Я начал вышагивать, сама того не осознавая, мой желудок завязался узлом, пульс участился вдвое по сравнению с тем, что было до того, как Заро позвонила мне. Прежде чем я успеваю ответить, раздаются какие-то звуки, а затем голос Захара сменяется голосом Якова в трубке.

— Это не твое дело. Я не гребаная монашка, Зак! Если я хочу вернуться в отель этого парня, я должна иметь такую возможность!

— Передай трубку обратно Якову.

— Нет! Этот разговор касается меня! А вы двое говорите через мою голову, как двое родителей, обсуждающих своего ребенка за обеденным столом. Вы что, издеваетесь?

— Ты прав, Заро, ты не ребенок, поэтому я не собираюсь относиться к тебе так, будто ты совершаешь детские ошибки. — Мой голос стал низким, горло сжалось от смеси страха и гнева. — Я буду относиться к тебе так, будто ты совершаешь ошибки полного гребаного идиота, потому что именно это ты и делаешь. Ты злишься на наших родителей, и я это понимаю и даже сочувствую тебе, но то, что ты делаешь, не только контрпродуктивно, но и опасно, и, откровенно говоря, постыдно. Так что…

Линия обрывается. Я опускаю взгляд на телефон. Она бросила трубку.

Я нажимаю кнопку вызова. Через несколько секунд отвечает Яков.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спрашивает он.

— Привези ее обратно в Спиркрест.

Яков ворчит. На заднем плане я слышу, как Захара восклицает: — Еще шаг, и я вызову полицию!

— Она не вызовет полицию, — говорю я в трубку. — Они позвонят нашим родителям, как только узнают, кто она такая. Приведи ее домой, Кав.

— Tak tóčno, — говорит он и кладет трубку.

Я не успеваю дойти до библиотеки и жду возвращения Якова в общей комнате мальчиков шестого класса. Там почти безлюдно, все либо гуляют, либо трахаются, либо сидят в своих спальнях.

Я включаю телевизор, чтобы отвлечься в ожидании Якова, но постоянные сообщения о похищениях и убийствах в новостях только усиливают мое и без того учащенное сердцебиение.

Яков возвращается через час, за ним тянутся тяжелые шаги. Он появляется в свете общего зала, и я сдерживаю ругательство.

Он выглядит чертовски грубо. Его черная куртка-бомбер и джинсы промокли от дождя, в глазнице правого глаза красуется фиолетовый синяк, где скоро появится новый фингал, а на щеке отпечатался багровый след от руки, такой яркий и рельефный, что кажется, будто его только что вытатуировали красными чернилами.

— Какого черта, — выдыхаю я.

Он пожимает плечами и снимает пиджак, бросая его на спинку кожаного кресла. Под ней на нем простая черная футболка, которая тоже намокла и прилипла к коже, но он не обращает на это внимания. Схватив бутылку пива из полуразорванной картонной коробки на приставном столике, он опускается в один из больших честерфилдов, поставив на стол свои грязные боевые ботинки.

— Ты доставил ее домой? — спрашиваю я, садясь напротив него.

Он кивает. — Да. Отвез ее в общежитие. Убедился, что она не улизнет обратно.

— Что случилось с твоим лицом?

Он делает глоток пива. — Крипто-брат ударил меня. Промахнулся мимо челюсти, но попал в глаз. Неплохой удар для такой мягкой киски.

— Он ударил тебя? — говорю я, прикрывая рот. — Это было смело с его стороны. Что ты сделал?

— Просто немного повалил его. Может быть, проломил ему череп своим — не уверен. Он упал, как мешок с кирпичами. Я хотел бросить его в Темзу, но твоя сестра умоляла меня пощадить его. У твоей сестры дерьмовый вкус на мужчин.

— Я знаю. — Я вздохнул. — Но она также, вероятно, не хотела, чтобы ты попал в тюрьму.

— Не, она хотела. — Яков делает еще один глоток, откидывая голову на подголовник кресла. — Вызвала на меня полицию.

— Что она, черт возьми, сделала?

Яков издал грубый смешок. — Позвонила им со своего телефона.

В его голосе звучит искреннее веселье. — Она, черт возьми, та еще штучка, знаешь ли.

