Мистер Эмброуз кивает.

— Напишите мне из Оксфорда, вы двое, ладно? — Он улыбается. — Я буду ждать ваших писем с большим нетерпением. — Его улыбка расширяется. — А что касается неизбежного приглашения на свадьбу, пожалуйста, адресуйте его мистеру Беллами Эмброузу.

— Сэр! — восклицаю я, бросая взгляд на Теодору.

Но она улыбается и берет руку мистера Эмброуза, чтобы пожать ее. — Мы и не мечтали о том, чтобы вы не присутствовали, сэр.

Он ухмыляется.

— Надеюсь, что нет. — Отпустив руку Теодоры, он машет рукой в сторону двери. — А теперь отправляйтесь вдвоем! Я полагаю, что у нас есть ужасно секретная вечеринка по случаю окончания года на берегу озера, на которую вам двоим следует отправиться.

Поскольку мы оба опоздали на вечеринку, мы с Теодорой угрюмо соглашаемся оставить наш спор на потом. Мы расходимся за пределами Старого поместья, оба направляемся к своим зданиям, но в последний момент я оборачиваюсь, чтобы поймать руку Теодоры.

Она кружится, и я ловлю ее в свои объятия, прижимаясь к ее губам жарким, жаждущим поцелуем.

— Веди себя хорошо на вечеринке, — бормочу я ей в губы.

— Буду, если ты будешь, — отвечает она.

— Я буду нежным, как ягненок.

— Наверное, волком в овечьей шкуре.

— Если бы я был волком, Тео, я бы давно тебя сожрал.

Она смеется. — Извращенец.

— Соблазнительница.

Закари

Но, конечно же, мы спорим на вечеринке.

Даже несмотря на туманный весенний полдень, спокойный и ароматный воздух, плеск воды, звуки музыки и смеха. Даже Эван и Софи пребывают в хорошем настроении, сменив вражду на игривый флирт. Лука сидит на берегу озера, нехарактерно задумчивый и неразговорчивый, а Яков валяется в траве, лениво постукивая сигаретой по своему телефону.

Вдалеке Сев гонится за своей странной, очаровательной невестой по деревьям, как смертный за неуловимой наядой.

В воздухе витает смешанное чувство удовлетворения и ностальгии. Ветер, дующий через озеро, шевелит пушистые хвосты и колючие тростники по краям.

Все кажется мирным, почти волшебным.

Но мы все равно боремся.

На Теодоре летнее платье с бледным цветочным узором и толстыми лямками, завязанными в бант. Ее короткие волосы развеваются на ветру, щекоча щеки и губы. Иногда ветер треплет ее юбки, обнажая ноги.

Теодора выглядит великолепно, и, когда я подхожу ближе, она тоже великолепно пахнет, а ее глаза в туманном золотистом солнечном свете — мечтательно-голубые. И все это великолепие не позволяет быть кротким, как ягненок.

— Какой смысл в самосаботаже? — спрашиваю я, увлекая ее в чащу деревьев, чтобы уединиться. — Я не хотел, чтобы ты отдала мне победу.

— И все же ты хотел отдать ее мне.

— Это другое дело, и ты это знаешь.

— И как? — спрашивает она.

— Потому что мне не нужна была победа.

— Мне тоже.

Я сжимаю кулаки и делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. — Позволь мне перефразировать. Я не заслужил победу.

— Откуда ты можешь знать? Мы только сегодня узнали, что я была лидером.

— Мистер Эмброуз уже сказал мне.

Ее глаза расширились. — Он не говорил.

— Когда ты ушла. Он сказал мне.

— Тогда почему ты занимался самосаботажем? Почему ты просто не сдал свое сочинение?

— Потому что тебя так долго не было, и если бы я выиграл только из-за того, что случилось, из-за того, что тебе пришлось пережить, — это не та победа, которую я хотел.

— Значит, ты думал, что просто вручишь мне трофей?

Я пожал плечами. — Ты пыталась вручить его мне.

Она бросает на меня надменный взгляд. — Не ошибись, Блэквуд, я требую реванша. Ты и я, на арене величайшего учебного заведения страны.

Я торжественно киваю.

— Я за. Оксфорд, три года, один матч-реванш. На этот раз честный. Никакого самосаботажа, никаких жертв любви или демонстрации преданности.

— Согласна. — Мы пожимаем друг другу руки. — Только постарайся в этот раз не присылать пустых страниц.

