— С чего бы это?

— Я просто спрашиваю.

— Ее имени не место в твоем дурацком, бессмысленном списке, — огрызаюсь я. — И никого это не волнует, кроме тебя. Перестань позориться.

— Я добавлю ее на всякий случай, — говорит Лука с режущей улыбкой. — Поскольку вы двое обязательно когда-нибудь трахнетесь.

Очевидно, что он хочет от меня реакции, как и от Эвана. Но я не дам ему такого удовольствия. Он этого не заслуживает.

Я отмахиваюсь от него и выхожу из комнаты, размышляя, стоит ли мне еще раз навестить олеандровое дерево в оранжерее.

— Почему мы снова подружились с Лукой? — спрашиваю я.

Яков прислонился к стволу ивы, а я стою на краю одного из старых заброшенных фонтанов, мрамор которого наполовину скрыт под зарослями мха и кустарника.

Якову не нужно было заходить так далеко на территорию, чтобы найти место для курения: он и так курит, где ему вздумается.

Тем не менее свежий воздух и зелень вокруг освежают после недели снега, которая только что прошла.

— Не знаю. — Яков засовывает сигарету между губами и прикуривает. — Он богат как черт?

— Мы все богаты, как бляди.

— Вы все богаты, как бляди. — Яков издаёт рычащий смешок. — Мой дом — дерьмовая квартира в Чертаново, а ты живешь в гребаном дворце.

Я приостанавливаюсь посреди круга, который осторожно обхожу вокруг фонтана, и смотрю на Якова. Он встречает мой взгляд ровным взглядом.

Я выдерживаю его.

— Что тебе сказала Захара? — спрашиваю я.

Он выдыхает струйку дыма. — Сказала, что наговорила тебе гадостей, которых не должна была.

— Она не хотела.

Он улыбается, что делает его похожим на оскалившегося волка. — Это не было секретом. Вы двое. Такие чертовы британцы. Какая разница, где я живу?

— Тогда почему ты ничего не сказал?

Он пожимает плечами. — Ты никогда не спрашивал.

— А Захара спросила?

— Ха. Нет. Одолжила мой телефон и подглядывала. Маленький гребаный шпион. Хотя из нее получился бы хороший агент ФСБ.

Хотя я потрясен действиями Захары, я также не удивлен. Удивительно, что Яков еще не убил ее. На его месте я бы это сделал, но, возможно, он более терпелив, когда дело касается выходок избалованных богатых девочек.

— Как Париж? — спрашиваю я.

Он машет рукой. — Шумно. Хотя отель был хороший. Еда была чертовски вкусной.

Я смеюсь. — Ты любишь французскую кухню, Яков? Никогда не знал.

— Да. — Он издал сухой, грубый смешок. — Я чертовски люблю petit four.

— Что " petit"?

Он протягивает руку с большим и указательным пальцами на расстоянии нескольких сантиметров друг от друга, чтобы показать что-то маленькое. — Ну, знаешь. Крошечные пирожные.

Я смотрю на него, совершенно ошарашенный. — Правда?

— Мм.

Я пытаюсь представить себе Якова во весь рост, с его татуировками, синяками, скобками и большими черными ботинками, держащего в руках крошечную, нежную тарталетку с клубникой, и качаю головой от этой нелепой картины.

— Спасибо, что присматриваешь за Захарой, — говорю я вместо этого. — Я беспокоюсь о ней.

— Ничего страшного, — говорит Яков. Он укоризненно смотрит на меня. — Как все прошло с твоей женщиной?

О, как бы я хотел, чтобы она была.

— Она не моя женщина, — говорю я без обиды. Не в силах сдержать улыбку, появившуюся на губах, я продолжаю обводить круг вокруг фонтана, осторожно переступая через колючки и мокрый лишайник. — Все прошло хорошо.

Я показываю на него. — Она сказала, что ты нравишься всем в Спиркресте.

Яков смеется. — Хах.

Он откидывает голову назад и смотрит на меня своими глазами, сузившимися до черных щелей. — Но только не ей.

Он затягивается сигаретой и выдыхает ее. — Судя по тому, как вы двое смотрели друг на друга, я сомневаюсь в том, что являюсь конкурентом.

