Ты сейчас посмотрел на меня так, будто знаешь меня.

— Я знаю тебя, — хнычет он. — Тебе нужно меня отпустить.

— Я хочу знать, где мой сын.

— Ты же знаешь, я не могу тебе сказать. — Теперь он звучит более связно, доказывая, что я был прав. Все это дерьмо раньше было всего лишь игрой.

Я протягиваю руку и срываю рукава его рубашки, обнажая татуировку Ордена на его предплечье.

— Из-за этого? — Я держу холодное стальное дуло своего пистолета на его руке, и он вздрагивает.

— Я не могу тебе сказать, — говорит Пирсон, и я посылаю пулю прямо в центр татуировки для некоторого подбадривания. Кровь хлещет из его руки, и он воет от боли.

— Мы можем продолжать всю ночь, но угадай, что я оставлю тебе с тем количеством жизни, которое нужно, чтобы поговорить со мной. И с тем количеством боли, которое нужно, чтобы сломать тебя. Ты же врач, ты знаешь, что делать.

Ублюдок уже выглядит больным. Больным, как будто его сейчас стошнит или он умрет.

— Где мой сын? — снова спрашиваю я.

Он смотрит на меня, прищурившись, и делает поверхностные вдохи.

За окном какой-то шум. Быстрый взгляд, и я вижу малейшее движение.

Черт. Кто-то был там и подслушивал.

Пирсон поднимает взгляд, и я понимаю, что он тоже знал, что они там. Ужас на его лице говорит мне, что он боится их больше, чем меня.

— Кто-то снаружи, — говорю я Массимо, который уже зовет дежурных, чтобы проверить, что происходит.

Он выходит, чтобы присоединиться к ним, но Доминик остается со мной.

Как только Массимо заходит в дверь, Пирсон что-то сует себе в рот. Это была таблетка. Чертов яд.

Именно так поступают члены Ордена: убивают себя, когда их ловят.

Я рычу и бросаюсь на него, хватая его за шею. Я пытаюсь заставить его выплюнуть это, но я опоздал. Он глотает, как глоток воды, которого он жаждал.

Блядь.

Я знаю, что все кончено, когда он начинает трястись, но он удивляет меня, когда сгибает палец, чтобы я подошла поближе. Я наклоняюсь, и он смотрит на меня, его глаза трепещут.

— Знаешь, почему мы убиваем себя? — бормочет он шепотом, а затем еще больше понижает голос. — Потому что они убьют самых любимых нам людей, если узнают, что мы их предали. У меня есть дочь, которая знала, что я был паршивым отцом. Они убьют ее, если я тебе что-нибудь расскажу. Они всегда подслушивают. Человек снаружи подслушивал, и у них здесь есть устройство, с помощью которого они могут меня услышать.

Отчаяние одолевает меня, и я хватаюсь за его рубашку. — Если у тебя есть дочь, которую ты любишь, то ты понимаешь, почему мне нужно найти сына.

Он кивает, и в моем сердце загорается надежда, что он сможет мне помочь.

— Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе, — он начинает читать молитву Господню, и мое сердце замирает.