— По крайней мере, я никогда не напишу главу из пикантного пиратского романа.

Ее губы дрогнули. — Откуда ты можешь знать, пикантный он или нет?

— Потому что это книга о пиратах, а мы все знаем, как ты к ним относишься.

Она ухмыляется и подходит ближе, заложив руки за спину. — Все еще ревнуешь к вымышленному персонажу, Закари Блэквуд? Это плохой вид.

— Все еще влюблена в злодея-пирата из детской книжки, Теодора Дорохова? Это плохо выглядит. — Я протягиваю к ней раскрытую ладонь. — И я хочу вернуть свой экземпляр "Питера Пэна".

Она отбивает мою руку.

— Ты не получишь его обратно. Никогда. — Ее улыбка расширяется. — И чтобы ответить на твой вопрос, я не вижу себя в Джеймсе Крюке, и он мне не нравится, потому что он похож на тебя.

— Я никогда не спрашивал тебя об этом — я бы никогда не задал такой бессмысленный вопрос.

— Ты задал его черным по белому в своих аннотациях.

Я сжимаю руки в кулаки. — Теодора. Это были мои личные аннотации.

— Да, и я отвечаю тебе на частный вопрос. Он мне нравится не потому, что похож на тебя. Ты мне нравишься, потому что ты похож на него.

— Чем — кадавром и чернокнижником?

— Тем, что ты человек несгибаемого мужества.

Я смеюсь и качаю головой. — Потому что мне потребовалось столько мужества, чтобы сдать чистый лист бумаги для задания?

— Потому что тебе потребовалось столько мужества, чтобы полюбить меня, когда меня было так трудно любить.

Я делаю шаг ближе и ловлю ее взгляд своим, не решаясь отвести. Разница в росте у нас теперь достаточно существенная, и ей приходится откидывать голову назад, чтобы посмотреть на меня.

— Слушай меня, Теодора Дорохова, и слушай хорошо. Тебя не трудно любить — тебя никогда не было трудно любить. Что бы ни случилось в твоей жизни, чтобы ты поверила, что это так, — это трагедия и предательство, преступление против истины. Тот, кто сказал тебе или заставил поверить в то, что тебя трудно любить, — лжец. Тебя не трудно любить. Тебя так легко любить, что я влюбился в тебя, даже не собираясь этого делать, я влюбился в тебя, даже когда ты мне не позволила, и я продолжаю влюбляться в тебя каждый день. Я даже не думаю, что когда-нибудь перестану влюбляться в тебя. На самом деле я влюбился в тебя раньше, когда увидел тебя в том летнем платье, и я влюбился в тебя пять минут назад, когда ты говорила о Джеймсе Крюке. И я верю, что влюблюсь в тебя через несколько минут, когда возьму тебя за руку и отведу на дерево, чтобы поцеловать там, где нас никто не увидит, и встану на колени, чтобы поклониться тебе так, как я умею лучше всего. И я влюблюсь в тебя этим летом, когда мы будем купаться в озере и ездить в Оксфорд, и я буду влюбляться в тебя каждую ночь, когда возьму тебя в свою постель или когда ты решишь быть упрямой и возьмешь меня в свою постель вместо моей. И я влюблюсь в тебя, когда ты дочитаешь эту проклятую книгу о пиратском романе, и я влюблюсь в тебя, когда мы будем в университете и ты будешь злиться на меня за то, что я смотрю на тебя сквозь пальцы, потому что я изучаю философию, а ты — нет. Я буду продолжать влюбляться в каждую твою частичку, потому что каждая твоя частичка совершенно, абсолютно прекрасна.

В ее глазах появляются слезы. В глубине моей груди болит сердце, потому что я знаю, что какая-то часть ее души нуждалась в том, чтобы услышать это.

Теодора, вероятно, всегда считала, что ее нелегко любить, и я подозреваю, что часть ее всегда будет верить в эту коварную, подлую ложь.

Неважно. Я буду атаковать эту ложь каждый день, буду бороться с ней зубами и когтями, пока она полностью не исчезнет, пока Теодора не забудет о ее существовании.

— Может, тебе стоит стать писателем, — говорит она тоненьким голоском, улыбаясь сквозь слезы.

— Я собираюсь выбросить свою жизнь на академию и образование — помнишь? Кроме того. — Я смахиваю слезы большим пальцем и беру ее за руку, уводя глубже в лес. — Мне не нужно становиться писателем — у меня уже есть девушка-писательница.