Его намек понятен — как и обещание, которое я дал Теодоре.

— Думаю, ее семья религиозная, — говорю я, уклоняясь в сторону осторожной правды. — Как бы сильно я ее ни любил — как бы сильно она ни любила меня — я не знаю, сможем ли мы когда-нибудь быть вместе.

Это ложь, за которой скрывается горькая правда.

Мы с Теодорой никогда не говорили о том, какими будут наши отношения теперь, когда мы вернулись в Спиркрест. Несмотря ни на что, я знаю, что никогда не стану для нее чем-то большим, чем секрет. И я могу принять это. Я могу принять это, веря в то, что будущее будет другим, что судьба не будет постоянно разлучать нас — что Теодора однажды сможет сама сделать выбор.

— Да. — Яков мрачно кивает. — Ее отец — мудак. — Он докуривает сигарету и затаптывает окурок. — Жаль, парень. У вас с ней милые отношения.

— Мило?

Я поднимаю брови, пораженный тем, что услышал это мягкое слово в его волчьей пасти.

Он хмурится.

— Ты имеешь в виду милые, как твои маленькие французские пирожные? — спрашиваю я, отступая от края фонтана.

— Несчастный ублюдок. — Он ухмыляется и обнимает меня за плечи. — Давай выпьем наши печали вместе.

— У нас завтра занятия, — замечаю я.

— И что? — Он пожимает плечами, оттаскивая меня. — Завтрашние проблемы останутся на завтра.

Теодора

Следующий месяц — это шквал работы. Нужно выполнить курсовую работу, написать бесконечное количество эссе и, конечно, надвигаются сроки подачи документов в университет.

Я заполняю их безукоризненно и подаю раньше срока. Это горько-сладкое чувство: подавать документы на курсы и в университеты, в которых я бы с удовольствием училась, с единственной целью — скрыть тот факт, что я туда не поеду. Быть одной из самых успевающих учениц в школе — это обоюдоострый меч: мистер Шоукросс, наш староста года, лично следит за моими заявлениями. Если я не подам заявление, мне будут задавать вопросы, и в дело может вмешаться сам мистер Эмброуз. Этого я допустить не могу.

Время, проведенное в поместье Блэквудов, научило меня кое-чему важному.

Счастье, которое, как я думала, всегда будет для меня недостижимым, находится в пределах досягаемости.

Просто я не могу хранить его вечно.

Но если я могу удержать его, хотя бы на время, хотя бы сейчас, то я это сделаю.

Я буду цепляться всеми силами.

И именно так я решила поступить с тем, что осталось от моего пребывания в Спиркресте.

Счастье — это позволить себе погрузиться в учебу, наслаждаться ею. Это значит сидеть с Заком в библиотеке в свободное время и позволять ему уговаривать меня есть. Это значит позволить себе прислониться к нему, когда мы оба работаем бок о бок, или позволить ему накинуть свой блейзер, еще теплый от его тела, на мои плечи, когда мне холодно. Это значит позволить ему заманить меня в тень под деревом, когда он провожает меня обратно в здание для девочек шестого класса, и поцеловать его, задыхаясь от холодного ночного воздуха.

Для остального мира мы точно такие же, какими были всегда. На уроках литературы наши дискуссии такие же жаркие и спорные, как и всегда. На собраниях апостолов мы спорим, как враждующие политики в палате лордов, разрывая идеи друг друга словесными когтями.

Хуже всего — вечеринки. Манящая близость в сочетании с низким освещением, громкой музыкой и жгучим алкоголем в наших венах — это смертельный коктейль из риска и соблазна. Самый безопасный подход — держаться подальше друг от друга, но это практически невозможно.

Мы неизбежно возвращаемся друг к другу.

Тогда воздух между нами превращается в электричество, которое бьет по коже, превращаясь в медленную, неумолимую пытку. Наши тела хотят соприкоснуться, наши рты хотят встретиться, но мы не можем.

Поэтому мы делаем то, что у нас получается лучше всего. Мы спорим, дискутируем и ссоримся.

Любая тема подойдет, и даже когда мы заканчиваем разговор на согласной теме, Зак берет на себя роль адвоката дьявола. Что угодно, лишь бы наш разговор продолжался, лишь бы оправдать то, что мы так близко.