— Нет, нет, — засмеялся Юрий Павлович, — если уж на то пошло, давайте честно разделим букет. Я ведь тоже хочу взять себе анемону.

Тогда Аня вынула цветы из кувшина и разделила их поровну на пять частей.

Пока Юрий Павлович завертывал цветы в бумагу, Галя незаметно придвинула к себе тетрадку и написала: «У нее глаза темные, а он говорил — светлые, золотистые».

Надя прочла и быстро написала в ответ: «Не глаза, а зрачки, — понимать надо».

— Очень бы хотелось побыть с вами, девушки, — сказал Юрий Павлович, — но ровно в двенадцать во МХАТе начинаются «Три сестры». Поэтому — до следующего воскресенья. Думаю, к тому времени и цветущих растений будет уже гораздо больше.

Когда девушки остались одни, они оглянулись и вдруг не узнали своей аудитории. Ее всю наполняло солнце, взявшееся невесть откуда. Оно сверкало на стеклах бинокуляров, на пинцетах, на остриях препаровальных игл. Оно отражалось в кувшине с анемонами. Словом, солнце заполняло теперь не только ботаническую аудиторию, но и весь университетский двор, всю Моховую, всю Москву — и было полновластным хозяином и неба и земли.

Галя подошла к окну и вдруг вскрикнула:

— Смотрите, смотрите!

Девушки подбежали к ней и увидели, что старая, ободранная осина, которую всю зиму считали засохшей, выпустила на ветках маленькие красные рожки, и они, как елочные свечи, поднялись к небу.

— Смотрите, смотрите! — крикнула опять Галя и показала теперь уже не вверх, а вниз, и все увидели — у самой водосточной трубы асфальт осел, и в узенькую трещину с трудом протиснулись три неизвестного вида травины, очень длинные, очень зеленые и очень смущенные своей смелостью.

И когда убрали ботанические принадлежности и надели совсем просохшие пальто, подруги в последний раз взглянули на окно, через которое вошел май. Галиных надписей не было уже в помине — стекла высохли, и окно стало чистым, прозрачным и светлым, как подобает быть всякому порядочному окну в мае месяце.

Не помню, когда и от кого я впервые услышал о шаровой молнии, но то, что я узнал, поразило меня: шаровая молния совсем не похожа на обычную.

Она тихая, возникает таинственно и страшно. После грозы в открытую форточку бесшумно влетает небольшой — в кулак величиной — огненный шар, он медленно плывет в воздухе, взмывает к потолку и, облетев комнату, неслышно удаляется тем же путем, каким появился. Но так бывает не всегда; боже упаси, если шаровая молния встретит на своем пути некое препятствие, — она с оглушительным треском взрывается, в доме вспыхивает пожар, его очень трудно потушить: шаровая молния мстит за свою гибель.

При ее появлении надо отдаться на волю судьбы. Лучше всего застыть на месте, затаить дыхание, закрыть глаза, — малейшее движение вызовет ток воздуха в комнате, помешает свободному полету, шаровая молния на что-либо наткнется, и произойдет взрыв.

Я допытывался у отца — что можно прочесть о шаровой молнии, о встречах с нею; отец ничего не мог мне посоветовать: он не знал таких книг.

Тогда я сам принялся за поиски — начал со статьи в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Там о шаровой молнии было написано всего несколько строк: она наблюдается очень редко, имеет форму шарообразного тела. Взрывается по неизвестным причинам и представляет собою самый опасный вид электрической энергии. Дополнительная литература к слову «Гроза» имелась на немецком.

Оставалось одно — надеяться на случай: авось мне посчастливится самому увидеть шаровую молнию.

У нас, в Куранске, самые свирепые грозы случались накануне или в день Ильи-пророка — двадцатого июля.

Сейчас, когда с той поры прошло более полувека, мне почему-то кажется, что ни один ильин день не обходился без грозы.

