Лариса подняла руку:

— Можно сказать?

— Можно! — Стожарский был раздражен: он не ждал уже от Ларисы ничего хорошего.

— Лев Леонидович прав: необследованные участки были закартированы правильно. Они действительно похожи на соседние, уже обследованные. Мы с Олегом проверили это позже, когда утих циклон. Поехали туда и проверили, хотя Лев Леонидович очень сердился, говорил, что пострадает план, снизится гектараж. Но мы не могли иначе. Это бы значило остаться перед самими собой обманщиками.

— Постойте! — Стожарский понял: кажется, сейчас все станет на свое место. — В полевых материалах есть несоответствие натуре?

— Нет, — прямо глядя в лицо Стожарского, сказала Лариса, — наши с Олегом карты правильные.

— Почему же они ваши, а не отряда? — строго спросил Стожарский.

— Потому что работали по-настоящему я, Олег и Аполлон Фомич, а Лев Леонидович в основном только руководил, сидя в лагере. Он не любит выезжать в пески.

— Ну, здесь уж дело переходит на психологию, на личности, — торопливо сказал Стожарский. — Начальнику отряда, и притом отряда ведущего, виднее, как организовать работу. Толковать об этом нечего.

— А по-моему, есть о чем толковать, — упрямо повторила Лариса, — это же нечестная работа! Хорошо, что обследованный и необследованный участки оказались похожими. А если бы нет?

Стожарский стал медленно краснеть.

— Еще раз спрашиваю: данные ваших планшетов соответствуют или не соответствуют натуре?

— На этот раз соответствуют, но могло быть…

— А зачем нам судить да рядить, что могло быть? Для дела важен факт, а не ваши досужие предположения.

Лариса хмуро молчала. И вдруг, не прося у начальства слова, поднялся Калугин.

— По-моему, тоже есть, о чем толковать. Работать, как по приказу товарища Баскакова работали в данном случае его специалисты, это значит — развращать молодых изыскателей, толкать их на недобросовестный труд, на подлог.

Голос Баскакова был по-прежнему спокоен, но глаза побелели, расширились, стали огромными, как у гипсовой статуи:

— По-вашему, лучше срывать план и вместо изысканий заниматься прожектерством, кустарным новаторством?

— Нет, — сказал Калугин, — по-моему, прежде всего надо работать честно. Всегда и везде. А новаторство — оно совсем не обязательно для тех, кто работает как ремесленник, да к тому же чужими руками и не всегда честно, в чем мы сейчас убедились.

— И готов утопить всех неугодных, — тихо добавил Курбатов.

— Все! — властно повысил голос Стожарский. Он уже успокоился. — Вопрос ясен: поручаю товарищу Вахрушеву подготовить рекомендации обоим отрядам по итогам сегодняшнего совещания. А мы на этом закончим.

Угроза разгрома, нависшая над нашим отрядом, миновала.

Нам разрешен был короткий отдых. Через три дня последовали выводы Вахрушева. Подробно перечисляя подлинные прегрешения отряда, он с похвалой отозвался об инициативе Калугина и Курбатова в отношении «ломаных» визиров и рекомендовал штабу экспедиции взять новый метод на вооружение.

Неделя отдыха промелькнула незаметно. Мы читали подшивки московских газет за последний месяц, каждый вечер ходили в кино. Но вот Курбатова снова срочно вызвали в штаб. На этот раз уж никто не беспокоился — все знали: получать новый объект.

Начальник вернулся через час. Мы сидели возле дома, ждали.

— Ну как — радоваться или печалиться? — первым спросил Калугин.

Курбатов улыбнулся.

— Пока сам не знаю: наш новый район — еще недавно остров, сейчас полуостров Челекен. Это — пятачок, но он на редкость богат полезными ископаемыми. Вот жить там пока неимоверно тяжело: барханы вытесняют людей. Необходимо обуздать барханы.

— Что там за растительность? — спросил я.

— Трудно сказать. Челекен обследовали в основном геологи: перед революцией Вебер и Калицкий, позже — Ферсман. Они утверждают: Челекен лишен растительности.

— Разве ботаники там не бывали?