— Господи, Кав. — В отличие от Якова, мне далеко не весело. Если мои родители узнают, чем она занималась, то на этот раз она окажется в настоящем монастыре. — Что они сказали?

Яков взмахивает рукой, и я замечаю, что костяшки его пальцев покрыты толстыми сгустками крови.

— Ничего. Как только они начали задавать ей вопросы, она потеряла самообладание. Сказала, что это был розыгрыш, и повесила трубку. Она извинилась перед ними — хорошие манеры, когда она хочет.

— Значит, она позволила тебе привести ее домой? — спрашиваю я.

Яков снова смеется. — Она вытряхнула из меня все дерьмо.

Он показывает на свою щеку — это излишне, поскольку форма руки светится на его лице, как маяк.

— Пришлось закинуть ее на плечо, как мешок с картошкой, и затащить в лимузин.

Он скривил лицо в гримасе, которая выглядит болезненной только при взгляде на нее. — Мрачновато. Заставил меня почувствовать себя твоей гребаной Шестёркой.

Я не уверена, о чем он говорит, но его синяки и голос говорят мне все, что нужно знать. — Мне так жаль, Кав. Ты этого не заслуживаешь.

— Да нет, все в порядке. — Яков мрачно усмехается, на этот раз без веселья. — И я это заслужил.

Я понятия не имею, что на это ответить, но, зная Якова, ему и не нужно, чтобы я что-то говорил. Схватив пиво из упаковки, я со вздохом откупориваю его и прижимаю свою бутылку к его.

— Спасибо, Кав.

В ответ он лишь полуулыбается сквозь маску синяков.

Закари

Следующий день — день раскаяния.

Я начинаю с Захары.

Организовать встречу не так-то просто. В Спиркресте нельзя обменяться взглядом с кем-то в коридоре между классами без того, чтобы об этом не узнала вся школа. У стен здесь есть глаза, и если один человек увидит что-то одно, социальные сети гарантируют, что об этом узнают все остальные.

К счастью для меня, кампус Спиркреста очень большой, и у меня есть ключ от мест, куда большинство студентов не имеют доступа. Я пишу Захаре и прошу ее встретиться со мной в кабинете математики на верхнем этаже Нового поместья. Из-за неудобного угла двери, даже если встать прямо напротив стеклянной панели в ее центре, можно увидеть лишь небольшой уголок класса.

Конечно, найти место для встречи — самое простое. Учитывая, как Заро была в ярости с тех пор, как узнала, что я попросил Якова присмотреть за ней, и то, что накануне вечером я ее похитил, не могу представить, что она испытывает ко мне большую доброжелательность.

Но сегодня день раскаяния, так что я готов подождать. Заро прочитала мое сообщение, но не ответила. Она может прийти, а может и нет. Неизвестно.

Поэтому я сажусь в самый дальний от двери угол аудитории, достаю из кармана пальто книгу в мягкой обложке — сборник эссе Дэвида Юма, на который я собираюсь сослаться в своем задании по эстетике для мистера Эмброуза, — и начинаю читать.

Она заставляет меня ждать почти два часа.

Она появляется перед самым полуднем.

Видеть ее — горько-сладкое чувство, странная смесь меланхолии и ностальгии. В ее лице я вижу остатки той младшей сестры, которую я так ярко помню: в больших темных глазах с лесом вьющихся ресниц, в естественном сиянии кожи и округлости щек, в надутых губах, которые напоминают мне о том, что ее рот подрагивал каждый раз, когда она собиралась заплакать, будучи маленькой девочкой.

Это остатки прежней Заро, но они, как драгоценные камни, вписаны в облик новой Заро. Более высокая Заро, с грацией и изяществом танцовщицы, Заро с прямым, вызывающим взглядом. Заро в колготках от Гуччи и безразмерном блейзере, пояс на талии, длинные черные локоны наполовину распущены, кончики теперь медово-золотистые.

Заро всегда была мягким существом, но все, что осталось в ней мягкого, сейчас хорошо спрятано. Даже от меня.

Может быть, особенно от меня.

— Доброе утро, Захара, — приветствую я ее. — Тебе не нужно было наряжаться из-за меня.

— Мне нужно кое-где побывать после этого, — огрызнулась она. — Так что лучше не задерживаться.