Обычно уже в середине месяца начиналась нестерпимая жара: с утра синий ртутный столбик градусника показывал «двадцать пять». На совершенно чистом небе единовластно царило маленькое, добела раскаленное солнце. В его лучах быстро истаивали ночные облака, которые с утра кое-где еще робко жались к горизонту. Солнце подымалось все выше. Но была уже вторая половина лета; на календаре значилось: долгота дня пятнадцать часов пятьдесят семь минут — на целых полтора часа меньше, чем в солнцестояние. И солнце, не достигнув июньской высоты, начинало снижаться. Тогда на горизонте, осмелев, появлялись облака. Вначале это были обычные кучевые облака — светлые, легкие, огромные, как горы. Но вот в них появлялся слабый, чуть заметный темноватый подбой. Он густел, ширился, охватывал все облако; вместо стоячего снежно-белого холма на горизонте распластывалась тяжелая, темная туча. Цвет ее постепенно менялся: темно-синий, густея, переходил в лиловый, потом в свинцово-серый; туча обрастала буйными вихрами, снималась с места и бесстрашно ползла к солнцу. И вот всем своим огромным телом туча наваливалась на солнце, подминала его. Сразу исчезал зной; в пересохшей траве умолкали кузнечики, прятались птицы. Природа настороженно замирала в ожидании грозы.

Так было и сегодня, в ильин день; с утра я почему-то был уверен, что увижу шаровую молнию.

Когда солнце скрылось и на небе уже безраздельно господствовали тучи, я пошел в столовую, открыл форточку. Повеяло тревожно-прохладным дыханием близкой грозы.

С тех пор как помню себя, я никогда не боялся ее, всегда ждал, любил смотреть на нее, даже выдумал особую игру: быстро-быстро мигал глазами — «делал молнию», потом с силой грохал дверью — это был гром.

Ни отец, ни мать никогда не сердились на меня за это. Они сами очень любили грозу, обвальный ливень, сильный ветер.

Сегодня в честь Ильи-пророка гроза собиралась быть особенно свирепой: тучи не плыли, а неслись по небу — им было тесно в вышине, они наползали, сталкивались, таранили одна другую. И вот самая большая опоясалась золотой волнистой лентой. Сразу же, без обычного промежутка, прямо над домом грохнул первый удар.

Начинался небесный бой. Я распахнул раму: надо открыть широкую дорогу шаровой молнии. Пусть она влетит ко мне в комнату. Я не убегу, не закрою глаза, я встречу ее лицом к лицу; когда в нескольких метрах от меня она медленно проплывет по комнате, я буду смотреть на нее, чтобы на всю жизнь запомнить таинственный, чудесный образ. Я был уверен: шаровая молния не причинит мне вреда — я ведь буду неподвижен и смогу почувствовать на лице ее грозное дыхание, свежий, острый запах озона, запах заоблачных высей, небесной чистоты. А когда она улетит, я буду играть в шаровую молнию: неслышно и легко проникну через окно, раскинув руки, проплыву по комнате и бесшумно исчезну. Но это будет потом, а сейчас я должен, непременно должен увидеть шаровую молнию.

Тем временем гроза набирала силу. За окном все смешалось; в сером ливневом тумане то исчезали, то появлялись садовые деревья. Штормовой ветер пригибал к земле могучие широкие кроны старых яблонь, в комнату влетали сорванные вихрем крепкие, темно-зеленые листья.

Сегодня гроза была необычная: не ушла, как всегда, когда начался ливень. Вдвоем они бушевали, неистовствовали в саду. Ливневые струи, разбиваясь о деревья, вздымали мельчайшие брызги, и сад казался как бы глубоко погруженным на дно озера. А вверху беспрерывно с востока на запад неслись тучевые рати. Это грозное воинство все шло и шло туда, где еще недавно находилось солнце.

Тучи хотели стереть, уничтожить самую память о нем.

Временами с неба прямо в сад отвесно ударял слепящий золотой «перун», и тогда весь дом вздрагивал, как при землетрясении. Вероятно, над садом находился эпицентр грозы. Значит, здесь и только здесь могла родиться шаровая молния.

Надо сделать сквозняк. Если она появится где-либо поблизости, ее током воздуха принесет к дому.

Я открыл дверь. Сейчас же ветер со страшной силой ударил в оконную раму, стекло вылетело, разбилось вдребезги. В столовую вбежала мать.

— Толик, что случилось?

— Ничего, — сказал я, — это вон стекло…

— Но зачем же ты открыл окно? Сейчас гроза. Молния может ударить в дом.