— Как же, бывали. Уже после войны полуостров обследовал один местный ботаник из Ашхабада, написал отчет, составил карту растительности. Но сейчас навряд ли это сохранилось. Землетрясение все перемешало. А если и есть, разве отыщешь в архивах? Там хаос. Над разборкой работать и работать. Мне говорил один аспирант академии: «Монбланы материалов».

— Если Челекен совсем лишен растительности, что же там можно найти для фитомелиорации? — сказал я. — Это — гиблый край.

— Нам нужны местные растения, которые не боятся ни засухи, ни засоления, ни барханов.

— Да где же их возьмешь?

Начальник вздохнул.

— В том-то и вся задача.

Это меня начало раздражать.

— Словом, как в сказке: «Пойди туда — не знай куда, принеси то — не знай чего».

Начальник помрачнел.

— С такими настроениями трудно работать в пустыне. Вы еще в глаза не видели Челекена, а уже разуверились в успехе. Для любителей легких побед Каракумы непригодны.

Я с вызовом посмотрел на него: это что, первый выговор от начальства? Но Курбатов отвел глаза, сложил карту, заговорил с женой о шпротах, которые забыл купить в Казанджике.

Ах, вот как… Значит, в отряде за мною утвердилась уже определенная репутация… Что же, на Челекене они изменят свое мнение. И чем труднее будет там, тем лучше. Думаю, что сил и способностей мне у товарищей по отряду занимать не придется.

Лето шло к концу. Солнце всходило позже, заходило раньше, но к полудню пески раскалялись, над голыми вершинами бугров дрожали струи горячего воздуха; нестерпимо сохло во рту, фляги с водой хватало только на полдня. Я все еще не мог приучить себя не пить в песках, а лишь прополаскивать горло.

Что-то ждет нас на Челекене? Здесь в жару можно хоть посидеть четверть часа в жидкой тени саксаулов. А в приморской солончаковой пустыне и укрыться негде — деревья там не растут.

Решено было не отдыхать: сдав отчетные материалы, сразу же отправляться в путь, — кто знает, как долго продержится тихая, ясная погода. Не за горами пора осенних песчаных бурь.

Дорога на Челекен шла вдоль Копет-Дага. Все чаще появлялись приметы новой пустыни — солончаковой, приморской. То здесь, то там на солнце слепяще блестели «шоры» с выступившей на поверхности солью. Соль, как вода, отражала солнечный свет: шоры издали казались голубыми озерами.

Наш грузовик приближался к Небит-Дагу. Впереди вставала коричневая громада Большого Балхана.

Начальник решил не делать в городе остановки, иначе засветло не попадешь на место.

За Небит-Дагом ландшафт резко изменился. Дорога шла среди огромных барханов, почти гор. Ветер усиливался, вершины барханов курились. Над ними подымалась мутно-желтая дымка. В кузове стало душно. Грузовик шел на первой скорости, перегретый мотор работал с трудом. Над радиатором появилось облачко пара.

— Вот! Чай готов! — раздраженно крикнул Басар.

Грузовик остановился. Надо ждать, пока остынет мотор.

Все окружили начальника. Разложив на подножке машины карту, он рассматривал изображение Челекена. Полуостров был похож на птицу, летящую на запад. Я взглянул на масштаб. С юго-запада на северо-восток Челекен тянулся на тридцать километров. В поперечнике он наполовину короче. Две узкие, длинные косы — Куфальджа и Дервиш — «крылья птицы» — примыкали к полуострову с севера и с юга от него. Центральная часть западного берега круто возвышалась над морем. Отсюда начиналось небольшое плоскогорье Чохрак.

Инна Васильевна долго смотрела на карту.

— Подумать только! О таком пятачке пишут уже две тысячи лет!

— Значит, стоит того! — засмеялся начальник. — Мал золотник, да дорог!

— Задаст нам беды этот золотник! — сказал Костя. — Смотрите, что кругом творится! Как же тут работать с теодолитом?

Над барханами висела уже сплошная желтая мгла. В воздухе носилась пыль. Она слепила глаза, забивалась в уши, в нос, оседала на спецовке.

— Да, условия тяжелые, — согласился начальник, — геодезистам съемку делать здесь не слаще, чем почвоведу описывать шурфы, когда на голову метет с барханов. Поэтому надо спешить — к осени ветры усилятся.